Приложение 1. Хронополитика

Приложение 1. Хронополитика

В изучении политики нам необходимо отбросить две популярные, чтобы не сказать вульгарные, точки зрения, еще господствующие в науке о политике, как в синтетической научной дисциплине. Первая точка зрения, «практицистская», сводит политику к чистой прагматике, упуская из виду, что формулирование политической практики в терминах конкретных целей и способов их достижения невозможно без хотя бы минимального набора аксиом политической теории. Вторая точка зрения, «догматистская», неоправданно минимализирует прагматику, сводя ее как стратегически, так и в ее конкретных тактических элементах, к применению и реализации аксиом политической теории. Эта точка зрения абсолютизирует политическую теорию и фактически приравнивает последнюю к политической идеологии. Разумеется, говорить об этих двух «полюсах» политического заблуждения будет методологически и исторически правильным только для тех эпох, в которых политика уже отрефлексировала себя как особую, отдельную от других, прагматическую сферу и как особую область научного знания. Примером господства первой точки зрения может служить внешняя политика США начала и первой половины XX века и политика России конца XX и начала XXI века, а примером господства второй точки зрения — внешняя политика СССР с середины 50-х до середины 80-х годов XX века. Совершенно очевидно, что как чрезмерная прагматизация политики, так и ее крайняя теоретизация и идеологизация имеют своей причиной либо недооценку, либо непонимание времени как важнейшего фактора политической рефлексии.

Хронополитикой мы условно называем политическую рефлексию, в которой время фигурирует не только как субъективный (психологический) фактор, но и как фактор, объективность которого делает другие факторы — сколь бы они ни были важны — не только менее объективными, но и более субъективными. Тогда мы могли бы сказать, что время политически целесообразного действия — тут следует особо подчеркнуть, что это именно время, когда это действие совершается, а не внутреннее время действия, — обладает большей объективностью, чем само это

действие, включая и его результат. Таким образом, само понятие цели действия оказывается в иерархии понятий политической рефлексии объективно подчиненным понятию времени.

Вводя понятие хронополитики, нам следует принимать в расчет два негативных фактора, наличие которых неизбежно в любом как теоретическом, так и практическом оперировании со временем в политике. Первый фактор — это идеализация времени, «логически» вытекающая из принятия тезиса о его объективности. Зачастую время в хронополитике теряет свою ситуативную конкретность и начинает мыслиться как некоторый абстрактный объект, характеристики которого остаются неизменными не только для данной ситуации, но и для последующих ситуаций, коль скоро они, как предмет, входят в решение политических задач и в формулирование политических стратегий. Второй фактор — это почти неизбежная в любой политике произвольность оперирования со временем, иначе говоря, произвольность в выборе временных отрезков, которые определяются и устанавливаются в качестве основных ориентиров в постановке и решении как актуальных, так и перспективных политических задач. Оба этих негативных фактора сводятся к субъективности понимания политиком ситуации как «поля» постановки и решения политических задач. По существу, прагматическая сфера хронополитики состоит из таких полей. Напоминаем, что само различение субъективного и объективного в политике имеет смысл только в рефлексии и, более того, является результатом такой рефлексии.

В наших рассуждениях хронополитика не является ни одним из классов политики (как общего понятия), ни одной из разновидностей конкретных политик. Здесь это — термин и понятие политической философии и, в то же время, элемент возможной политической теории.

Из этого следует, что в хронополитике должно приниматься в расчет и «ее собственное» время, то есть время ее рефлексии над политикой в конкретных политических ситуациях.

Принимая во внимание рефлексивный характер хронополитики и учитывая возможность отрицательного воздействия идеализации времени и произвольности в выборе временных отрезков, мы можем перейти от понимания хронополитики как суммы принципиальных теоретических установок относительно времени в политике к хронополитике как определенному образу политического действия. Этот образ накладывает ряд сильных ограничений не только на политическую рефлексию, но и на все аспекты политической практики.

Идея хронополитики как образа политического мышления исторически не случайна. И дело тут совсем не в том, что эта идея связана с какими-то осознанными нами изменениями и сдвигами, которые мы полагаем причиной или условием изменений и сдвигов в нашем собственном понимании времени и истории. История здесь всегда как бы «упирается» в момент ее осознания нами, как бы кончается на этом моменте, который мы называем «актуальное настоящее». Мы скорее склонны считать «актуальное настоящее» таким временем, в котором уже случились какие-то радикальные изменения в осознании нами времени и истории. Тогда хронополитику можно рассматривать как форму отражения этих изменений или как их следствие. Самым радикальным из этих изменений мы считаем резкое снижение роли идеологии не только в политике, но и в культуре и быте современного человека.

Этот феномен деидеологизации мы бы связали не только с потерей большинством идеологий престижа и притягательности для среднего обывателя, но, прежде всего, с уменьшением энергетичности идеологии в целом и, таким образом, с уменьшением количества феноменов культурной, общественной и политической жизни, которые могут приобрести идеологический смысл, то есть могут стать идеологией. Одним из последствий общей деидеологизации общества можно считать повышение в общественном сознании роли так называемых «объективных» факторов — и прежде всего времени. Отсюда, в частности, следует необходимость для современной политической теории нейтрализации идеологических крайностей, а иногда и необходимость сознательного и, так сказать, опережающего устранения идеологии вообще. Однако и это обстоятельство быстро теряет свою силу и оказывается чертой прошлой политической рефлексии.

Мы думаем, что из самой идеи хронополитики следует необходимость пересмотра и переоценки критериев «политического времени». Пересмотр и переоценка этих критериев являются здесь не тактической мерой, диктуемой изменением политической ситуации, а одним из принципов политической стратегии. Возьмем такой почти парадоксальный случай. За последние сорок лет политика арабских стран Ближнего Востока в их конфликте с Израилем практически оставалась неизменной, в то время как политическая идеология как отдельных стран, так и всего мусульманского Ближнего Востока в целом менялась по крайней мере четыре раза в широчайшем спектре — от левого экстремизма до ультраправого фундаментализма и от арабского национализма до интернационального терроризма. Мы слишком привыкли принимать на веру гегелевский (и марксистский) тезис об отставании идеологии от политической действительности, чтобы вовремя переориентировать политическое мышление на современную кратковременность и «очаговость» политических идеологий. Отсюда неизбежные ошибки и российского правительства в его политике в отношении «мусульманских субъектов» Российской Федерации: правительство оценивает центробежные тенденции в этих субъектах то как местно-националистические, то как обще-мусульманские, то как региональные, то как все вместе или что угодно другое; отсюда — безграмотные реакции на эти тенденции, принимающие то форму анти-мусульманских пропагандистских высказываний иерархов Русской православной церкви, то уже вовсе безобразную форму массового употребления позорных для России кличек типа «лица кавказской национальности» и т.д. Причина этих ошибок прежде всего в непонимании крайней нестойкости и кратковременности идеологий и идеологических политических концепций в современном мире. Идеологии стареют все быстрее и быстрее.

Думаем, что особенно важен хронополитический подход к тому, что сейчас называется «глобальной политикой» и «глобальной политической ситуацией». Без такого подхода сама идея глобализма останется одной из модных политико- экономических фикций. Если говорить о «глобальности» серьезно, то сейчас она не более чем бесплотный фантом, хотя и в своей бесплотности он успел породить множество интерпретаций, в которых целиком упускаются как политическое содержание глобальности, так и временность ее функционирования как термина и понятия. Как неудачная имитация давно отжившего и этически скомпрометированного понятия геополитики, глобализм пока представляется какой-то неопределенной возможностью, политическая реализация которой маловероятна, не говоря уже о том, что она в себе таит, как любая другая политическая иллюзия, немалую опасность в отношении возможных непредвиденных эффектов как психологического, так и культурного характера. Оставаясь неотрефлексированной, идея глобальности уже привычно отождествляется с «глобальной либеральной идеологией», ведущей свое происхождение от документов Римского клуба и других текстов «гуманистического оптимизма» 60-70-х годов XX века. Кратковременность глобализма, как идеологии, очевидна в его крайней неэффективности в отношении частных конкретных политик. В этой связи интересно отметить хотя бы тот факт, что 11 сентября 2001-го да имело своим прямым последствием ряд откровенно антилиберальных актов не только во внешней, но и во внутренней политике ведущих государств мира.

Итак, если хронополитика конструируется нами как определенный образ политического действия, выработанный в процессе рефлексии над политическим мышлением (хотя этим понятие хронополитики никак не исчерпывается), то и время в хронополитике конструируется нами как время политического действия. Отсюда естественно возникает необходимость рассмотрения политического действия как отдельной и особой категории хронополитики.

Было бы методологически неправильным вводить время в хронополитике через политическое действие. Как уже было сказано выше, время здесь полагается обладающим своей собственной объективностью, — иначе пропадает специфический характер хронополитики. При этом, однако, феноменологически некорректным будет считать, что время существует только в его заполненности политическими действиями либо в его возможности быть ими заполненным. В конце концов, феноменологически возможно и общее допущение: любая политическая концепция, а не только хронополитика, предполагает, что политические действия всегда уже есть, даже если они еще не проявлены в той или иной конкретной политической деятельности. В этом смысле политическое действие выступает как особого рода объективность, делегируя всегда присутствующие в нем элементы субъективности в политическую деятельность. Тогда выражение «Политик — это тот, кто живет в мире политики» — не метафора, а краткая формула субъективной сущности политической деятельности. Ибо политик в своем политическом мышлении исходит из аксиомы универсальности политического действия, сколь бы политически стабильным и неизменяющимся ни был или ни казался ему окружающий его мир. Да мир и не должен ему таковым казаться, иначе он не политик. Более того, политический деятель по своей функции делает мир политическим. В этой связи мы могли бы предложить такую общую феноменологическую формулировку политики: политика — это такой образ мышления, который превращает любое действие в политическое действие и любое политическое действие в политическую деятельность. Разумеется, говоря о политическом действии как объекте политической рефлексии, необходимо всякий раз оговаривать, что политическое действие будет одновременно фигурировать и в своей актуальности, и в своей возможности превратиться в политическую деятельность. Тогда о политике можно было бы сказать, что она объективно политизирует общество, даже когда субъективно ее задачей является деполитизирование общества. В этом и состоит одна из основных трудностей феноменологии политического действия: ибо, с одной стороны, оно дано нам в своей квазиобъективности как то, из чего исходит в своем существовании любая политика, но, с другой стороны, оно генерируется политикой и, строго говоря, может существовать как понятие и термин только в контексте политики, уже сформулированной в политической рефлексии.

В хронополитике сфера политического действия гетерогенна. Она гетерогенна не только из-за естественных различий политических действий, то есть различий, обусловленных тем, что они находятся в областях различных, а зачастую и антагонистических в отношении друг друга политик; но также вследствие того, что политические действия могут реализоваться в различных временах, сведение которых к одному «политическому времени» далеко не всегда имеет смысл. Отсюда — расплывчатость, а иногда и явная ошибочность применения терминов времени в оценках политических действий. Так, например, называя то или иное политическое действие «своевременным» или «несвоевременным», мы должны иметь в виду двусмысленность этих терминов. Ведь, с одной стороны, речь здесь идет о времени выполнения или решения конкретных политических задач, уже сформулированных в контексте той или иной конкретной политики; но, с другой стороны, — и здесь мы опять возвращаемся к объективности времени в хронополитике — мы можем иметь дело и с временем самих этих политических действий, временем, которое нам приходится дополнительно конструировать как относительно независимое от конкретных политических ситуаций.

Однако утверждение о том, что время хронополитики — это по преимуществу время политического действия, никак не отменяет так называемое «историческое время». Последнее остается как внешнее в отношении времени хронополитики. Уточним: внешним историческое время полагается примерно в таком смысле, в каком астрономическое время условно полагается внешним для исторического. Напомним, что сама идея исторического времени никак не может считаться внеисторической, то есть «вечной». Более того, если условно считать, что историческое время — это время, заполненное историческими событиями, то сама эта идея, при всей ее тавтологичности, так же как и идея истории, может считаться одним из исторических событий. К этому нелишним будет добавить — событием относительно поздним в известной нам истории человечества. Как понятие и термин исторической науки в целом (и, в частности, политической истории) историческое время заслужило себе место только в работах французских и английских историков XVII-XVIII веков.

Не отменяя историческое время, хронополитика его релятивизирует. Первым шагом в релятивизации исторического времени безусловно является устранение множества ходовых метафор, составляющих его эстетику, метафор настолько привычных, что мы их воспринимаем и употребляем как термины, в которых описывается не только история, но и ситуации настоящего времени. Так, например, высказывание «Эра мировых империй прошла; наше время — это время господства единой глобальной политики над частными политическими интересами» есть чистая историческая метафора, да еще и почти буквально списанная с текста одной из йенских лекций Гегеля. Но именно неотрефлексированность такого рода метафор в политическом мышлении приводит к тому, что не только отдельные люди, но и целые политические системы принимают эти метафоры за аксиомы, не видя их политической двусмысленности, а иногда и полной бессмысленности. Так, даже самый элементарный анализ приведенного примера показывает, что тенденция к ослаблению противоречий между «политически-общим» и «политическими част ными» (опять же по Гегелю) ни логически, ни исторически не исключает тенденции к нарастанию противоречий между отдельными «политическими частными». И тогда возникает вопрос: может ли историческое время рассматриваться как одно и единое для всех политических систем? С точки зрения хронополитики — не может, ибо в противном случае хронополитика совершила бы ошибку идеализации времени, о которой здесь уже говорилось.

Релятивизация единого для всей истории исторического времени логически ставит перед хронополитикой вопрос: а является ли настоящее время одним и единым для всех политик и политических систем современного мира? Или это, опять же, одна из иллюзий идеологии «глобализма»? Однозначный ответ на этот вопрос пока дать трудно, но уже сейчас мы можем указать — пусть пока в порядке футурологической гипотезы — на одно обстоятельство, которое будет иметь немалое значение для хронополитики. Вследствие феноменально быстрого развития средств массовой информации и феноменального ускорения технологических коммуникаций и средств массового передвижения в современном мире возникает и получает свои формулировки идея «единого гомогенного мирового пространства». Эта идея стала одним из существенных моментов глобалистской идеологии. Не входя в обсуждение далеких или близких перспектив реализации этой идеи (многие из которых нам представляются крайне сомнительными), ограничимся одним замечанием общеметодологического порядка.

Из гомогенизации мирового пространства никак не следует гомогенизация политического времени в современном мире. Мы скорее склоняемся к предположению, что гомогенизация пространства может усилить тенденции к гетерогенизации времени («мы живем в одном мире» — еще не значит, что «мы живем в одном времени»). В связи с этим приводим, пусть в качестве курьеза, следующий пример. Один из известных антропологов, в течение многих лет исследовавший условия жизни и быт населения юго-западной части Деканского полуострова (самый культурный район Индии с почти стопроцентной грамотностью — и с высочайшим уровнем компьютерной грамотности), отмечает в заключении своей работы об этом регионе, что информационно-технологический прогресс за последние двадцать лет вызвал необыкновенно острую реакцию, выразившуюся в едва ли не повсеместном стремлении к возрождению традиционных форм прошлого. «Мы хотим вернуться в XIX век, — недавно заявил один из националистических лидеров этого района. — Благодаря средствам массовой информации мы теперь гораздо лучше осведомлены о политике федерального правительства и о международной политической ситуации. И чем лучше и шире наша осведомленность, тем сильнее мы хотим освобождения от полностью коррумпированного индийского правительства и изоляции от обезличивающего и все-уравнивающего влияния США и междуна родных организаций». Мы отмечаем такого рода примеры как возможные точки гетерогенизации времени в современном мире.

Мы думаем, что одной из задач хронополитики является тщательное исследование тенденции к гетерогенизации времени и ее возможных политических последствий. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.