ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ Базель, 18 сентября 1912 г

ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ Базель, 18 сентября 1912 г

Сегодня я хотел бы сначала направить ваш взор на две картины, которые мы можем вызвать перед своим духовным взором, из человеческой эволюции последних тысячелетий. Прежде всего я хочу указать на нечто, что произошло в середине и ближе к концу V столетия до Рождества Христова. Все это известно; но мы хотим, как сказано, направить на это взор нашей души.

Мы видим, как Будда в Индии собрал вокруг себя некоторое число учеников, последователей, и как из того, что разыгрывалось между Буддой и его учениками и последователями, взяло начало то великое, могущественное движение, которое в течение столетий звучало на Востоке, разливалось могучими волнами и приносило благо, внутреннее освобождение души, подъем и общечеловеческое сознание бесчисленным людям. Если мы хотим охарактеризовать то, что, собственно, тогда происходило, мы должны рассмотреть лишь главный момент учения Будды и его деяний.

Жизнь — такая, как ее проводит человек на Земле в своей земной инкарнации, — есть страдание, вызванное тем, что человек в соответствии с плодами своих воплощений вынужден стремиться ко всем новым перевоплощениям. Достойная старания цель — освободиться от этого стремления к перевоплощениям, угасить в душе все, что вызывает влечение погрузиться в физическую инкарнацию, чтобы наконец подняться к такому бытию, в котором душа больше не чувствует стремления быть связанной с бытием своими физическими чувствами, физическими органами, и подняться, как говорят, к Нирване.

Великое учение струилось из уст Будды — учение о том, что жизнь есть страдание и что человек должен найти средства, чтобы освободиться от этого страдания, чтобы стать причастным Нирване. Если бы мы захотели найти выражение, чтобы в привычных нам понятиях четко представить, какой импульс лежит в этом учении Будды, то надо было бы сказать:

«Будда силой и властью своей индивидуальности направлял взор своих учеников на земное существование и пытался дать им из полноты своего сострадания средства поднять свою душу, со всем тем, что в ней есть, из земного в небесное, поднять человеческое мышление, человеческую философию из земного в небесное».

Мы можем составить формулу, если хотим отчетливо и действительно определить импульс, который исходил от великой проповеди в Бенарес через Будду. Так, мы видим, что Будда собирает вокруг себя тех, кто ему верен. Что мы видим в душах этих учеников? Каким становится постепенно их исповедание? Это есть признание того, что все стремление человеческих душ должно быть направлено к тому, чтобы освободиться от тяги к новому рождению, освободиться от привязанности к чувственному бытию, искать усовершенствования себя, освобождая свою самость от всего, что ее связывает с чувственным бытием, и связывая ее с божественно-духовным началом. Такие чувства жили в учениках Будды. Освободиться от всех борений жизни; быть связанным с земным миром только через просветленное, устремленное к духу ощущение души, которое переживается в сострадании, а самому проходить через бытие, стремясь к духовному совершенству; угасить потребности, по возможности мало быть привязанным к тому, что связывает внешнего человека с земным существованием. Так странствуют по свету ученики Будды, таким видят они назначение и цель своего ученичества.

И если мы проследим столетия, в которые распространялся буддизм, и спросим себя: «Что жило в разрастающемся буддизме, что жило в душах, в сердцах его приверженцев?», то мы получим в ответ: эти люди были обращены к высоким целям. Но в центре всего их мышления, чувствования и ощущения жил великий образ Будды, — оглядка на то, что он сказал в таких увлекающих, значительных словах об освобождении от страданий жизни. В центре всего мышления и чувствования, в сердцах его учеников, в сердцах его последователей на протяжении столетий жил всеобъемлющий, могучий авторитет Будды. Что сказал Будда, было для его учеников и последователей святым словом.

Отчего происходило так, что этими учениками и последователями слова Будды считались как бы вестью с Небес? Основанием этому было то, что эти ученики и последователи жили в вере, в признании того, что тогда, в событии свершившемся под деревом Бодхи, в душе Будды возгорелось истинное знание о мировом бытии, засветился свет, Солнце Вселенной, и потому все, что исходит из его уст, собственно, равноценно речам духа Вселенной. Все дело в этом настроении, которое жило в сердцах учеников Будды и его последователей, в святости этого настроения, в своеобразии, в окраске этого настроения. Все это мы поставим перед своим духовным взором, чтобы научиться понимать то, что произошло за полтысячелетия до Мистерии Голгофы.

А теперь рассмотрим другую картину мировой истории. Для долгого времени человеческой эволюции то, что отстоит друг от друга на расстоянии, например, столетия, поистине можно назвать одновременным. Столетие не играет роли, когда речь идет о тысячелетиях эволюции человечества. Поэтому мы можем сказать: хотя картину, которую мы теперь вызываем перед своей душой, надо отнести на столетие позднее, но для развития человечества она почти одновременна событию, которое мы обозначили как событие Будды.

В пятом столетии дохристианского летосчисления мы видим другую индивидуальность, тоже постепенно собравшую вокруг себя в древней Греции учеников и приверженцев. Для понимания развития последних столетий поставим перед собой образ этой индивидуальности: мы видим Сократа (Сократ (470–399 до Р. X.)), собравшего вокруг себя учеников в древней Греции. И для того, чтобы поставить Сократа в эту связь, надо принять в расчет тот великий образ Сократа который воссоздал Платон (Платон (427–347 до Р. Х.),в диалогах «Протагор», «Пир», «Горгий», «Апология Сократа», «Критон» и «Федон»), и которая в основных чертах была, по-видимому, подтверждена великим философом Аристотелем (Аристотель (384–322 до Р. X.)). Надо только принять во внимание, что великий философ Платон нарисовал образ Сократа весьма убедительно, и можно сказать: благодаря Сократу на Западе возникло движение. И кто, собственно, примет во внимание весь характер культурного развития Запада, тот придет к тому, что для западной культуры было решающим то, что можно назвать «сократическим элементом». Если даже этот сократический элемент на Западе распространяется по волнам мировой истории неуловимее, чем буддийский элемент на Востоке, то параллель между Сократом и Буддой все же провести можно. Но мы должны своеобразно охарактеризовать учеников и последователей Сократа — совершенно иначе, чем учеников и последователей Будды. Можно сказать: все, что принципиально отличает Запад от Востока, выступает перед нами в основной разнице между Буддой и Сократом.

Сократ собирает вокруг себя учеников. Как он себя чувствует в их среде? Искусство Сократа относиться к своим ученикам назвали искусством духовной повивальной бабки; ибо он хотел, чтобы его ученики научились сами извлекать знание из своих душ. Он так ставил свои вопросы, что приходил в движение внутренний строй душ учеников; так что он, собственно, ничего не привносил в них от себя, но все извлекал из самих учеников. Поэтому несколько сухой, трезвый элемент, который имеет в себе сократическое мировоззрение и его искусство мировоззрения, происходит от того, что Сократ апеллировал к самостоятельности, исключительно к собственному разуму каждого ученика, когда с их толпой, — несколько иным образом, но все же подобно Будде, — проходил по улицам Афин, как Будда со своими учениками проходил по дорогам Индии. Но если Будда повествовал о том, что он получил через озарение под деревом Бодхи, и в течение столетий действовало то, что он получил из духовного мира и излил на своих учеников, так что в них продолжало жить то, что жило в самом Будде, — Сократ не имел ни малейшей претензии на то, чтобы в качестве «Сократа» продолжать жить в сердцах своих учеников. Он даже не хотел, стоя перед своими учениками, что-либо переносить в души учеников, но хотел им самим предоставить извлекать из себя то, что в них содержалось. Ничего от Сократа не должно было переходить в души учеников, — ровным счетом ничего.

Нельзя помыслить большую разницу, чем между Буддой и Сократом. В душах учеников Будды должен был всецело жить сам Будда. В душах учеников Сократа должно было жить так же мало от самого Сократа, как мало проявляется в ребенке, живет в нем то, что было сделано акушеркой. Духовный элемент должен был проявляться у учеников Сократа через его акушерское искусство, которое ставило человека на собственные ноги, извлекало из человека то, что есть в нем самом. Именно этого хотел Сократ. Можно было бы разницу между Буддой и Сократом охарактеризовать еще следующими словами: если бы голос с Небес хотел указать, что должны иметь через Будду его ученики, то он бы сказал: «Возжигайте в себе то, что жило в Будде, чтобы через Будду найти дорогу к духовному бытию!» А чтобы подобным же образом охарактеризовать, чего хотел Сократ, надо сказать: «Сократ взывал к своим ученикам: «Стань тем, что ты есть!»

Надо сказать себе, ставя перед собой эти две картины: здесь стоят перед нами два полярно противоположных течения развития. Они некоторым образом соприкасаются, — но только на своих крайних концах. Не следует смешивать вещи друг с другом, надо их характеризовать в их различии, — а затем следует показать, где все-таки есть высшее единство. Если представить себе Будду перед учеником, то можно сказать: он старается (вы это можете узнать и в речах Будды) самыми возвышенными словами, в постоянно повторяющихся выражениях (а они необходимы, их нельзя выпускать при передаче речей Будды) возжечь в душе ученика то, что нужно, чтобы поднять его к духовным мирам с помощью того, что он сам, Будда, пережил под деревом Бодхи. Слова выбираются так, что они звучат отрешенно от Земли, как небесное сообщение из небесного мира, срывающееся с уст, которые говорят под непосредственным впечатлением, наступившим при озарении и которое хотят передать.

А как мы можем представить себе Сократа и перед ним его ученика? Сократ пытается объяснить ученику отношение человека к Божеству простейшими рассудочными понятиями повседневности, — как он, ученик, должен думать, как связываются логические суждения. Всегда самым трезвым образом, на самое обыденное направляется ученик; он должен применять то, что может завоевать простой логикой, к тому, чего он может достигнуть на пути познания. Только раз Сократ поднимается на такую высоту, что говорит так, как Будда говорит своим ученикам. Это происходит один раз — тогда, когда он идет навстречу смерти, когда он говорит о бессмертии души непосредственно перед смертью. Тогда он говорит, воистину, как высший озаренный. Но он опять-таки говорит так, что все, что он говорит, может быть понято, только если принять во внимание его совершенно личное переживание. Поэтому его слова так легко доходят до сердца, так внятно говорят нашей душе. В платоновском диалоге о бессмертии души Сократ говорит: «Разве я не старался всегда, всю жизнь достигать через философию то, что человек может достигнуть, чтобы освободиться от чувственного мира? А теперь, когда моя душа скоро освободится от всего чувственного, не должна ли она радостно устремляться в душевный элемент, разве я не должен радостно устремляться в то, к чему я всегда внутренне стремился, когда стремился к философии?»

Кто может охватить во всем настроении эту беседу Сократа в «Федоне», тот чувствует себя непосредственно перенесенным в ощущение, которое вытекает из возвышенных учений Будды, который говорит к сердцам своих учеников. И тогда можно сказать о полярном различии этих двух личностей: в одной определенной точке они так поднимаются, что и в их полярной противоположности проявляется единство. Если мы направим взор к Будде, мы увидим: речи Будды таковы, что хочется сказать — чувство от беседы Сократа о бессмертии души сопровождает все время речи Будды. Я имею здесь в виду настроение, напряжение души. А то, что разлито всегда в других речах Сократа, которые всегда исходят из того, чтобы человека приводить к его собственному разуму, присутствует у Будды редко, но все же иногда и у Будды это настроение прорывается. Чувствуется дух сократического разговора, когда Будда хочет разъяснить ученику Соне (Винаяинтака 1, 181 (издание Ольденберга)), что нехорошо, с одной стороны, находиться только в чувственном бытии и быть связанным только с чувственным бытием. С другой стороны, нехорошо бичевать себя или жить только как древние, умерщвляющие свою плоть люди, а хорошо идти средним путем. Вот стоит Будда перед учеником Соной и говорит ему примерно так: «Подумай, Сона, можешь ли ты хорошо играть на лютне, если струны слишком слабо натянуты?» «Нет», — должен ответить Сона. — «Я не буду хорошо играть на лютне, если струны слабо натянуты». — «Хорошо, — говорит Будда Соне, — а будешь ли ты хорошо играть на лютне, если струны будут слишком туго натянуты?» «Нет, — должен сказать Сона, — я не буду хорошо играть на лютне, если струны слишком туго натянуты». «Когда же ты, — заключает Будда, — сможешь хорошо играть?» «Когда струны будут натянуты не слишком туго и не слишком слабо», — отвечал Сона. «И так же, — сказал Будда, — дело обстоит и с человеком — человек не сможет прийти к полному знанию, если он слишком предан чувственной жизни, но он не сможет прийти к полному знанию и тогда, когда будет умерщвлять плоть, удаляться от всякого существования. Средний путь нужен для игры на лютне при натяжении ее струн, — такой же надо избрать в отношении настроения человеческой души».

Можно сказать: такой разговор, как у Будды с учеником Соной, мог бы быть и у Сократа, потому что именно так, обращаясь к разуму, говорит Сократ со своими учениками. То, что я вам сейчас рассказал, есть «сократический разговор», который вел Будда со своим учеником Соной, но такие «сократические разговоры» у Будды так же редки, как и у Сократа — «буддический» разговор о бессмертии души, который он вел со своими учениками перед смертью.

Надо всегда подчеркивать, что к истине приходят, только если рассуждают таким образом. Легче рассуждать так: человеческая эволюция продвигается вперед великими водителями. Эти великие водители проповедуют, в сущности, одно и то же, только в различных формах, и все отдельные водители человечества выражают в своих словах только различные варианты Единого. Конечно, это правда, но предельно тривиальная. Надо дать себе труд познать вещи, искать единство и различие, чтобы характеризовать вещи по их различию и лишь потом искать высшее единство. Это методическое замечание необходимо, потому что в отношении духовного рассмотрения оно соответствует жизни. Так легко сказать: «Все религии заключают в себе Одно», чтобы потом отказаться характеризовать это «Одно» и сказать: все основатели религий предлагали только различные варианты Единого. Но это бесконечно банально, хотя бы такое определение и выражалось в красивых словах. Невозможно ни к чему прийти, если два таких образа, как Будда и Сократ, характеризовать по абстрактному единству и не искать их полярного различия. Но если возвести к их мыслеформам, люди сразу сообразят, в чем здесь дело. Перец, соль, сахар и красный стручковый перец стоят на столе, они все «одно» — приправы к кушаньям. Но хотя все эти вещи суть «одно»», — никто не станет рассматривать приправы как одинаковые: перец или соль вместо сахара в кофе никто не положит. Того, что нельзя принимать в жизни, не следует принимать и в духовном. Не следует принимать такого заявления: «Кришна или Заратустра, Орфей или Гермес, в сущности, только различные виды «Единого». Для серьезного и правдивого определения это значит не больше, как если говорят: перец, соль и сахар — только разные виды приправ к еде. Речь идет о том, чтобы такие методические вещи люди понимали и удобное не принимали за истинное.

Если поставить перед своим взором эти два образа — Будду и Сократа, то они выражают два полярных, различных, почти противоположных принципа человеческой эволюции. И если мы их связываем в высшем единстве, то мы можем присоединить к ним Третьего, великую Индивидуальность, вокруг Которой собираются ученики и последователи, — Христа Иисуса. Если мы из этих учеников и последователей возьмем двенадцать ближайших, то и Евангелие от Марка говорит нам об отношениях Учителя и этих учеников с большой ясностью, как мы это только что охарактеризовали в другой области относительно Будды и Сократа. И самое ясное выражение, самое сжатое определение таково: Христос выступает перед толпой (на это нам многократно указывается), которая хочет Его слушать. Он говорит этой толпе, как сказано в Евангелиях, — в притчах или в образах. Он указывает на некоторые глубокие, значительные события мировых свершений и человеческого развития (в Евангелии от Марка это также представлено с величием и простотой). Он это излагает толпе в притчах, в картинах. А потом сказано: когда Он оставался со своими ближайшими учениками, Он им эти образы разъяснял. Один раз в Евангелии от Марка дан особый пример того, как говорилось толпе и как потом сказанное было объяснено ближайшим ученикам.

«И Он много поучал их притчами и говорил им:

«Слушайте: вот вышел сеятель, и когда он сеял, одно зерно упало при дороге, и налетели птицы и склевали его.

Другое упало на место каменистое, где было мало земли, и оно быстро проросло, так как лежало неглубоко, но когда взошло солнце, увяло и, раз не имело корня, засохло.

А другое упало в тернии, и тернии заглушили его, и оно не принесло плода.

А иное упало на добрую землю и принесло плод, который взошел и вырос и принес в тридцать и в шестьдесят, и в сто раз больше.

И Он сказал: кто имеет уши слышать, да слышит!

Когда же остался Он без народа, окружающие Его вместе с двенадцатью спросили Его о притче» (4, 2-10).

И вот что Он говорит Своим ближайшим ученикам:

«Сеятель сеет Слово.

Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется Слово, но к которым, когда они его услышат, тотчас приходит сатана и похищает Слово, посеянное в сердцах их.

Подобным образом и посеянное на каменистом месте означает тех, которые, когда услышат Слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны; потом, когда настанет скорбь или гонение за Слово, тотчас соблазняются.

Посеянное в тернии означает слышащих Слово, но в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают Слово, и оно бывает без плода.

А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают Слово, и принимают, и приносят плод, один в тридцать, другой в шестьдесят, иной во сто крат» (4, 14–20).

Здесь мы имеем совершенный образец того, как поучал Христос Иисус. О Будде нам сказано, как он учил. О Сократе сказано, как он учил. О Будде мы можем сказать нашим западным языком следующее: он приводил переживания людей на Земле к небесному. О Сократе часто говорили, что все его направление правильно обозначают, если говорят: он сводил философию с неба на землю, потому что он непосредственно обращался к земному разуму. Можно составить себе ясное представление о том, какой была позиция этих двоих по отношению к ученикам.

А какой была позиция по отношению к ученикам у Христа Иисуса? Он иначе относился к толпе, которую поучал в притчах, чем к Своим ближайшим ученикам: им Он разъяснял притчи, то есть то, что они могли постигнуть, что было доступно непосредственно для понимания человеческим разумом. Все сложнее, если желают характеризовать способ поучения Иисуса Христа. Одна характерная черта, которая свойственна всем поучениям Будды, относится ко всему его учению; при этом существует и один род учеников, которые непосредственно принадлежат Будде. Однородны также и ученики Сократа, — весь мир может быть его учениками, коли Сократ не хочет ничего другого, как извлекать то, что заложено в человеческой душе; но опять-таки и Сократ вполне уникальным образом относится к своим ученикам. Двояким образом выступает Иисус Христос: по отношению к Своим ближайшим ученикам иначе, чем к толпе. Почему? В чем здесь дело?

Если мы хотим понять, в чем здесь дело, то надо осмыслить поворотный пункт времени, который стоит перед нашими душами во время Мистерии Голгофы. Те времена, когда древнее ясновидение было общим даром людей, приходят к концу. Чем дальше мы отступаем назад в человеческой эволюции, тем больше приближаемся к тем временам, когда древнее ясновидение было общим человеческим достоянием, когда люди заглядывали в духовный мир. Как они смотрели туда? Они смотрели так, что их видение было видением мировых тайн в образах, в бессознательных или подсознательных имагинациях. Это было сно-видческое ясновидение в сновидческих имагинациях — не в таких разумных понятиях, которыми оперирует ныне человек, если он хочет познавать. Что представляет собой «наука» или теперешнее расхожее мышление, трезвый разум и способность суждения — этого в те старые времена совсем не было. Если человек стоял перед внешним миром, то он его видел, но не расчленял на понятия, он не имел никакой логики, не думал о вещах, комбинируя их. Для нынешнего человека даже трудно представить себе это, потому что теперешний человек обо всем думает. Но древний человек не так думал. Он проходил мимо вещей, он видел их, запечатлевал образы, а понятным это делалось для него тогда, когда в промежуточном состоянии, между сном и бодрствованием, он заглядывал в свой сновидческий, имагинативный мир. Там он видел образы.

Представим себе это конкретнее: древний человек много, много тысячелетий тому назад наблюдает окружающий его мир; он обращает внимание на то, что какой-то учитель хочет что-то объяснить своим ученикам. И этот древний человек подходит и прислушивается к словам, которые говорит учитель своим ученикам; он замечает, что один ученик с истинным воодушевлением принимает слова, другой их тоже воспринимает, но потом упускает их, третий так захвачен своим эгоизмом, что вовсе не слушает. Рассудочно древний человек не мог бы сравнить этих трех учеников. Но когда он пребывает в промежуточном состоянии между бодрствованием и сном, то все виденное является перед его душой снова, как картина. Тогда он может видеть, например, как идет сеятель, раскидывает зерна, — это для него действительно ясновидческий образ: одно зерно бросает он в хорошую почву, оно хорошо всходит; второе зерно — в худую почву, а третье — в каменную. Из того зерна, что попало на вторую почву, выходит мало, а из того, что попало на третью, не выходит ничего. Древний человек не сказал бы, как говорится теперь: один ученик воспринимает слова, а другой ничего не воспринимает. Но в промежуточных состояниях между бодрствованием и сном он увидел бы картину, увидел бы в ней объяснение. И иначе он об этом бы и не говорил. Если бы его спросили, как он понимает отношение учителя к ученикам, он рассказал бы о своем ясновидчески-сновидческом образе. Это было для него реальностью, но также и объяснением вещи. Так он говорил бы.

Толпа, которая стояла перед Христом, имела уже только последние остатки древнего ясновидения, но души людей были еще приспособлены к восприятию того, что говорится в образах о событиях и развитии человечества. Христос Иисус к толпе обращался как к тем, кто имеет последнее наследие древнего ясновидения и внес его в обычную жизнь души.

А какими были ближайшие, интимные ученики? Вы слышали, что они составляли собой дюжину — из семи сынов матери Маккавеев и пяти сынов Маттафии. Вы слышали, как они были подведены всем древнееврейским народом к крепкому утверждению бессмертного «я». Они были настоящими первенцами, которых избрал себе Христос Иисус, чтобы обращаться к тому, что живет в каждой душе и должно стать исходной точкой для нового человеческого становления. Он говорил к людской массе, предполагая, что она понимает то, что сохранила как наследие от древнего ясновидения. А к ученикам Он говорил именно так, потому что относительно них Он мог предполагать, что они будут первыми, которые смогут что-то понять из того, что мы теперь говорим людям о высших мирах. Это было обусловлено поворотным моментом времени: Христос Иисус говорил по-разному, обращаясь к толпе и обращаясь к тем, кто был Его интимными учениками. В середину толпы ставит Он тех, которых избрал Себе как двенадцать. Что должно было в будущем сделаться общим человеческим достоянием, — разумное понимание того, что относится к высшим мирам и к тайнам человеческой эволюции, — это было задачей узкого круга учеников Христа. Он говорил при объяснении притчи для Своих учеников, можно сказать, используя сократические слова, потому что то, что Он говорил, Он извлекал из самой души каждого; только Сократ ограничивался преимущественно земными условиями, одной общей логикой, в то время как Христос говорил о духовных вещах. Но Он говорил о духовных вещах на сократический лад, когда говорил для близких учеников. Когда Будда обращался к своим ученикам, то он разъяснял им духовные обстоятельства, но разъяснял так, как это дается озарением, как это дается пребыванием человеческой души в высших мирах. Когда Христос обращался к толпе, Он говорил в соответствии с тем, что в прежние времена обычная человеческая душа переживала в высших мирах. К людской массе обращался Он, как «общедоступный Будда», к ученикам же Своим обращался как «горний Сократ», как спиритуализированный Сократ. Сократ извлекал из душ своих учеников индивидуальный, земной разум. Христос извлекал из Своих учеников небесный разум. Будда даровал своим ученикам небесное просветление. Христос давал массе народа земное просветление в Своих притчах.

Прошу вас, посмотрите на эти три картины: там, в стране Ганга, Будда со своими учениками — как противообраз Сократа. В Греции, Сократ со своими учениками — как противообраз Будды. А потом, на четыре-пять столетий позже — этот замечательный синтез, это удивительное соединение. Таков закономерный путь развития человечества в процессе его эволюции, представленный перед вашей душой на величайших примерах.

Человеческая эволюция идет шаг за шагом дальше. Многое из того, что говорилось на первых ступенях духовнонаучного познания в прошлые годы, могло показаться кое-кому чем-то вроде теории, простыми схемами. Так, конечно, думали многие — это, мол, только схемы, только теории, когда говорят о том, что человеческая душа должна мыслиться как взаимодействие души ощущающей, души рассудочной (или души характера) и души сознательной. Конечно, есть люди, которые быстро судят. Но нам довелось пережить суждения еще более скоропалительные, гораздо даже скоропалительней суждений тех, кто по начальным наметкам будущих замыслов заключает обо всем в целом. Но ведь существуют и совершенно другие суждения. Уже то хорошо, что можно указать антропософам как не надо думать.

Существуют разительные примеры того, как не надо мыслить, хотя многие люди считают, что именно так надо думать. Сегодня утром мне рассказали о случае довольно странного образа мышления. Я его здесь привожу только как пример, но как пример, который следует хорошенько записать в душе, потому что мы, как антропософы, должны не только знакомиться с дурными сторонами мира, но и должны что-то делать фактически ради непрестанного усовершенствования души. Поэтому не из личных, но из общих духовных оснований я использую в качестве примера то, что мне было рассказано сегодня утром.

Было рассказано следующее: в некоторой области Европы есть господин, который давно напечатал самые несообразные вещи о том, чему учит «Штайнерова Теософия», или о том, как она относится вообще к духовному движению. Сегодня одной особе поставили в упрек, что ее знакомый, именно — упомянутый господин, напечатал такие вещи. Что же сказала эта особа? «Да, но этот мой знакомый начинает теперь интенсивно изучать произведения д-ра Штайнера». Однако он высказал свое мнение уже несколько лет назад, а теперь в качестве извинения ссылаются на то, что он только начинает эти вещи изучать! Подобное мышление в нашем движении невозможно… В будущие времена, когда об этом будут писать в историческом разрезе, поставят вопрос: неужели так было, что кому-то пришло в голову, после того как человек несколько лет тому назад высказал свое суждение о некотором предмете, сказать в его оправдание: ведь он теперь начинает с этим предметом знакомиться?

Такие вещи относятся к антропософскому воспитанию, и только тогда мы продвинемся дальше, если когда-нибудь будет общим мнение, что такие вещи невозможны среди антропософского движения, совершенно невозможны! Потому что это относится к внутренней честности — неспособность думать таким образом. Нельзя сделать ни шагу в познании истины, если могут подпадать таким суждениям, и это долг антропософов — такие вещи замечать, а не проходить мимо них равнодушно, рассуждая об «общечеловеческой любви». Это означает в высшем смысле слова без любви отнестись к человеку, если ему прощают такое, потому что его тем самым кармически приговаривают не иметь ни сущностного, ни значимого после смерти. А если обращают его внимание на невозможность подобных суждений, то облегчают ему бытие после смерти. Таково более глубокое значение.

Нельзя также принимать с легкостью, когда сперва просто устанавливается истина: человеческая душа слагается из трех членов — души ощущающей, души рассудочной (или души характера) и души сознательной. Уже в течение прошедших лет выявилось, что такая вещь имеет гораздо более глубокое значение, чем только систематическое расчленение души. Было уже разъяснено, что в послеатлантическое время мало-помалу развились отдельные культуры: древнеиндийская, древнеперсидская, египетско-халдейская, греко-латинская и, наконец, наша. И было показано, что существенность вавилоно-халдейско-египетского времени надо искать в том, что тогда именно человеческая душа ощущающая проделала поистине особое развитие. Так же в греко-латинское время мы отмечаем особую культуру души рассудка (или души характера), а в наше время — души сознательной. Так стоим мы перед этими тремя эпохами, так действуют они в воспитании и эволюции самой человеческой души. Эти три члена души — не что-нибудь надуманное, но нечто такое, что жизненно существует и в следующие друг за другом времена поступательно развивается.

Но все должно быть связано между собой. Более раннее должно быть взято с собой в позднейшее, а позднейшее должно быть предвещено в раннем. В каком периоде культуры живут Будда и Сократ? В четвертой послеатлантической эпохе; они находятся там, где получает свое выражение в особенности душа рассудочная (или душа характера). Оба имеют именно в этом времени свою миссию, свою задачу.

Будда имеет задачей сохранить культуру души ощущающей из предшествующей эпохи для следующей — из третьей для четвертой. То, что Будда возвещает, что ученики Будды принимают в свое сердце, — это то, что должно перенести свет из третьей культурной эпохи, которая являлась периодом культуры души ощущающей, в четвертую эпоху — во время души рассудочной (или души характера). Так что учением Будды согрето, озарено и освещено время души рассудочной (или души характера), четвертой послеатлантической эпохи, — тем, что перенесено в нее еще от проникнутой ясновидением эпохи души ощущающей. Великий хранитель культуры души ощущающей в культуре души рассудочной (или души характера) есть Будда. Какая же миссия выпадает несколько позднее явившемуся Сократу?

Он тоже пребывает в эпохе души рассудочной (или души характера). Он апеллирует к конкретной индивидуальности человека — к тому, что сможет вполне выявиться только в нашей пятой культурной эпохе. Он имеет своей задачей воспринять, еще в абстрактной форме, эпоху души сознательной во время эпохи души рассудочной (или души характера). Будда сохраняет предшествующее. Поэтому то, что он возвещает, является как согревающий, озаряющий свет. Сократ воспринимает то, что еще является будущим, что составляет особенность эпохи души сознательной. Поэтому он выглядит в своем времени трезвым, рассудочным, сухим.

Так сталкиваются в четвертой культурной эпохе третья, четвертая и пятая эпохи. Третью хранит Будда, пятая предвещается Сократом. Запад и Восток служат тому, чтобы воспринять эти два различия: Восток — чтобы сохранить величие прошедшего времени; Запад занимается тем, чтобы в более раннее время предвосхитить то, что должно выявиться позже.

Пройден большой путь от древних времен человеческого развития, когда Будда выступал как Бодхисаттва, до того времени, когда он поднялся до «Будды». Этот большой поступательный путь во времени нашел свое завершение с Буддой, и тем самым он действительно пришел к концу: Будда пережил свое последнее земное воплощение и больше не сходит на Землю. Эта великая эпоха, которая тогда пришла к концу, принесла с собой из древнейших времен то, что было культурой души ощущающей третьей послеатлантической культурной эпохи и дала ей снова воссиять. Почитайте речи Будды с этой точки зрения — тогда вы получите правильное содержание его настроения, и тогда наступление эпохи души рассудочной (или души характера) обретет, пожалуй, еще большую ценность. Тогда вы обратитесь к речам Будды и скажете: «В них все так непосредственно говорит человеческому чувству, но за этим непосредственным есть нечто такое, что превышает это чувство и принадлежит высшим мирам. Отсюда то странное для обычных рассудочных людей, отталкивающее их ритмическое движение в повторениях, частых в речах Будды, которые мы только тогда начинаем понимать, если из физического переходим в эфирное, являющееся первым сверхчувственным за чувственным. Кто понимает, сколь многое действует в эфирном теле, которое находится за физическим, тот также понимает, почему многое в речах Будды снова и снова повторяется. Эту особенность построения речей Будды нельзя отбрасывать, выкидывая из них повторения. Абстрактно мыслящие люди это сделали; они думали, что делают что-то хорошее, если берут только содержание, а повторений избегают. Но дело в том, что надо оставить все так, как дал Будда.

Если мы теперь рассмотрим Сократа, — еще без всего того богатого материала, который появился с тех пор в естественнонаучных и гуманитарных областях, — то, как он подходит к обычным вещам, тогда тот, кто проводит исследования теперь, опираясь на естественнонаучный материал, везде находит сократический метод; его ищут и хотят иметь. Это великое направление начинается от Сократа и идет вперед, вплоть до нашего времени, и будет все больше совершенствоваться.

Так имеем мы один поток человеческого развития, который идет вплоть до Будды и там достигает конца. И мы имеем другой поток, который начинается Сократом и идет в далекое будущее. Сократ и Будда стоят рядом друг с другом, как два ядра комет, — если позволителен этот образ. Хвост кометы Будды оборачивается вокруг ядра и уходит далеко, далеко в перспективу прошлого. Хвост же кометы Сократа, тоже окружая ядро, далеко светит в неопределенные дали будущего. Две расходящиеся кометы, идущие в противоположных направлениях, чьи ядра светят одновременно, — этот образ я хочу употребить для того, чтобы показать, как стоят рядом друг с другом Будда и Сократ.

Полтысячи лет проходят — и происходит как бы соединение обоих течений через Христа Иисуса. Мы это уже охарактеризовали, вызвав перед нашей душой некоторые факты. Завтра мы пойдем дальше в этой характеристике, чтобы ответить на вопрос: «Какова в отношении человеческой души правильно характеризуемая миссия Христа Иисуса?».