VIII

VIII

ФИЛОНУС. В прошлый раз мы говорили о социологических конструкциях, исходя по умолчанию из упрощенного принципа, согласно которому все люди, будучи строительным материалом таких конструкций, характеризуются приблизительно одинаковыми свойствами. Сегодня, отбросив это упрощение, мы рассмотрим некоторые черты, делающие человеческих особей отличными друг от друга. Таким образом, мы рассмотрим качество производного материала общественных систем. Подобное исследование – сродни изучению конструктивного соответствия и прочности материалов, которое проводят обычные конструкторы. Причиной нашей беседы стало твое последнее высказывание, которое было, возможно, не вполне осознанным проявлением sui generis[27] интеллектуального снобизма. В нем ты установил критерий, по которому люди различаются – интеллектуальный уровень, интеллект – и из этого различия сделал выводы, напрашивающиеся как бы сами собой. Ты зашел столь далеко, что почти был склонен отказать в звании человека тем, кто не достиг некоего конкретно не обозначенного уровня мышления.

ГИЛАС. Так ты считаешь, что этот критерий не является как наиболее справедливым, так и наиболее объективным? Не очевидно ли, что свое место в общественной иерархии, должность, профессию каждый должен получать в зависимости от своих способностей, ума и талантов? Разве ты не считаешь, что именно такое состояние было бы оптимальным для каждой общественной системы? И кроме того, не справедливо ли утверждение, что всем своим развитием до настоящего времени человечество обязано тем, кто выделялся своими интеллектуальными способностями, умом? Не является ли вся человеческая культура делом разума и не следует ли ставить ум превыше всего человеческого? Каковы же могут быть, по-твоему, более объективные, более рациональные и справедливые критерии?

ФИЛОНУС. Для начала следовало бы ответить на вопрос, нужны ли вообще такие критерии и такое поведение, чтобы в результате возникла некая иерархия ценностей, согласно которой одних можно признать более, других – менее значимыми, и если так, то для чего нужны подобные критерии? Ты заговорил о различиях, признавая необходимость биологического усовершенствования нашего рода. Это смелая и воодушевляющая идея, но ее невозможно реализовать в будущем, по крайней мере в обозримом будущем, хотя бы ввиду недостатка информации. Поэтому в рамках общественных систем еще очень долго будут существовать как массы людей с обычными способностями, так и очень многочисленные скопления тех, кто не достигнет даже среднего уровня умственного развития. Я не намереваюсь даже обсуждать это утверждение, потому что это истина. Создание же из указанных здесь различий некоей путеводной звезды социологического конструктивизма грозит, если мы этого не предусмотрим, выработкой еще одной теории общественного элитаризма – в данном случае интеллектуального, причем постыдной, а скорее позорной особенностью подобной теории было бы ущемление прав людей нищих духом; и кто знает, не придет ли какой-нибудь фанатик рационализма и почитатель разума в конце концов к радикальной концепции создания лагерей изоляции, а может, и уничтожения для так называемых дураков и кретинов, которые, по твоему утверждению, прямо-таки роятся по белому свету.

ГИЛАС. Я не говорил и даже не думал о подобных методах, Филонус, и ты не имеешь права приписывать мне столь чудовищных измышлений.

ФИЛОНУС. Я не приписываю тебе никаких методов или мыслей, я только довожу до логического конца то, что ты говорил, Гилас. Ты не больше ответственен за приведенные истребительные выводы, чем, допустим, теоретик и философ Ницше за практику фашизма. Раз утверждение биологической реконструкции на сегодняшний день – утопия (а с этим ты, без сомнения, со мною согласишься), твои слова – если, конечно, они не были лишь бессодержательной выборкой, не имеющей каких-либо реальных последствий, – могли бы послужить для теоретических разработок такой сегрегации людей, по которой феодальные критерии рождения, капиталистические – собственности или фашистские – расы заменены критериями интеллектуальных способностей, приводя, таким образом, к провозглашению одних людей лучшими, чем все прочие. Я обязан противодействовать этому как можно более резко, потому что любая социологическая конструкция, любая социальная система, приводящая к возникновению привилегированной элиты, ничего общего не имеет с нашими устремлениями и поисками.

ГИЛАС. Если твое неприятие вызвано причинами эмоционального и морального характера, то оно слабо мотивировано. Скажу больше: оно противоречит объективным фактам, каковыми – ты и сам это признаешь – является существование интеллектуальных различий. Как же ты с ними поступишь?

ФИЛОНУС. Разумеется, мое неприятие проистекает из нравственных предпосылок, потому что, как мы уже отметили, конструкторская деятельность в области социологии подчиняется этическим критериям – ведь строительным материалом для наших систем является человек. А вот то, что я намереваюсь тебе сказать, – это подборка научных тезисов и фактов.

ГИЛАС. Итак, я тебя слушаю. Говори!

ФИЛОНУС. Для начала необходимо определить как можно более конкретно, как обстоят дела с человеческим интеллектом. По поводу того, является ли он врожденным качеством или приобретенным, с давних пор ведутся жаркие споры. И пусть это не по вкусу многочисленным уважающим утопии социалистам, целый ряд исследований, особенно за несколько последних десятилетий, показал следующее: интеллект, то есть (естественно, я не привожу здесь точное определение) высшая умственная способность, при помощи которой человек справляется с жизненными и профессиональными задачами, определяется факторами как наследственного характера, так и среды, при том, что влияние врожденного фактора преобладает. Дифференцирующее влияние фактора среды мы можем – по крайней мере в принципе – не учитывать, чтобы получить картину, обусловленную исключительно наследственным фактором. В обществе с высокой степенью структурной неоднородности, где привилегированные классы затрудняют получение образования людям из низших слоев, среднее интеллектуальное развитие этих последних несколько отстает от умственного уровня правящих классов, в чем проявляется отрицательное влияние фактора среды на умственное развитие дискриминируемых. Однако при дальнейшем развитии демократизации, то есть при создании относительно равного и одинакового жизненного старта для всех членов общества, различия, вызванные действием фактора среды, исчезнут. Предельная точка этого процесса – состояние (собственно нигде еще на земном шаре не достигнутое), когда факторы среды практически перестают влиять на статистическое распределение интеллекта между всеми членами общества.

ГИЛАС. Я не понимаю. Как это, «перестают влиять»?

ФИЛОНУС. Я не говорю, что они перестают влиять вообще, но что не воздействуют на статистическое распределение интеллекта в обществе или, другими словами, перестают быть основой для дифференциации. Когда фактор среды воздействует на всех одинаково, он перестает быть причиной возникновения различий. Там, где доступность образования, науки не затрудняется селекцией по принципу касты или расы, фактор среды – поскольку он для всех одинаковый – мы можем из расчетов исключить. Разумеется, этот фактор по-прежнему действует, но на всех одинаково, и в такой ситуации различия в интеллекте или способностях между людьми вызваны уже только врожденными факторами.

В таком идеальном состоянии распределение интеллекта, измеряемого строго определенным способом в обществе, можно представить кривой нормального распределения Гаусса с максимальным количеством представителей среднего интеллекта, в то время как представителей с интеллектом выше или ниже среднего тем меньше, чем дальше мы отступаем от среднего значения.

Таким образом, умственное неравенство, происходящее под влиянием наследственных, относящихся к генотипу врожденных факторов, не связанных со средой, – реальный факт, с которым приходится считаться конструктору общественных систем.

Игнорирование этого факта, пусть даже вызванное самыми благородными побуждениями во имя эгалитаризма и гуманизма, рано или поздно отмстится в общественной практике, сделавшись причиной серьезных нарушений.

ГИЛАС. Таким образом, nolens-volens[28] ты склоняешься к моей точке зрения?

ФИЛОНУС. Немного терпения, приятель. Задумаемся над тем, откуда взялись, как выглядят и чему служат исследования и измерения интеллекта, о котором мы столько разговариваем. Они возникли в разделе психологии, называемом психометрией, или психотехникой. Годы проб и ошибок понадобились специалистам для обработки огромного количества контрольных заданий, в просторечии называемых тестами, которые помогают дифференцировать людей с точки зрения определенных измеримых качеств умственных способностей. Мы можем утверждать, что, хотя это выглядит парадоксом, польза – то есть реальная общественная ценность тестов – несомненна, несмотря на то что мы еще не можем сказать со всей определенностью, что, собственно, благодаря им измеряется, и по этому вопросу у специалистов возникают довольно серьезные разногласия. Суть проблемы состоит, однако, в том, что по тестам людей действительно можно дифференцировать и что обнаруженные с их помощью различия четко коррелируют с опытом практической жизни. Так, например, основанное на тестовом изучении интеллекта предсказание успеха или неудачи в процессе получения образования подтверждается и проверяется на огромном экспериментальном материале, собранном в процессе изучения молодежи за весь период получения образования. Тесты, правда, не раскрывают психологического механизма, лежащего в основе способностей или общего развития интеллекта, но точно так же и термометр ничего не говорит нам о механизме молекулярных процессов, однако температуру измеряет исправно, безотносительно того, насколько различным теориям теплового движения могут следовать пользующиеся ими люди. Тесты – такой же измерительный прибор, как и термометр. Существует очень много их видов, я был бы не в состоянии даже их перечислить, а потому ограничусь утверждением, что одни прежде всего измеряют так называемый общий уровень интеллекта (что приблизительно соответствовало бы инструменту, определяющему количество энергии всего спектра излучения), другие же – только конкретные сочетания способностей, определяющих предрасположенность к получению конкретной профессии (существуют тесты на определение механических, делопроизводительных, математических и др. способностей); эти последние соответствовали бы – разумеется, тоже учитывая всю ограниченность этой аналогии – инструменту, измеряющему некую выделенную часть спектра. Эта область исследований получила особенное развитие в Соединенных Штатах, в такой степени, что в ней определилась активно развивающаяся специализация – промышленная психология, общественная психология, консультации по профессиям и т.п. Следует отметить, что времена, когда измерительная способность тестов, то есть реальная возможность дифференциации, была предметом дискуссии, имевшей лишь теоретическое значение, de facto[29] ушли в прошлое. Это следует хотя бы из того факта, что сегодня во всем мире тесты применяются там, где без них обойтись вообще невозможно, например в авиации. Подготовка пилотов стоит так дорого, преимущество в обороноспособности столь важно, а необходимость тщательного отбора так очевидна, что тесты для наилучшей селекции соответствующего человеческого материала в этой области применяются даже там, где они проходят под совершенно другим названием – но это происходит по причинам, совершенно не связанным с наукой и рационально не объяснимым, поэтому мы на них останавливаться не будем.

Тесты обладают большой диагностической ценностью, так как при помощи соответственно подобранной их серии можно за очень короткое время провести массовое исследование и получить наиболее объективную на текущий момент картину распределения интеллекта в конкретной общности, а также определить умственные способности каждого ее члена более точно и основательно, чем это сделал бы кто-то, знающий этих людей уже много лет.

Обладают они и высокой точностью прогнозирования как в том, что касается шансов индивидуального успеха в намечаемом образовании, так и в отношении разнообразных профессий.

Исследования детей и молодежи на основании тестов обнаружили, что определенной, хотя и не очень большой точностью прогнозирования обладают исследования детей уже на шестом году жизни. Однако статистические отклонения от предсказаний в этом возрасте довольно значительные. А вот уже приблизительно на шестнадцатом году жизни точность прогнозирования достигает девяноста процентов, из чего следует, что происходящие в дальнейшем изменения интеллектуального уровня индивидуума скорее незначительны.

Все, о чем я говорил, справедливо лишь при условии, что применяются правильные тесты, то есть измеряющие конкретно взятые свойства умственных способностей, и что участники эксперимента приблизительно одинаково ознакомлены с содержанием тестов, поскольку успешно справляясь с многочисленными тестами, каждый человек приобретает в этом определенную сноровку, которая может повлиять на результаты его тестирования (коэффициент интеллекта (IQ) безосновательно увеличивается). Однако этот последний фактор вопреки возможным предположениям большого значения не имеет, потому что различия, обусловленные более близким знакомством с тестами, невелики (незначительный процент общего коэффициента интеллекта).

Попадаются, разумеется, тесты малозначимые или вообще никчемные, но в таком случае бывают достойны доверия результаты экспериментов и оценка характерологических исследований и изучения личности (например, тесты Роршаха, которые не настолько объективны, как тесты на интеллект и способности, так как оценка их результатов в значительной степени зависит от личности самого исследователя, от его внимательности, сноровки, интуиции и т.п. Это, конечно, их серьезный недостаток. Раз уж я об этом заговорил, то не могу удержаться, хотя это и не относится непосредственно к нашей теме, чтобы не высказать несколько серьезных замечаний.

Я имею в виду чрезвычайно смелые обобщения и необоснованные экстраполяции, неоднократно производимые психологами на основании методики и результатов психометрических исследований. Их методологический анализ показывает, что они сводятся к дифференцированию человеческой общности с точки зрения ряда характеристик, постоянно представленных в подобной общности. В любой более или менее значительной общности можно обнаружить Гауссово нормальное распределение интеллекта; среди прочих в ней существуют люди с интеллектом значительно ниже среднего, а также те, чей интеллектуальный уровень особенно высок. Средний уровень интеллекта в данной общности при этом не должен, разумеется, совпадать со средним уровнем всего общества; в высших учебных заведениях и в научных организациях средний интеллектуальный уровень всегда выше, чем средний уровень всего общества. Но тут я хочу задержать наше внимание на людях, одаренных самым высоким интеллектом. Психотехнологи, основываясь на фактических результатах исследований, часто склонны подменять понятие гения как чрезвычайно редко встречающегося индивидуума, одаренного выдающимися творческими способностями в определенных областях, понятием особы, чей показатель интеллекта имеет наиболее высокий уровень в сравнении со средним. Это существенная методологическая ошибка. Во-первых, никакой «абсолютной» единицы измерения интеллекта не существует, а некая условно принятая численная величина возникла из массовых исследований, то есть она соотносится со статистически средними результатами. За пределами статистически вероятного разброса коэффициентов интеллекта, то есть за пределами проводимого эксперимента (зоны, где измерения имеют значение), дальнейшее его использование теряет всякий научный смысл и напоминает поиски земных полюсов на карте в проекции Меркатора. Во-вторых, тесты в принципе не анализируют творческих способностей. Попытки создать такие тесты находятся, по существу, еще в стадии первых, скорее несмелых и не слишком удачных экспериментов. Я потому об этом говорю, что методы психотехники в принципе являются некоей особой формой проведения измерений, а известно, что каждый измерительный инструмент можно использовать только при ограниченном разбросе параметров. Термометр, отлично измеряющий температуру воды, подведет нас, если мы попытаемся измерить им температуру космического газа. Точно так же обманут нас тесты, предназначенные для исследования свойств, статистически часто встречаемых, если с помощью них мы будем исследовать то, что в качестве незаурядной творческой одаренности в данном сообществе практически не встречается вообще. Вот мои предварительные замечания.

ГИЛАС. Я высоко ценю тесты в качестве средства профессиональной селекции, но ставить в зависимость все дальнейшее течение человеческой жизни, определяя его в какую-то профессиональную область или же, наоборот, закрывая перед ним эту область, единственно от десятка или нескольких десятков ответов на вопросы (тем более в той неестественной ситуации, какую представляет собой экзаменационная комната, бланк теста и карандаш)? Мне кажется, такое обращение плохо согласуется с постулатами индивидуального, гуманного рассмотрения проблем личности. Приведу только один из множества вариантов: может произойти – и наверняка неоднократно происходит, – что тесты обнаружат интеллект ниже того, каким обладает испытуемый, из-за того что во время тестирования он был зажатый, испуганный, заторможенный!

ФИЛОНУС. Высказанные тобою замечания просто классические. Что же касается кажущейся маскировки уровня интеллекта или же способности заниматься какой-нибудь определенной профессией теми или другими препятствиями, то ведь дело обстоит не таким образом, что в человеке отдельно существуют его интеллектуальные способности и отдельно – его чувства. Ведь если испытуемый, к примеру, на способности к профессии монтера для работы с высоким напряжением не справится с тестами по каким-то эмоциональным причинам, то, видимо, следует ожидать, что он не справится по тем же самым причинам в реальной профессиональной ситуации, на своем рабочем месте, когда в момент аварии на линии высокого напряжения возникнет необходимость быстрого принятия решения и безошибочных действий. Тесты были бы бессмысленными именно в том случае, если бы не выявили этой слабости испытуемого. При отборе самым важным, разумеется, является ответ на вопрос, подходит ли этот человек для данной профессии или нет, а вот ответ на вопрос, по какой причине некто не подходит – учитываются ли при этом факторы эмоциональные или же скорее интеллектуальные, – можно получить с помощью дополнительного изучения, если понадобится. Что же касается негуманной на первый взгляд зависимости людских судеб от бланков, в которых испытуемый почеркает ответы карандашиком в течение нескольких часов экзамена, то достаточно сказать о том, что прогнозируемость психотехнологических исследований обычно в 4—10 раз выше, чем прогнозируемость всех известных нам необъективных методов (так называют исследования без использования тестов), и это независимо от личных душевных контактов с испытуемыми, без использования всякого рода мнений, характеристик, свидетельств и т.д. Результатам этих исследований, в сотнях тысяч раз уже оправдавшихся, противопоставить нельзя ничего, кроме беспочвенного, ничем не обоснованного отрицания.

Произнеся хвалебную речь психотехнологическим методам, я бы хотел теперь перейти к критике их наиболее частого применения, особенно в Соединенных Штатах. Основной упрек, который следует им предъявить, состоит в следующем: эти тесты используют для отбора в открытой системе.

ГИЛАС. Что это значит?

ФИЛОНУС. Открытой системой, в нашем понимании, является, например, биологическая популяция. Процессы эволюции протекают в ней благодаря существованию селекции, то есть выбраковыванию менее приспособленных особей, которые обречены на вымирание через одно, а чаще всего, через несколько поколений. Система «открыта» в сторону уничтожения, беспощадного отторжения, изгнания за ее пределы особей, отмеченных в качестве «худших» из-за неприспособленности. Такую же систему представляет собой общество, в котором для определенных профессий, то есть для свободных, общественно важных пунктов в пределах общественной структуры, существует «тестовый фильтр», пропускающий только способных к нему индивидуумов и отбрасывающий в качестве плевел общества тех соискателей, которые с требованиями тестов – а тем самым и с требованиями данной профессии – не справляются. Таким образом происходит селекция способных, которые, следовательно, всегда имеют больше шансов получить профессию и работу, в то время как менее способные постоянно отметаются в процессе отбора. В подобной открытой системе тесты способствуют возникновению своего рода «элиты способных». И вот для этого-то общество обязано стать закрытой системой, то есть тесты должны работать не на отметание, на отсеивание, а для определения способностей, так чтобы наиболее важной их функцией была бы диагностическая, функция профессиональной ориентации, а не функция фильтрации и отсева менее способных. Систематические консультации по выбору профессии, долговременная забота консультантов о правильном выборе жизненного пути, поиск максимальных способностей – вот задачи психотехнологий в обществе, рассматриваемом как закрытая система, то есть такая, где никого не отвергают, где никто не обречен на вечную безработицу. Только когда тесты будут повсеместно применяться с подобными намерениями и целями, они станут серьезным подспорьем как для значительного улучшения общественных процессов, так и для оптимального применения индивидуальных способностей, а тем самым – для уменьшения числа личных драм и жизненного неустройства.

На практике в Соединенных Штатах используются тесты по первой схеме (по открытой системе), поскольку все более или менее крупные учебные заведения, корпорации, банки или фирмы заинтересованы в том, чтобы с помощью тестов, как через фильтр, выловить из массы общества наиболее способных, а тем самым более продуктивных, и консультации по вопросам занятости для отверженных кандидатов не представляют для них никакого интереса. Это говорит о том, что действительно гуманное, то есть проникнутое заботой о судьбе каждого человека, применение тестов непросто внедрить в обществе, где частный интерес владельцев собственности сталкивается с интересами большинства граждан.

До сих пор мы говорили о дифференцирующем качестве тестов, поскольку они представляют собой наиболее объективную возможность исследования индивидуального уровня интеллекта, а также дают некоторые представления о структуре личности отдельных индивидов. Но мне не хотелось бы оставить у тебя ошибочное мнение, что процессы селекции происходят только там, где повсеместно используются тесты. Процессы селекции, то есть дифференцированного подбора кадров на должности и профессии, происходят в любой без исключения общественной системе. Очень часто они протекают сознательно, никем из участников не контролируемым образом, стихийно, и к тому же так, что определенные профессии, определенные места в общественной иерархии как бы «избирательно притягивают» людей с определенными чертами и способностями.

Таким образом, мы наблюдаем здесь взаимодействие двух факторов: с одной стороны, «требования» этих «пустых», не занятых мест в общественной и профессиональной иерархии, с другой же – набора человеческих качеств, предлагаемых обществом. Для тебя, я думаю, очевидно, что некоторые способности индивидуума, скажем, математические, не могли бы обнаружиться в обществе неандертальцев просто потому, что для них не было «места в обществе», если можно так коротко и неуклюже выразиться; и наоборот: в обществе может обнаружиться огромный спрос на математиков или физиков, например, в связи с необходимостью в массовом масштабе автоматизации производства, однако из-за недостаточного числа одаренных эти «пустые места» останутся незанятыми.

Эти утверждения скорее банальны. Гораздо важнее проблема того, что критерии селекции могут по тем или иным причинам быть несущественными – например, упроченные традицией, но уже устаревшие, не отвечающие реальным, существенным требованиям «пустых мест» или же обусловленные политическими или религиозными догмами, установленными в качестве обязательных.

ГИЛАС. Мне не совсем ясно, что ты понимаешь под «существенностью» критериев селекции.

ФИЛОНУС. Во-первых, то, что даже самый объективный метод, который могла бы предоставить психотехнология, – всего лишь инструмент, а потому им можно воспользоваться (как и любым другим инструментом) и на благо общества, и во зло (приведу жестокий пример, когда какой-нибудь тиран с помощью тестов станет искать наиболее интеллектуальных членов общества с целью их изоляции или уничтожения, справедливо полагая, что именно эти люди опасны для тирании). Во-вторых, на практике селекция означает предпочтительность определенных качеств для ряда должностей или профессий. Так вот, это могут быть качества, реально необходимые для лучшего выполнения конкретной функции (воображение и конструкторские способности у инженера или архитектора, ловкость, проворство и быстрота реакции у шофера или пилота, профессиональные знания и организационные способности у агронома, управляющего большим земельным наделом) или же черты, менее существенные, например – в отношении разного рода начальников – способность принуждать подчиненных к выполнению своей воли, не важно, что именно этой волей навязано, то есть оправданы ли эти распоряжения с точки зрения цели и профессиональных задач. Далее, продвигаемым качеством может быть, например, научный оппортунизм, исключительная память на цитаты, красноречие или способность ловко подольститься к начальству.

ГИЛАС. А, так ты несущественными качествами называешь те, которые служат не столько интересам общества, сколько, скорее – скажем так, – интересам элиты или правящей группы?

ФИЛОНУС. В принципе, да. Это могут также быть качества, не столько необходимые правящей элите непосредственно, сколько следующие из провозглашенной ею доктрины. Эти качества, к примеру, определяли селективный ключ теории расовой чистоты. Систематическое применение несущественных критериев, которое, между прочим, встречается в централизованных системах, в народе называемое «кумовство» и «номенклатура», может привести – при повсеместном заполнении общественно важных должностей людьми некомпетентными – к самым тяжелым последствиям для экономики и для динамики всей системы. Следует отметить, что ряда отрицательных последствий смены критериев отбора, вызванного факторами объективного развития, по-хорошему избежать практически невозможно. Так, например, когда в какой-нибудь области человеческой деятельности происходит революционный прорыв, вызывающий необходимость применения в ней новых методов и, как следствие, необходимость использования таких способностей, какие раньше не были нужны для выполнения этой функции, – в этой ситуации представители данной профессии занимают консервативную позицию, изо всех сил защищая устаревшие методы и прежние воззрения. Одним из многочисленных примеров является психология. На рубеже ХIХ и ХХ веков математические способности не принадлежали к необходимым качествам для профессии психолога. Математизация психологии, вызванная переворотом в этой области, начатым психометрическими исследованиями, привела к огромным изменениям в принципах отбора способностей, необходимых психологу. В этом аспекте полностью понятно то недоверие, которое психометрическим методам, а в более общем смысле – математизации психологии, выражают все те психологи, кто в эту профессию пришел тогда, когда критерий математических способностей еще не был обязательным.

Теперь я хочу перейти к обсуждению еще одного последствия действия дифференцирующей селекции качеств в рамках общества, которое в значительной мере определяет жизненные пути членов общества. В каждой системе, независимо от того, применяются ли в ней методы селекции, научно обоснованные и по возможности объективные, или же процессы подбора проходят стихийно, существуют люди, по тем или иным причинам неспособные соответствовать необходимым требованиям ни для каких профессий и общественных функций. Я имею в виду «неудачников по жизни», или – в более широком смысле – людей, представляющих селекционные отбросы, неспособных к адаптации вообще. Исследуя подобные группы, можно, как мне кажется, сделать очень далеко идущие выводы относительно общей ценности данной общественной системы, применяемых в ней критериев отбора, основных типичных конфликтов, противостоянии и т.п.

ГИЛАС. Эта группа будет по большей части состоять из так называемых невротиков и неврастеников?

ФИЛОНУС. Состав этой группы будет различным в разных общественных системах. Помни о том, что она представляет селективный «отсев», и, следовательно, это люди с качествами, не соответствующими селекционной доминанте данного общества – а ведь доминанты бывают разными. В некоторых обстоятельствах «селективный отсев» неприспособленных может состоять из личностей с высокими моральными качествами – скажем, в общественной системе вроде фашистского концлагеря, это будут личности, которые не способны смириться с навязанными силой условиями жизни – ну, допустим, те, кто не хочет выполнять функцию палачей для других заключенных, например обслуживать крематорий или карцер. Я говорю об этом, чтобы напомнить тебе: селекция может проводиться не только с точки зрения интеллектуальных различий. Дифференциация по степени интеллектуальных способностей, то есть интеллекта, происходит в одном-единственном измерении, в то время как селекция в рамках общественной системы обычно протекает во многих измерениях; в приведенном выше примере моральная стойкость обладала негативной дифференцирующей силой, моральная стойкость – это свойство личности.

ГИЛАС. Твое замечание о многоплановости селекционных путей наверняка очень существенно, однако в нормальном обществе отсев будет состоять главным образом из всякого рода слабаков, как с точки зрения интеллекта, так и характера – и поэтому в нем скорее всего будут преобладать невротики. Ты согласен?

ФИЛОНУС. Я не совсем понимаю, какую систему ты называешь «нормальной». Что, фашистская система – ненормальная? «Отсев неприспособленных» может в ней состоять из отдельных граждан, которых мы восприняли бы морально полноценными, потому что по навязанной властями селективной доминанте преимущество имели – по крайней мере в определенной степени – черты беспощадности, слепого повиновения, жестокости, нетерпимости – и преимущество это осуществлялось так явственно, что некоторые утверждают, будто бы ключевые посты в этой системе занимали – главным образом и в большом количестве – садисты и психопаты. Кстати, это утверждение следует признать довольно спорным, как и вообще все попытки сведения проблем социологических к индивидуально-психическим без учета влияния самой общественной структуры, потому что все в равной степени могут быть садистами – как по необходимости (если обстоятельства принуждают к этому силой), так и из удовольствия (при наличии врожденных наклонностей). Во всяком случае, утверждение, выдвинутое в свое время Кречмером, что якобы в обычные, спокойные времена нормальные граждане контролируют психопатов, а во время революций и переворотов происходит обратное – то есть в это время психопаты, попадая в верхи взорванного переворотом общества, господствуют над жизнью и смертью нормальных граждан, – так вот, этот тезис, без всякого сомнения, ложный. В преобладающем числе случаев причины преступлений, совершенных во имя общественно-политических интересов, заключаются в самой структуре существовавшей системы, в ее объективных динамических закономерностях, будь то результаты межклассовых конфликтов или же упомянутые выше меры владетельных тиранов в централизованной системе, и объяснение их исключительно с помощью психопатологического анализа – принципиальная методологическая ошибка и полнейшая дезинтеграция, вредная для прогресса науки вообще и социологии – в частности.

Что же касается невротиков, то в принципе никто невротиком не рождается, ими становятся, причем главным образом под влиянием среды. Проблема эта имеет интересный общественный аспект. В общих чертах можно утверждать, что количество невротиков прямо пропорционально благосостоянию общества. Неврозы представляются по самой своей сути побочным продуктом высокоразвитой цивилизации. Это утверждение разделяют крупнейшие специалисты. Известно, что не только легкие заболевания нервной системы (неврастенические состояния), но даже и тяжелые мании, которые в обычное время доставляли страдающим ими много неприятностей, исчезали, то есть поддавались «излечению», в концентрационных лагерях, поскольку состояния страха и навязчивые идеи отступают перед реальной угрозой смерти в подобных условиях. Видимо, не стоит добавлять, что, даже будучи реально действенными, подобные терапевтические средства не годятся для рекомендаций...

ГИЛАС. Ты затронул проблему хотя и маргинальную, но, на мой взгляд, неслыханно интересную. Признаюсь, я не раз задумывался над тем, почему столь популярный в Соединенных Штатах психоанализ не распространяется так же широко в других странах Запада, например, во Франции или в Италии. Кто знает, не играет ли здесь существенную роль именно разница в уровне жизни, потому что ведь известно, что он выше всего именно в Америке?

ФИЛОНУС. Вероятно, это действительно одна из причин такого положения вещей, хотя наверняка не единственная. Однако ты не прав, называя эту проблему маргинальной; это еще одна сторона сложной динамики общественных систем. В зажиточных классах Северной Америки принято иметь некоторые «проблемы» с собственным подсознанием и лечиться у «собственного» психоаналитика. Назвать это своего рода снобизмом было бы упрощением. Поскольку, вне всяких сомнений, психическую жизнь со всеми ее измерениями, существующими за пределами сознания, можно втискивать в самые причудливые формы, а ее проявления – интерпретировать по-разному; если, как в США, соответствующие понятия станут общепринятыми в какой-нибудь среде, то в конце концов преобладающее большинство достаточно прилично устроенных граждан приобретает качества благодатного материала для деятельности психоаналитиков. Эти люди «производят» сны согласно психоаналитической теории, в их психике обнаруживаются «комплексы» прямо по учебнику, подтверждающие любые, даже самые рискованные психоаналитические утверждения, такие как, например, пансексуализм подсознания, общепринятость эдипова комплекса, ненависть сыновей к отцам, или страх перед кастрацией. Попытки обнаружения подобным образом свойственных многим феноменов подсознательной психической жизни в обществе, в котором наличествуют противоречивые условности – ну, скажем, в централизованной системе – провалились бы полностью. И поэтому явления, открытые с помощью психоанализа, в некотором роде представляют собой замкнутую цепь с положительными обратными связями; пациенты питают веру психоаналитиков в справедливость их утверждений, а те в свою очередь укрепляют убеждения и симптомы у своих пациентов...

И следовательно, картина представляется отнюдь не таким образом, что будто бы в подсознании всех людей существуют основные сексуальные символы, страхи перед кастрацией, эдиповы комплексы и прочие, которые психоаналитик только начинает открывать, но, в сущности, это явления скорее редкие, к тому же наблюдаемые в рамках строго определенной среды (это в основном зажиточные люди, скорее, интеллигентные или претендующие на интеллигентность), однако все эти явления можно навязать, распространить в кругу несравненно более широком и тем самым получить на первый взгляд весьма убедительное подтверждение гипотезы об их повсеместном распространении.

Разумеется, это частный случай значительно более масштабного явления, а именно: навязывания обществу определенных условностей. Психоанализ лучше, чем средневековые поиски ведьм, в том смысле, что по сути не вредит никому, кроме самого пациента. Говоря в самом общем смысле: если предпринимать действия с целью установления каких-то обязательных норм, каких-либо условностей или образа жизни некоей человеческой общности, то это мероприятие, проводимое со всей беспощадностью и упорством, всегда приведет к намеченной цели, например, к желаемому расслоению группы, ранее монолитной, или к возникновению антагонизма, при котором внимание будет отвлечено от более серьезного антагонизма, не навязанного пропагандой условностей, иррациональных предрассудков или устаревших доктрин, а являющегося свидетельством объективных перебоев (осцилляции) динамики самой общественной структуры. Испокон веков известный способ divide et impera[30] осуществляется именно такими методами.

Сохраняя в памяти примеры тех страшных социологических экспериментов, какими были фашистские концентрационные лагеря, мы можем утверждать, что, используя принуждение и применяя его без ограничений, можно сконструировать практически любую систему отношений между людьми и ввести любую сегрегацию, стратификацию во имя привилегированной и обделенной касты (или же для целого ряда иерархически нагроможденных каст), причем единственной очевидной привилегией «элиты» будет лишь чуть на дольше отложенная смерть от руки палачей. Упоминая об этом, я имею в виду прежде всего то, что происходило во время оккупации в гетто. Это, несомненно, заслуживает тщательного социологического анализа.

ГИЛАС. Должен признаться, что эти новые грани проблем человеческого существования в общности (особенно что касается господства определенных установлений в психической жизни, а также общих критериев селекции в рамках данной системы) исказили тот образ, который сложился у меня во время нашего предыдущего разговора. Я имею в виду образ или, скорее, модель общества в кибернетической интерпретации. Теперь я не совсем понимаю, как можно бы было вместить в него те явления, о которых мы сегодня говорим?

ФИЛОНУС. Я далек от провозглашения методического всемогущества кибернетики, потому что вовсе не желаю замещать один универсализм другим. Однако должен признать, что никаких принципиальных трудностей я тут не вижу. Все явления, о которых мы говорили, можно, с одной стороны, интерпретировать как особенности мыслительных ходов в рамках отдельных нейронных сетей, с другой же – как обращение информации в пределах той огромной, своеобразно структурированной сети, какую представляет общество. Соответствующим образом детально разработанный математический аппарат теории информации будет обладать достаточными возможностями, чтобы представить в виде формул все общественные явления, в том числе и такие, как мы сегодня обсуждали.

Попробую изложить в нескольких фразах все то, к чему мы пришли в своих рассуждениях, с точки зрения только-только нарождающейся кибернетической социологии – конструкции общественных систем. Так вот, упрощая и излагая предельно кратко, мы можем утверждать, что все происходящее в рамках общественной системы действие принуждением, репрессией, запретами по сути стремится к единственной цели – создать из нелинейной системы линейную, к тому же простейшим способом, а именно: путем уменьшения числа степеней свободы, предоставляемых индивидуумам – элементам этой системы. Навязывая элементам общественной структуры охраняемые запретами нормы поведения, по возможности однотипного, способствуя тому, чтобы реакции членов общества были как можно более похожими, легче всего как прогнозировать дальнейший ход общественных процессов, так и регулировать и формировать его.

И напротив, чем больше свободы предоставляется отдельным единицам, тем большие нелинейные помехи возникают в коллективных процессах, поскольку разброс действий увеличивается в общественном масштабе; появляются противоречивые мнения, изменчивые индивидуальные реакции, диаметрально противоположные суждения и действия; по мере того, как эти явления прогрессируют, система в целом все более отклоняется от линейности, и все труднее и труднее становится как поддерживать ее внутреннюю согласованность, так и прогнозировать дальнейшие события.

Хотя в системе, подверженной безусловному действию силы, и легче поддерживать порядок, чем в системе, где сила не применяется, и хотя благодаря своим адаптационным способностям люди в состоянии привыкнуть к жизни в обществе, где нормы и договоренности навязаны силой, однако и история, и научные эксперименты последних десятилетий неуклонно свидетельствуют, что одна только механическая четкость действия системы, одна только линейная характеристика отнюдь не дает гарантии, что люди как элементы этой системы будут чувствовать себя хорошо – попросту говоря, что они будут счастливы.

ГИЛАС. Должно ли это значить, что следует искать некую золотую середину между линейным и нелинейным существованием системы, между той максимальной свободой, какую несет исключающая существование общественной структуры полная анархия, и тем вторым полюсом, каким является общество, закованное в условности беспощадного обезличивания?

ФИЛОНУС. В некотором смысле – да. Это только сформулированное другими словами утверждение, уже высказанное раньше – о необходимости наличия в одной и той же системе максимальной степени свободы для индивидуумов, увязанной с наиболее полной внутренней согласованностью целого, которая основывается на взаимном дополнении человеческих качеств.

ГИЛАС. Признаюсь, я все более пессимистически смотрю на перспективы создания математической социологии в качестве общей динамической теории общественных систем. Все больше обнаруживается непреодолимых трудностей, громоздящихся на пути ее возникновения. Как ты сам уже говорил, поведение человека или, если угодно, дальнейшее функционирование и состояние нейронной сети совершенно не обусловлено ее прошлым состоянием – а поэтому и прогнозирование будущих состояний общественной системы, даже основанное на математематизированной теории, – всего лишь указание на различные возможности с разной степенью вероятности. Говорить в таких зыбких и таящих разные варианты развития обстоятельствах о каком-то там «конструировании» – не значит ли это предаваться попросту ничем не оправданному исследовательскому оптимизму? Ведь если в качестве экспериментального материала для подробного анализа взять тиранию – кибернетическая модель должна была бы отразить не только факты размещения определенного рода информации, а также обращения по общественным информационным каналам сообщений, неверно отражающих действительное состояние системы, но и учесть психологический эффект, например, устрашение отдельных граждан, ведение ими двойной игры и – что было бы, вероятно, самым трудным – эта модель должна была бы отразить возможность появления какой-нибудь выдающейся личности (Маркса какого-нибудь, скажем), которая станет центром теоретически разработанного освободительного движения. Какая теория, какая математическая модель способна учесть такую возможность? Как рассчитать ее шансы? Признаюсь, я вообще не в состоянии себе это вообразить.

ФИЛОНУС. Я считаю, что это отнюдь не принципиальные трудности. Только для того, чтобы рассеять твои сомнения, я попытаюсь математически представить социологическую проблематику. Для наглядности ограничимся рассмотрением взаимоотношений трех возможных фаз: тирании, демократии и анархии. Мы, разумеется, осознаем всю приблизительность этих терминов, но она неизбежна при сегодняшнем состоянии наших знаний. На оси абсцисс обозначим степени свободы, какими располагает индивидуум. Нулевой степенью свободы будет обладать индивидуум, не способный вообще ни к какому действию, то есть мертвый. Неограниченным количеством степеней свободы – неограниченным, разумеется, только теоретически – будет обладать индивидуум, чьи действия никоим образом не ограничиваются существованием окружающих, человек, не считающийся ни с кем, кроме себя. Такой случай представляет собой, например, Робинзон Крузо. Несомненно, следует различать степени свободы по отношению к другим людям от степеней свободы вообще, то есть без различия, по отношению ли к другим людям или к материальной среде (обусловленность свободы уровнем цивилизации), однако эту сторону вопроса для простоты учитывать не будем.

Вторая шкала под осью абсцисс представляет действие силы, причем максимум обозначает такое напряжение ее действия, которое в общественной практике угрожает смертью каждому, кто хотя бы незначительно нарушит существующие нормы и законы, минимум же – отсутствие каких-либо санкций и репрессий. Само собою разумеется, что чем большая сила действует, тем меньше степеней свободы. На вертикальной оси откладываем психическую «температуру», то есть склонность к непредсказуемым действиям независимо (в том числе и наперекор) от существующих (то есть навязанных или принятых добровольно) прав, норм и установок в данной системе. Вторая параллельная шкала обозначает количество информации, активизирующей непредсказуемые действия при данной «температуре» интеллектуального состояния общества.

Получившийся график представляет собой три частично перекрывающиеся изображения тирании, анархии и демократии. Ограничивающие их линии обозначают критические состояния переходов одной фазы в другую.