в. Поддержание и трансформация субъективной реальности

в. Поддержание и трансформация субъективной реальности

Так как социализация никогда не бывает полной, а интернализированное в ней содержание сталкивается с постоянной угрозой по отношению к его субъективной реальности, то всякое жизнеспособное общество должно разрабатывать процедуры поддержки для сохранения известной симметрии между объективной и субъективной реальностями. Мы уже обсуждали эту проблему в связи с легитимацией. Здесь мы обращаем внимание более на субъективную, чем на объективную реальность; на реальность, уловленную индивидуальным сознанием, чем на институционально определенную реальность.

В первичной социализации реальность интернализируется как нечто неизбежное. Интернализация может считаться успешной, когда большую часть времени присутствует чувство неизбежности — по меньшей мере в индивидуальной деятельности в мире повседневной жизни. Но даже там, где этот мир повседневной жизни сохраняет свою массивность и характер само собой разумеющейся реальности in actu, ему угрожают маргинальные ситуации человеческого опыта. Их невозможно целиком взять в скобки в повседневной активности. Всегда ощутимо присутствие метаморфоз: и тех, о которых мы помним, и тех, что предчувствуются как зловещие возможности. Имеются также и прямо угрожающие конкурирующие определения реальности, с которыми можно встретиться в социальном мире. Одно дело, если добродетельному отцу семейства ночью снятся неслыханные оргии. Совсем другое, если он видит, как эти сновидения эмпирически реализуются в близлежащей колонии либертинов. Сравнительно легко устроить карантин для сновидений в рамках своего сознания, отбрасывая их как «бессмыслицу» или сокрушаясь в тишине по поводу такой «аберрации ума». Тут они еще сохраняют характер фантазий vis-a-vis реальности повседневной жизни. Их претворение в действительность куда более настойчиво воздействует на сознание. Иной раз их приходится уничтожать еще до того, как с ними начнет считаться сознание. Во всяком случае, их трудно отвергать — в отличие от метаморфоз маргинальных ситуаций, которые можно по крайней мере попытаться отрицать.

Более «искусственный» характер вторичной социализации делает субъективную реальность с ее интернализациями еще более уязвимой для бросающих ей вызов определений реальности. Не потому, что они не считаются само собой разумеющимися, и не потому, что воспринимаются как менее реальные в повседневной жизни, но по той причине, что их реальность не так глубоко укоренена в сознании, а потому в большей степени поддается смещению. Например, и запрет на хождение обнаженным, связанный с интернализированным в первичной социализации чувством стыда, и каноны того, как следует одеваться в различных социальных ситуациях, являются само собой разумеющимися в повседневной жизни. Пока им не брошен социальный вызов, ни то, ни другое не представляют для индивида проблемы. Однако, чтобы этот вызов выкристаллизовался в качестве угрозы само собой разумеющейся реальности рутинных действий, в первом случае он должен быть много сильнее, чем во втором. Сравнительно небольшого смещения в субъективном определении реальности достаточно для того, чтобы индивид перестал считать само собой разумеющимся, что в контору он может ходить и без галстука. Куда большее смещение потребовалось бы для того, чтобы он решил, что туда можно ходить нагишом. В первом случае смещение может быть опосредовано простой сменой работы — скажем, переходом из колледжа в сельской местности в кампус крупного города. Во втором случае предполагается целая революция в окружающей индивида среде; субъективно она будет восприниматься как глубокое обращение, вероятно, после первоначально интенсивного сопротивления[151].

Реальности вторичных интернализаций менее грозят маргинальные ситуации, поскольку они обычно к ним не имеют отношения. Может случиться, что подобная реальность воспринимается как тривиальная именно потому, что обнаруживается ее безотносительность к маргинальным ситуациям. Так, неизбежность смерти глубоко угрожает реальности прежних идентичностей — как человека, морального существа или христианина. Идентичности помощника управляющего в отделе дамского трикотажа та же ситуация не столько угрожает, сколько делает эту идентичность тривиальной. И наоборот, можно сказать, что поддержание первичных интернализаций перед лицом маргинальных ситуаций является хорошим средством измерения их субъективной реальности. Тот же тест совершенно не годится применительно к большей части вторичных социализаций. Есть смысл умирать человеком, вряд ли есть смысл умирать помощником управляющего в отделе женского трикотажа. Там, где от вторичных интернализаций социально ожидается высокий уровень реальности перед лицом маргинальных ситуаций, там потребуются дополнительные процедуры социализации с целью их укрепления и интенсификации. В качестве примера можно было бы вновь указать на процессы вторичной социализации в церкви и армии.

Удобным является разграничение двух общих типов поддержания реальности — рутинной и кризисной. Первая призвана поддерживать интернализованную реальность в повседневной жизни, вторая — в ситуациях кризиса. Обе они, по существу, предполагают один и тот же социальный процесс, но следует отметить некоторые различия.

Как мы видели, реальность повседневной жизни поддерживает себя путем воплощения в рутины, что и составляет суть институционализации. Однако, помимо этого, реальность повседневной жизни постоянно подтверждается во взаимодействии индивида с другими. Подобно тому как реальность изначально интернализирована с помощью социального процесса, точно так же она поддерживается в сознании социальными процессами. Эти последние не так уж сильно отличаются от процессов ранней интернализаций. В них отражается тот же базисный факт, что субъективная реальность должна находиться во взаимосвязи с социально определенной объективной реальностью.

В социальном процессе поддержания реальности можно провести различие между значимыми другими и менее важными другими[152]. Все или почти все другие, встреченные индивидом в повседневной жизни, служат ему для подтверждения его субъективной реальности. Это происходит даже в такой «незначимой» ситуации, как поездка в пригородном поезде. Индивид может никого в этом поезде не знать и ни с кем не разговаривать. И все же толпа пассажиров подтверждает базисную структуру повседневной жизни. Всем своим поведением его сотоварищи-пассажиры выведут индивида из разреженной реальности утренней неустойчивости и самым определенным образом заявят ему, что мир состоит из серьезных людей, спешащих на работу, людей ответственности и графика, Нью-Хейвенской железной дороги и «Нью-Йорк Таймс». Последняя, конечно, подтверждает широчайшие координаты индивидуальной реальности. От прогноза погоды до рекламных объявлений в газете будет уверять его в том, что он находится, конечно же, в самом реальном из миров. Заодно она утверждает меньший, нежели реальный, статус тех зловещих экстазов, которые имели место до завтрака, — чуждый облик знакомых предметов после пробуждения от беспокойного сна, шок от неузнавания самого себя в зеркале ванной, невысказанное подозрение чуть позже, что жена и дети в действительности являются таинственными чужаками. Большей части тех индивидов, которые подвержены подобным метафизическим ужасам, удается изгонять злых духов посредством строго соблюдаемых утренних ритуалов до такой степени, что реальность повседневной жизни обретает некую устойчивость к тому времени, как они выходят из дома. Но реальность становится вполне заслуживающей доверия только в анонимном сообществе пригородной электрички. Она обретает массивный характер, когда поезд подъезжает к центральному вокзалу. Ergo sum может пробормотать про себя индивид и уверенно двинуться к своему офису.

Поэтому было бы ошибкой предположение, будто только значимые другие служат поддержанию субъективной реальности. Но они занимают центральное положение в экономике такого поддержания реальности. Они особенно важны для постоянного подтверждения того решающего элемента реальности, который называется нами идентичностью. Чтобы он мог сохранять доверие к тому, что он думает о самом себе, каков он есть, индивиду требуется не только имплицитное подтверждение этой идентичности, приносимое даже случайными ежедневными контактами, по эксплицитным и эмоционально заряженным подтверждением от значимых других. В нашем примере этот житель пригорода будет искать такое подтверждение у своей семьи и других близких к семейному окружению лиц (соседи, церковь, клуб и т д.), хотя эту функцию могут выполнять и близкие сотрудники в его деловом окружении. Если же он к тому же спит со своей секретаршей, то его идентичность и подтверждается, и расширяется. Это предполагает, что индивиду нравится подтверждаемая идентичность. Тот же самый процесс происходит и при подтверждении идентичностей, которые могут не нравиться индивиду. Даже случайные знакомства могут подтверждать ею идентичность неудачника, а жена, дети и секретарша уже с не вызывающей сомнении окончательностью это подтвердят. В обоих случаях одинаковым будет движение от объективного определения реальности к субъективному поддержанию реальности.

Значимые другие являются главными агентами поддержания субъективной реальности в индивидуальной жизни. Менее значимые другие функционируют как своего рода хор. Жена, дети и секретарша торжественно подтверждают каждый день, что это важный человек или безнадежный неудачник; различную степень поддержки дают незамужние тетушки, повара и лифтеры. Конечно, вполне возможно, что между этими людьми имеются разногласия. Тогда перед индивидом стоит проблема увязывания всего этого, которую он типически может решать видоизменением либо реальности, либо поддерживающих реальность отношений. Перед ним может возникнуть альтернатива: либо принять идентичность неудачника, или прогнать секретаршу и развестись с женой. Он может также понизить ранг некоторых из этих людей, отобрав у них статус значимых других, и обратиться вместо них за подтверждением значимости своей реальности к иным лицам — скажем, к своему психоаналитику или старым приятелям по клубу. Организация этих поддерживающих реальность отношений сложна и запутанна, в особенности в высокомобильном обществе со значительной дифференциацией ролей[153].

В поддержании реальности отношение между значимыми другими и «хором» является диалектическим — они взаимодействуют и друг с другом, и с той субъективной реальностью, подтверждению которой они служат. Прочно негативная идентификация со стороны более широкой среды может иной раз воздействовать на идентификацию, предлагаемую значимыми другими. Если даже лифтер забывает сказать вам «сэр», то и жена может перестать идентифицировать своего мужа как важную персону. И наоборот, значимые другие способны иногда воздействовать на более широкое окружение — «преданная» жена может быть опорой индивиду, стремящемуся обрести некую идентичность среди деловых партнеров. Поддержание и подкрепление реальности включают в себя тем самым тотальность социальной ситуации индивида, хотя значимые другие занимают в этом процессе привилегированное положение.

Относительная важность значимых других и «хора» лучше всего видна, если бросить взгляд на инстанции неподкрепления, подрыва субъективной реальности. Подрывающее реальность действие, совершенное женой, само по себе обладает куда большим потенциалом, чем то же действие, совершенное случайным знакомым. Действия последнего должны обрести определенную плотность, чтобы сравняться по своему потенциалу с действиями первой. Несколько раз повторенное суждение лучшего друга, полагающего, что газеты замалчивают важные события, лежащие за поверхностью вещей, окажется более весомым, нежели то же самое суждение в устах вашего парикмахера. Тем не менее, если подряд с десяток случайных знакомых начнут выражать одно и то же мнение, то оно начинает перевешивать противоположное ему мнение лучшего друга. Полученная в результате всех этих различных дефиниций реальности кристаллизация будет в свою очередь определять более вероятную реакцию индивида, например, на появление перед его глазами в одно прекрасное утро плотной фаланги мрачных, молчаливых китайцев с сумками почтальонов в пригородном поезде; иначе говоря, кристаллизация будет определять тот вес, который придается феномену в рамках собственного определения реальности. Возьмем другой пример: для верующего католика реальности его веры совсем не обязательно будут угрожать его неверующие сослуживцы, зато неверующая жена, скорее всего, будет представлять такую угрозу. Поэтому для католической церкви вполне логична широкая терпимость к межконфессиональным ассоциациям в экономической и политической жизни, но столь же логично и ее неодобрение межконфессиональных браков. Вообще говоря, в ситуациях конкуренции между различными определителями реальности терпимость по отношению к разнообразным отношениям с конкурирующими вторичными группами сохраняется до тех пор, пока прочно держатся установившиеся связи в первичной группе, в рамках которой одна реальность постоянно утверждается вопреки конкурентам[154]. То, как католическая церковь приспосабливается к плюралистической ситуации в Америке, может служить превосходным тому примером

Важнейшим средством поддержания реальности является общение Можно рассматривать повседневную жизнь индивида в терминах выработки им речевого аппарата, который постоянно поддерживает, видоизменяет и реконструирует его субъективную реальность[155]. Конечно, общение означает прежде всего то. что люди друг с другом разговаривают. Этим не отрицается вся та богатая оттенками аура невербальной коммуникации, которая окружает речь. Тем не менее речь занимает привилегированное положение в целостном аппарате общения. Важно подчеркнуть, однако, что большая часть речевого поддержания реальности является не эксплицитной, а имплицитной. Большая часть общения не дает многословного определения природы мира. Скорее, это происходит на фоне того мира, который молчаливо принимается за само собой разумеющийся. Такой обмен репликами, как:

«Ну, мне пора на станцию» — «Хорошо, дорогой, успешного тебе дня в конторе», — предполагает целый мир, в рамках которого имеют смысл эти внешне банальные предложения. В силу этого имплицитного содержания обмен репликами подкрепляет субъективную реальность мира.

Если это понятно, то мы сразу видим, что большая часть, если не все повседневное, общение поддерживает субъективную реальность. Ее массивность достигается путем аккумуляции и уплотнения случайного общения — общения, которое может себе позволить быть случайным как раз потому, что оно относится к рутинам само собой разумеющегося мира. Утрата такой непреднамеренности сигнализирует о разрыве в рутинах и — по крайней мере потенциально — об угрозе для само собой разумеющейся реальности. Представим себе, как повлияет на непреднамеренность такой обмен репликами, где на «Ну, мне пора на станцию» последует ответ: «Хорошо, дорогой, не забудь захватить свое ружье».

Постоянно поддерживая реальность, речевой аппарат все время ее модифицирует. Одни предметы выпадают, другие добавляются, одни сектора само собой разумеющегося ослабевают за счет усиления других. Поэтому субъективная реальность того, что никогда не проговаривалось, оказывается шаткой. Одно дело — участвовать в приводящем в замешательство сексуальном акте, совсем другое — обсуждать его до или после. Разговор дает четкие контуры ранее расплывчато и неясно понимаемым предметам. Можно иметь сомнения относительно своей религии, но эти сомнения обретают совсем иную реальность по ходу их обсуждения. Тогда индивид «вговаривает» себя в эти сомнения, они объективируются как реальность в рамках собственного сознания. Вообще говоря, речевой аппарат поддерживает реальность, «проговаривая» различные элементы опыта и «помещая» их в определенные места в реальном мире.

Этот порождающий реальность потенциал общения уже задан фактом лингвистической объективации. Мы видели, как язык объективирует мир, преображая panta rhei опыта в связный порядок. Устанавливая этот порядок, язык реализует мир в двояком смысле слова: он его постигает и он его производит. Общение представляет собой актуализацию этой эффективности языка в ситуациях лицом-к-лицу индивидуального существования. В общении объективации языка становятся объектами индивидуального сознания. Так, фундаментальным фактом поддержания реальности является постоянное употребление одного и того же языка для объективации разворачивающегося биографического опыта. В самом широком смысле поддерживающими реальность другими будут все те, кто использует тот же самый язык. Значимость этого можно проследить по тому, что подразумевается под «общим языком» — от групповых предпочтений в первичных группах к региональным или классовым диалектам и к национальному сообществу, которое определяет себя посредством языка. Существуют соответствующие «возвращения к реальности» для индивидов, которые приходят обратно к тем немногим индивидам, которые понимают его внутригрупповые намеки, либо к кварталу с его специфическим акцентом, либо к большому коллективу, который отождествляется с особой лингвистической традицией. В обратном порядке это будет, скажем, возврат к Соединенным Штатам, Бруклину или к тем людям, которые посещали ту же школу.

Для эффективного поддержания субъективной реальности требуется последовательный и согласованный аппарат общения. Разрывы в последовательности и согласованности ipso facto представляют угрозу для рассматриваемой субъективной реальности. Мы уже обсуждали те средства, к которым обращается индивид для предупреждения угрозы рассогласованности. Имеются также различные техники для предотвращения разрыва последовательности. Примером может служить использование переписки для продолжения значимого общения, прерванного физической удаленностью друг от друга[156]. Различные способы общения могут сопоставляться по плотности производимой или поддерживаемой ими реальности. В целом частота общения усиливает его порождающий реальность потенциал, но редкость его иногда компенсируется интенсивностью общения. С любовником можно встречаться и раз в месяц, но общение в таком случае должно быть достаточно интенсивным, чтобы восполнить его относительную редкость. Некоторые виды общения могут эксплицитно определяться и легитимироваться как имеющие привилегированный статус — например, общение со своим исповедником, психоаналитиком или иной «авторитетной» фигурой такого типа «Авторитет» здесь определяется высшим когнитивным и нормативным статусом, приписываемым этому общению.

Субъективная реальность всегда зависит от специфических вероятностных структур, то есть от специфического социального базиса и требуемых для ее поддержания социальных процессов. Держаться идентичности важной персоны можно только в среде, которая подтверждает такую идентичность; католическую веру можно сохранить только в значимых отношениях в католической общине и т. д. Разрыв значимого общения с посредниками соответствующей вероятностной структуры угрожает субъективной реальности. Пример с перепиской указывает на то, что индивид способен прибегнуть к различным техникам поддержания реальности даже в отсутствие актуального общения, но порождающий реальность потенциал этих техник много ниже того общения лицом-к-лицу, которое они должны копировать. Чем больше изоляция этих техник от подтверждений лицом-к-лицу, тем меньше вероятность того, что они сохранят акцент реальности. Индивид, который долгие годы живет среди иноверцев в удалении от своей общины, может по-прежнему идентифицировать себя как, скажем, католика. Посредством молитвы, религиозных упражнений и тому подобных техник католическая реальность может остаться для него субъективно релевантной. Эти техники могут по меньшей мере поддерживать его идентичность католика. Однако они будут делаться все более пустыми субъективно, лишенными «живой» реальности, пока не будут «возрождены» социальным контактом с другими католиками. Конечно, индивид обычно хранит в памяти реальности своего прошлого. Но «освежить» эту память можно только в общении с теми, кто разделяет соответствующие воспоминания[157].

Вероятностная структура представляет собой также социальное основание для избежания сомнений, без которого данное определение реальности не может удерживаться в сознании. Против таких разрушающих реальность сомнений интернализируются и постоянно подкрепляются специфические социальные санкции Одной из таких санкций является выставление на смех. Пока индивид остается в пределах вероятностной структуры, он чувствует собственную смехотворность при возникновении каких бы то ни было сомнений по поводу реальности. Он знает, что станет предметом насмешек, как только выразит эти сомнения. Он может усмехнуться про себя, пожать плечами — и продолжать свое существование в том мире, который был санкционирован Разумеется, процедура такой самотерапии станет куда более затруднительной, если более нет вероятностной структуры как социальной матрицы для такой процедуры. Улыбка сделается натянутой, скорее, ее сменит хмурая задумчивость.

В кризисных ситуациях процедуры остаются, по существу, теми же, что процедуры рутинного поддержания, с тем отличием, что подтверждения реальности должны быть эксплицитными и интенсивными. В игру здесь часто вступают техники ритуала. Перед лицом кризиса индивид может импровизировать с процедурами поддержания реальности, но общество со своей стороны выдвигает особые процедуры для ситуаций, которые признаются несущими риск крушения реальности. К ним могут относиться некоторые пограничные ситуации, важнейшей среди которых будет ситуация смерти. Однако число кризисов реальности значительно шире, чем то количество случаев, которые предполагаются пограничными ситуациями. Подобные кризисы бывают коллективными или индивидуальными, в зависимости от характера того вызова, который был брошен социально определенной реальности. Например, коллективные ритуалы поддержания реальности могут институционализироваться для времен природных катастроф, тогда как индивидуальные ритуалы институционализированы для времен личных неудач Или возьмем другой пример:

специфические процедуры поддержания реальности могут устанавливаться для тех иноземцев, которые обладают угрожающим потенциалом для «официальной» реальности. После контакта с иностранцем индивид может быть обязан проходить через разработанную процедуру ритуального очищения Омовение интернализируется как субъективное уничтожение представляемой чужеземцем альтернативной реальности. Табу, экзорцизм и проклятия по адресу чужаков, еретиков или безумцев равным образом служат цели «ментальной гигиены» индивида Насильственность этих защитных процедур пропорциональна серьезности угрозы Если контакты с альтернативной реальностью и ее представителями делаются частыми, то защитные процедуры могут, конечно, утратить свой кризисный характер и стать рутинными. Всякий раз при встрече с иностранцем потребуется, скажем, трижды плевать через плечо, уже не слишком задумываясь, по какой причине.

Все сказанное выше о социализации предполагает возможность того, что субъективная реальность может трансформироваться. Существование в обществе уже включает в себя непрестанный процесс изменения субъективной реальности. Всякий разговор о трансформации в таком случае предполагает обсуждение различных уровней изменения. Мы коснемся здесь крайнего случая, чуть ли не тотальной трансформации, когда индивид «переключается» с одного мира на другой. Вместе с прояснением этого крайнего случая легче будет понять случаи более умеренные.

Обычно трансформация субъективно воспринимается как тотальная. Конечно, это происходит от недопонимания. Субъективная реальность никогда не бывает тотально социализированной, а потому она и не может претерпеть тотальной трансформации от социальных процессов. Преображенный индивид будет по меньшей мере обладать тем же самым телом и жить в той же физической вселенной. Тем не менее существуют инстанции преображения, которые кажутся тотальными в сравнении с меньшими изменениями. Такие трансформации мы будем называть альтернациями[158].

Альтернация требует процесса ресоциализации. Такие процессы напоминают первичную социализацию, поскольку они должны радикально по-новому расставить акценты реальности, а потому должны в значительной степени воспроизвести сильную эмоциональную идентификацию с персоналом социализации, которая характерна для раннего детства. Они отличаются от первичной социализации, так как не начинаются ex nihilo, и в результате этого должны считаться с проблемой демонтажа, разрушения предшествующей номической структуры субъективной реальности. Как это осуществимо?

«Рецепт» успешной альтернации должен включать в себя как социальные, так и концептуальные условия, где социальные служат матрицей для концептуальных. Важнейшим социальным условием является наличие эффективной вероятностной структуры, то есть социального базиса, служащего «лабораторией» для трансформации. Эта вероятностная структура опосредуется для индивида значимыми другими, с которыми он должен установить сильные аффективные идентификации. Без такой идентификации невозможна какая бы то ни было радикальная трансформация субъективной реальности (включая, конечно, идентичность). Она неизбежно копирует детский опыт эмоциональной зависимости от значимых других[159]. Эти значимые другие являются вожатыми по новой реальности. Теми ролями, которые ими играются vis-a-vis к индивиду (ролями, которые эксплицитно определяются в терминах своей функции ресоциализации), они представляют вероятностную структуру и опосредуют для индивида новый мир. В данной вероятностной структуре теперь содержится когнитивный и аффективный фокус индивидуального мира. В социальном отношении это означает интенсивную концентрацию всех значимых взаимодействий в группе, которая воплощает вероятностную структуру, в первую очередь взаимодействий с персоналом ресоциализации.

Историческим прототипом альтернации является религиозное обращение. Сказанное выше применимо к данному случаю вместе со словами: extra ecclesiam nulla salus. Под salus нами здесь подразумевается эмпирически успешное завершение обращения (с соответствующими извинениями по адресу теологов, которые имели в виду нечто совсем иное). Только в рамках ecclesia, религиозной общины, обращение будет эффективно поддерживаться как достоверное. Неоспоримо то, что обращение может предшествовать присоединению к общине — Савл из Тарса разыскал христианскую общину после своего «опыта Дамаска», но речь идет о другом. Мало иметь опыт обращения. Главное в том, чтобы быть в силах продолжать его всерьез держаться, сохранять чувство его достоверности. Именно здесь вступает в дело религиозная община. Она задает необходимую вероятностную структуру для новой реальности Иными словами, Савл мог сделаться Павлом в своем одиноком религиозном экстазе. но он мог остаться Павлом только в контексте христианской общины, которая признала его таковым и подтвердила его «новое бытие», в коем теперь была укоренена эта идентичность. Такое соотношение обращения и общины не является специфическим христианским феноменом (несмотря на исторические особенности христианской ecclesia) Нельзя остаться мусульманином вне umma ислама, буддистом вне sangha, индуистом, наверное, вообще за пределами Индии Религия требует религиозной общины, и жизнь в религиозном мире требует включения в такую общину[160]. Вероятностные структуры религиозного обращения могут имитироваться светскими агентами альтернации. Лучшими примерами тому могут служить политическая индоктринация и психотерапия[161].

Вероятностная структура должна стать миром индивида, отодвигающим все остальные миры, прежде всего тот из них, в котором индивид «обитал» до альтернации. Это предполагает сегрегацию, то есть отделение индивида от «обитателей» иных миров, прежде всего от «сожителей» по только что оставленному им миру. Идеальным тут было бы физическое отделение. Если это по каким-то причинам невозможно, то отделение устанавливается по определению, то есть по определению тех других, которые уничтожают эти миры. Подвергающийся альтернации индивид разъединяется с прежним миром и поддерживавшей его вероятностной структурой по возможности телесно, а если это невозможно, то ментально. Во всяком случае, он более не должен «быть под игом неверующих», он защищается от их потенциального влияния, способного подорвать реальность. Такая сегрегация особенно важна на ранних ступенях альтернации (фазе «послушничества»). Как только новая реальность обрела твердость, вновь могут начаться осмотрительные взаимоотношения с посторонними, хотя те из них, кто имел для индивида биографическую значимость, по-прежнему остаются опасными. Это те, кто скажет. «Брось ты все это, Савл», и бывают времена, когда старая реальность, ими вызванная, обретает форму искушения.

Альтернация включает в себя реорганизацию аппарата общения Меняются партнеры значимого общения, и в общении с немногими новыми значимыми другими трансформируется субъективная реальность. Она поддерживается постоянным с ними общением или в рамках представляемой ими общины. Попросту говоря, это означает, что нужно быть очень разборчивым в собеседниках. Следует систематически избегать тех лиц и идей, которые расходятся с новыми дефинициями реальности[162]. Так как с полным успехом это не всегда достижимо (уже в силу сохранения памяти о прошлой реальности), новая вероятностная структура обычно располагает различными терапевтическими процедурами, которые берут на себя заботы о подобных тенденциях «вероотступничества». Эти процедуры следуют тому общему терапевтическому образцу, который обсуждался выше.

Наиболее важным концептуальным условием альтернации является наличие аппарата легитимации для всего хода трансформации. Легитимироваться должна не только новая реальность, но и те стадии, с помощью которых она достигается и поддерживается, равно как и стадии покидания или отвержения всех альтернативных реальностей. Отрицающая сторона концептуальных механизмов особенно важна с точки зрения расщепления той проблемы, которая требует решения. Старая реальность, а также коллективы и значимые другие, которые ранее были ее посредниками для индивида, должна быть заново истолкована в рамках аппарата легитимации новой реальности. Эта реинтерпретация приносит с собой разрывы в индивидуальную биографию типа: «до Христа» и «после Христа», «до Дамаска» и «после Дамаска». Все, что предшествовало альтернации, теперь видится как ее приуготовление (наподобие «Ветхого завета» или praeparatio evangelii), а все, что за ней следует, проистекает из этой новой реальности. Это включает в себя перетолкование всей биографии in toto, согласно формуле: «Тогда я думал, теперь я знаю». Часто это включает в себя перенесение на прошлое нынешних схем интерпретации (по формуле: «Я знал уже тогда, но не вполне отчетливо.») и тех мотивов, которые отсутствовали в прошлом, но которые теперь необходимы для перетолкования того, что имело тогда место (согласно формуле: «Воистину, я сделал это потому, что.»). Биография до альтернации обычно отрицается in toto, она подводится под категорию того негативного, которое занимает стратегическую позицию в новом аппарате легитимации: «Когда я жил еще во грехе», «Когда мною еще владело буржуазное сознание», «Когда мной двигали эти бессознательные невротические потребности». Биографический разрыв тем самым отождествляется с когнитивным отделением тьмы от света.

В дополнение к этой реинтерпретации in toto должно иметься особое перетолкование прошлых событий и лиц, которые обладали в прошлом значимостью. Для альтернации индивида было бы лучше всего, если бы он мог целиком забыть многих из них. Но полное забвение затруднительно. Поэтому необходимой является радикальная реинтерпретация значения прошлых событий или лиц в собственной биографии. Поскольку гораздо легче выдумать то, что никогда не происходило, нежели забыть то, что действительно произошло, индивиду может понадобиться фабрикация и вставка в биографию событий — повсюду, где есть нужда в гармонизации воспоминаний с перетолкованием прошлого. Так как отныне господствующей и более достоверной выступает не старая, а новая реальность, то он может быть совершенно «честен», осуществляя эту процедуру — субъективно он не лжет о прошлом, приспосабливая его к единственной истине, которая, разумеется, объемлет и настоящее, и прошлое. Этот момент, кстати, очень важен для адекватного понимания мотивов исторически не раз повторявшихся фальсификаций и подделок религиозных документов. Точно так же реинтерпретируются лица, в особенности значимые другие. Последние делаются теперь невольными актерами в драме, смысл которой был для них темен, неудивительно, что они обычно отрицают эту свою роль По этой причине пророков обычно не жалуют в их отечествах, и в этом контексте понятно речение Иисуса о том, что его последователи должны оставить своих отцов и матерей.

Теперь несложно выдвинуть специфические «предписания» для альтернации реальность может быть какой угодно, пусть даже совершенно невероятной с точки зрения постороннего наблюдателя. Можно предписать, скажем, особые процедуры для коммуникации с существами из иных миров, включающие в себя диетические процедуры, например, есть сырую рыбу. Мы оставляем воображению читателей разработку деталей по поводу такой секты ихтиософистов. В любом случае «предписание» будет включать в себя конструирование вероятностной структуры ихтиософизма, которая будет четко отделяться от внешнего мира и будет экипирована необходимым персоналом социализации и терапии Потребуется и разработка достаточно утонченной системы знания, которая могла бы объяснить самоочевидную связь между сырой рыбой и межгалактической телепатией, которая ранее не обнаруживалась Необходимыми будут и легитимации с отрицаниями, которые должны придать смысл путешествию индивида в поисках великой истины. Если эти процедуры будут тщательно исполнены, то велика вероятность успеха в вовлечении соблазненного или похищенного индивида в ихтиософистский институт по промыванию мозгов.

Конечно, на практике имеется множество промежуточных типов между рассмотренной выше ресоциализацией и вторичной социализацией, которая вырастает из первичных интернализаций. В последней имеют место частичные трансформации субъективной реальности или каких-то ее секторов. Подобные частичные трансформации обычны для современного общества в связи с индивидуальной социальной мобильностью и профессиональной переподготовкой[163]. Трансформация субъективной реальности может здесь быть значительной, когда индивид, например, делается приемлемым членом высшего среднего класса или становится частнопрактикующим врачом — он интернализирует соответствующие реальности привески Но такие трансформации обычно не доходят до уровня ресоциализации Они строятся на базисе первичных интернализаций и, как правило, избегают резких разрывов последовательности в субъективной биографии индивида. В результате они сталкиваются с проблемой поддержания согласованности между ранними и поздними элементами субъективной реальности Эта проблема, отсутствующая в той форме ресоциализации, которая разрывает субъективную биографию и. скорее, реинтерпретирует прошлое, чем соотносит его с настоящим, становится более острой во вторичной социализации; она тем острее, чем ближе вторичная социализация приближается к ресоциализации, не становясь ею. Ресоциализация представляет собой разрубание гордиева узла проблемы согласованности — тут поиск согласованности оставлен, реальность реконструируется de novo.

Процедуры поддержания согласованности также включают в себя попытки залатать прошлое, но не столь радикальные — это продиктовано тем фактом, что в подобных случаях обычно сохраняется ассоциация с лицами и группами, которые выступали ранее как значимые. Они остаются вокруг и, скорее всего, воспротивятся слишком вольным реинтерпретациям; они сами должны быть убеждены в том, что имевшие место трансформации достоверны. Например, в случаях трансформаций, происходящих в связи с социальной мобильностью, имеются заранее заготовленные схемы интерпретации, которые объясняют происшедшее любому и без всякого предположения о тотальной метаморфозе данного индивида. Так, родители такого поднимающегося вверх по лестнице социальной мобильности примут определенные перемены в манерах и установках как нечто необходимое, быть может, даже желательное обстоятельство в новой станции на жизненном пути. «Конечно», согласятся они, Ирвину теперь придется не так уж выставлять напоказ свое еврейское происхождение, коли он стал успешно практикующим доктором в пригороде; «конечно», он теперь одевается иначе и, «конечно», голосует за республиканцев; «конечно», он женился не на еврейке, и, вероятно, будет в порядке вещей, что он станет лишь изредка навещать своих родителей. Такие заготовленные схемы интерпретации в обществе с высокой вертикальной мобильностью уже интернализированы индивидом еще до того, как он сам включился в эту мобильность, — они гарантируют биографическую непрерывность и сглаживают возникающие несогласованности[164].

Сходные процедуры имеют место в ситуациях, где трансформации радикальны, но длительны по времени — например, в случае кратковременного военного сбора или кратковременной госпитализации[165]. Отличие от полной ресоциализации тут легко заметить, достаточно сравнить их с длительной подготовкой для военной карьеры или со случаем хронического заболевания. Согласованность с прежней реальностью и идентичностью (гражданского или здорового лица) предполагается тут уже тем, что к ним хотят вернуться.

В более широком смысле можно сказать, что в данном случае процедуры имеют противоположный ресоциализации характер. В ресоциализации прошлое перетолковывается для того, чтобы оно соответствовало нынешней реальности, в прошлое переносятся разные элементы, которые субъективно в нем отсутствовали. Во вторичной социализации настоящее интерпретируется так, чтобы оно находилось в последовательном взаимоотношении с прошлым. Здесь присутствует тенденция преуменьшать действительно имевшие место трансформации. Иными словами, реальным основанием ресоциализации является настоящее, а для вторичной социализации — прошлое.