Вторая часть

Вторая часть

Исконные принципы

В древнейшей части Авесты, содержащей гимнообразные изречения и беседы Заратустры, мы читаем о двух исконных движущих "воздействиях": добром, добром по чувству, слову и делу и злом, злом по чувству, слову и делу. Они были "близнецами во сне", "как мы узнали", это значит, что они вместе спали в первотеле(8). Но затем они стали друг против друга, и доброе сказало злому: "Не соответствуют друг другу ни наши убеждения, ни наши суждения, ни наши склонности, ни направления нашего выбора, ни наши слова, ни наши дела, ни наши самости, ни наши души". Затем они, противостоя друг другу, установили жизнь и смерть и то, что тех, кто следуют обману, в конце ждет

7 То, что в стихе Писания использована редуплицированная форма слова "сердце" (lebab вместо leb), указывает на единство сердца, восстановленное благодаря соединению влечений.

* Назидательные и аллегорические комментарии к Талмуду и книгам Библии, проповеди и наставления.

* Пятикнижие, или Моисеев закон (первые пять книг Библии — Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие).

8 Я приношу здесь глубокую благодарность Бернгарду Гайгеру за его подробное сообщение в письмах, подтверждающее мое толкование Yasna* (30, 3).

Yasna — Ясна, Йасна — часть Зенд-Авесты, священной книги древних персов, содержащая молитвы.

зло, а тех, кто следуют добру, — наилучшее чувство. И два воздействующих начала сделали выбор: ложное выбрало самые злые деяния, доброе же, облеченное твердыней небес, избрало истинное.

Здесь, как нигде в сохранившихся ранних письменных творениях рода человеческого, соединяются и обособляются добро и зло в качестве двух принципов. В своем изначальном общении они выступают как "близнецы". Из какого семени и лона они происходят, нам не говорят, но позже мы узнаем, что высший Бог, Ахурамазда, "Мудрый владыка", был отцом доброго духа. Таким образом, обе исконные противоположности вышли из него. О матери, участие которой могло бы объяснить противоречие, мы ничего не узнаем. Бог, правда, окружает себя добрыми силами, позволяет им бороться со злыми и победить их; однако противоположность, с которой он борется, охватывалась, очевидно, им самим, и он положил ее из себя в бытие принципов. Кажется, что сначала он должен был избавиться от зла, чтобы покорить его. Если с противостояния близнецов начинается творение, которое совершается с их помощью, то Бог до творения еще не благой, а, став благим в сотворении, борется с тем, что он обособил от себя. При таком понимании исконный акт Божий есть решение в Нем самом, исконный выбор между еще сплоченными добром и злом, который подготавливает и делает возможными действия в выборе: собственный выбор добра, который только и превращает его в действующее, действительное добро, и собственный выбор зла, который только и превращает его в действующее, действительное зло. Однако исконный выбор имеет своей целью не творение, он происходит при "повороте" в конце борьбы, посредством которой бытие достигает спасения.

В борьбе за спасение сотворенный человек сам призван совершить выбор между добром и злом, С того момента, как "мудрый владыка" вдохнул в него жизнь, ему доверено решение. С выбором его даэна, его самость, вступила на земной путь; однако он должен все время вновь и вновь разделять в предстающих ему новых смешениях обман и истину и принимать решения. Ему должна быть оказана помощь свыше; "так как лучший путь не открыт перед выбором, — говорит Заратустра, — я прихожу ко всем вам, чтобы мы жили по истине". Его задача "поставить людей перед выбором" и указать им правильный путь, чтобы они, как сказано в конце того стиха, где речь идет о выборе близнецов, по собственному решению покорялись мудрому владыке и совершали дела, следуя истине. Те, кто так поступают, помогают ему "довести существование до просветления".

Подобно владыке небес, и человек совершает внутренний выбор между добром и злом, которые он так же, как тот, содержит в себе. Но между Богом и человеком стоят исконные духи; они также совершают выбор, но в чистой парадоксальности. Ни в них, ни перед ними не стоит двоякое; каждый заключает в себе лишь самого себя в крайней обособленности: другое выступает для него лишь как его противник; в такой ситуации он выбирает самого себя, свой тип и соответствующее ему свершение. Выбирая, каждый из них подтверждает самого себя. Злое избирает и подтверждает самого себя, но не только как такое, а не иное по своим свойствам, а именно как злое, и тем, кто ему следуют, оно не только предназначает пребывать с ним после смерти, а определяет их участь как самое злое существование (в этом учении нет различения между категориями дурного и злого; зло и есть то, что творит дурное, и в конечном итоге нет иного дурного, кроме созданного им). Злое начало хочет зла как такового, и этим оно выполняет волю верховного Бога, создавшего его и его двойника; только путем покорения несмягченного зла существование достигает просветления. Здесь не задается самый мучительный вопрос: как в Боге, в исконном бытии могло быть зло? В зороастризме все настойчивее предлагается этот вопрос, пока наконец западноиранская религия не даст на него ответ в мифе о Зурване, о безграничном времени. Нам этот миф известен только в поздней обработке(9), однако его первоначальное содержание очевидно. Зурван пробуждается, очевидно, от изначального сна и, бормоча (по-видимому, имеется в виду песня о рождении богов, известная нам благодаря Геродоту), приносит жертвы в течение тысячи или десятков тысяч лет, чтобы ему был дан сын Ахурамазда, который создаст Небо и Землю. Здесь неуместно спрашивать, кому Зурван приносит жертвы, именно так приносят жертвы (или жертвуют собой) и древнейшие индийские боги, чтобы из них возник мир. После всех тщетных жертвоприношений Зурван начинает сомневаться: "Какой смысл в жертвах? Быть может, бытие есть ничто?" Тогда в материнском лоне возникли двое: мудрый владыка — из жертвы, злой дух — из сомнения. Зурван же, очевидно, двуполый Бог. Зло возникает в нем вследствие его грехопадения. Он не выбирает, он сомневается. Сомнение — отказ от выбора, отказ от принятия решения. Из него возникает зло.

Следует обратить внимание на то, что злой Ангра Майнью, хорошо знакомый нам Ариман, здесь не сын Ахурамазды, а его брат. Ахурамазда, Ормузд, — не исконный бог, он вступает в бытие вначале, как только добрый. Близнецы и здесь решительно противостоят друг другу, но в отличие от авестийского мифа о близнецах противоположность их друг другу не высказывается и будущий мировой процесс не возвещается; мы ничего не узнаем о добре и зле и их взаимоотношении, появляются только протагонисты начинающейся космической борьбы. Однако то, что сказано о самом древнем боге, вводит нас не менее глубоко, чем там, а, быть может, даже глубже, в вопрос о сущности добра и зла. Раньше друг другу противостояли обман и истина, обман

9 Важнейшие тексты см: Nyberg. Questions de cosmogonie et de cosmologie mazdeennes // Journal asiatique. 1931. P. 72 ff. Достопримечательный вариант формулы сомнения я взял из asch-Schahrastani.

в смысле бытия обмана, истина в смысле бытия истины, здесь же зло — сомнение в бытии, добро есть "знание", вера в бытие, и вина Зурвана в том, что он сомневается в нем. Здесь речь, в сущности, идет о верности и неверности бытию.

Некоторые из членов общины Зурвана не могли вынести мысли о грехопадении бога. Одни из них пришли к заключению, что бог времени усомнился в бытии не в какой-то определенный момент, но в нем с самого начала было нечто дурное, дурное мышление или испорченность сущности, и из этого вышло зло; сторонники такого понимания мифа возвращаются к авестийскому учению, правда в модифицированном виде. Другие же утверждали, что Зурван создал и то и другое, чтобы смешать добро со злом; при этом, очевидно, считается, что полное многообразие вещей могло возникнуть только благодаря различной степени полноты этого смешения. Здесь совершается отход от иранской традиции. Добро и зло уже не непримиримые принципы, а применимые свойства, и вследствие их применимости вопрос о безусловной ценности исчезает. Другой традиции следует третья секта, по мнению которой Ариман — "изгнанный ангел, проклятый за неповиновение". "Об этом, — так завершается после этих слов рассказ, — можно сказать многое". Есть, однако, фрагмент Авесты, где говорится: "Все добрые мысли, все добрые слова, все добрые дела я совершаю сознательно. Все злые мысли, все злые слова, все злые дела я совершаю бессознательно". Отсюда путь ведет к психологической проблеме зла в том виде, в каком она возникла в раннем христианстве.