§ 25. Позитивист на практике в качестве естествоиспытателя, естествоиспытатель в рефлексии в качестве позитивиста

§ 25. Позитивист на практике в качестве естествоиспытателя, естествоиспытатель в рефлексии в качестве позитивиста

Позитивист отвергает de facto сущностные познания лишь тогда, когда он «философски» рефлексирует, давая обмануть себя философам-эмпирикам с их софизмами, но не тогда, когда, как естествоиспытатель, он думает и обосновывает, следуя нормальной естественнонаучной установке. Ибо тут он, очевидно, в очень большой мере позволяет направлять себя сущностным усмотрениям. Ведь, как известно, чисто математические дисциплины — материальные, как-то геометрия или кинематика, формальные (чисто логические) как-то арифметика, анализ и т. д. — это основополагающие средства естественнонаучного теоретизирования. И совершенно очевидно, что все эти дисциплины не следуют эмпирическому методу, не обосновываются посредством наблюдения и экспериментов над постигаемыми в опыте фигурами, движениями и т. д.

Правда, эмпиризм не желает этого замечать. Однако можно ли принимать всерьез аргумент эмпиризма — будто бы настолько нет никакого недостатка в фундирующем опыте, что, совсем напротив, в нашем распоряжении находятся целые бесконечности опытных постижений? Весь совокупный опыт всех поколений людей и даже весь опыт всех предшествовавших таковым поколений зверей собрал колоссальные сокровища геометрических и арифметических впечатлений, интегрировав их в форме привычек восприятия и уразумения, так что из этого фонда черпаем наши геометрические усмотрения и мы. — Однако откуда же у нас все эти сведения о будто бы собранных сокровищах, если никто не наблюдал их научно и никто не задокументировал их со всей точностью? С каких это пор основания науки — да притом еще науки точнейшей из точнейших — составляет опыт не действительный и тщательнейшим образом проверяемый в своей широте и в своей собственно функции, которая этот опыт доставляет, а опыт давно позабытый и вполне гипотетичный? Физик наблюдает и экспериментирует, с полным основанием не довольствуясь донаучным опытом, а тем более уж инстинктивным разумением и гипотезами о якобы унаследованном опыте.

Или же лучше говорить — как уже и действительно говорили с разных сторон — о том, что своими геометрическими усмотрениями мы обязаны «опыту фантазии» и что мы осуществляем таковые в качестве индукций на основании экспериментов фантазии! Однако почему же — вот наш контрвопрос — физик не прибегает к столь чудесному опыту фантазии? Ведь, должно быть, потому, что эксперименты в воображении и были бы не чем иным, как воображаемыми экспериментами, равно как и фигуры, движения, множества в фантазии — это не действительные, а воображаемые фигуры, движения и множества.

Корректнее всего поступить в отношении всех подобных толкований — указать на собственный смысл математических утверждений, вместо того, чтобы аргументируя, становиться на почву этих толкований. Чтобы знать, причем знать несомненно, что высказывает математическая аксиома, нам надо обратиться не к философу-эмпирику, а к сознанию, в каком мы, математизируя, и постигаем со всей полнотой усмотрения аксиоматические положения дел. Если держаться исключительно такой интуиции, то никакому сомнению не будет подлежать то, что в аксиомах выражаются чистые сущностные взаимосвязи — без малейшего сополагания опытных фактов. О геометрическом мышлении и созерцании надо не философствовать и не психологизировать извне, а надо совершать их живое осуществление и на основе прямого анализа определять их имманентный смысл. Кто знает, может быть, мы и унаследовали некую познавательную предрасположенность от прошлых поколений с их познанием, — но для вопроса о смысле и ценности нашего познания все истории о таком наследовании столь же безразличны, как и безразлична для установления ценности нашего золота история его наследования.