1.4. О лингвистической терминологии и перспективах ее переосмысления и уточнения

1.4. О лингвистической терминологии и перспективах ее переосмысления и уточнения

Приверженность к единой традиционной терминологии часто становится причиной того, что новые идеи не могут пробиться на свет. Новые идеи наталкиваются на старые, общепринятые терминологические препоны, как правило, стереотипно мотивированные первоначальным понятием. Никому не приходит в голову, к примеру, назвать близнецов одним и тем же именем только на основании их внешнего сходства. К сожалению, похожесть проблем часто невольно подводится под терминологическое единство, особенно в «гуманитарных науках».

Все основополагающие термины, используемые в языкознании, такие как: «язык», «речь», «слово», «знак», «значение» и др., семантизированы до необъятности, а подводимые под них понятия унифицированы до неопределенности. Как всегда у каждой проблемы есть две крайности. Представление концепции в терминах собственного авторского метаязыка требует больших усилий по установлению связей с традицией и может вызвать непонимание и даже недовольство. Обобществление концепции с помощью традиционной терминологии приводит к ее нормированному пониманию, однако разрушает эту концепцию или оставляет ее незамеченной.

Лингвист вынужден наводить мосты между своим настоящим и чужим прошлым. И здесь его поджидает другая проблема, которая сформулирована как «истолкование прошлого с точки зрения настоящего» [11, 78]. Взгляд на прошлое через когнитивные очки настоящего – это слабость и одновременно сила любой интерпретации. Слабость заключается в неадекватном прочтении. Сила – в эвристическом толковании.

Традиционная классическая терминология ориентирует лингвистический анализ в большей мере на изучение формальной стороны языка, ср. «фонема», «словообразовательные и грамматические морфемы», «форма слова», «грамматическая форма», «словоформа». Когда формальный синтаксис получил семантическую окраску, появились двойные термины, ср. «семантический синтаксис», «синтаксическая семантика», «семантико-прагматический анализ». Это был первый шаг переосмысления имеющихся терминов и приспособление их к новым исследовательским задачам. Далее наступило время, когда в терминообразовании, как в зеркале, наметились проблемы вторжения в пределы лингвистики других наук, ср. «социолингвистика», «прагмалингвистика», «лингвистическая прагматика», «коммуникативная лингвистика». В наши задачи не входит анализ терминов на предмет их использования, пересечения и неадекватности. Здесь мы хотим лишь заметить, что любая наука, любое научное направление должны располагать собственным арсеналом средств анализа и своим метаязыком. Свой огород прилично обрабатывать своими инструментами, а не инструментами, вначале позаимствованными у соседа-дачника, а позднее присвоенными навсегда. В ситуации с окололингвистическими направлениями исследований дело обстоит так, что они интенсивно эксплуатируют методы анализа и метаязык лингвистики, что приводит к неоднозначности терминологии и непониманию.

В настоящем учебном пособии мы часто используем не общепринятые термины типа «языкосознание» и «речемышление». Более сложным представляется понятие, которое вкладывается в последний термин, ср. «речевое мышление» [22] и речемысль. Речемысль толкуется нами не совсем традиционно. Мышление проявляется в речи. Речь выступает выразителем мышления. Нет мышления без речи. Нет неосмысленной речи. То, что делает речь речью, это – коммуникативно и ситуативно обусловленная мысль. Выражаясь иначе, единство и интеграция речи и мысли – это и есть речемысль. Оречевленная мысль всегда динамична, в отличие от сознания, которое по своей природе статично. Однако мысль «живет» не только в речи, но и в языке. Она в нем зафиксирована исторически, она застыла в языке. Правильнее было бы противопоставить языкомысль (точнее, языкосознание) речемысли.

Языкомысль, или языкосознание, – план объективации. Речемысль – план репрезентации. Термины не позволяют, однако, понять то, что речемысль включает в себя часть языкосознания. Для того чтобы понять это, целесообразно определить более «мелкие», составные единицы данных понятий, а именно, слово в языке (языкослово) и слово в речи (речеслово). Данные непривычные термины нивелируют в определенной степени полисемию термина «слово». На традиционном структурном языке можно было бы сказать, что слово в системе языка – это не то же самое, что слово на уровне речи. Языкослово – это пока всего лишь объяснительный термин, показывающий связь с одним из компонентов дихотомии «язык и речь», ставшей традиционной. В когитологическом плане было бы более весомым понятие «словомысль» или «словосознание». Это не просто мысль, отложившаяся в слове. Это, с одной стороны, слово и объективированная мысль одновременно. Словомысль, с другой стороны, это – речеслово, которому соответствует репрезентируемая речемысль. Здесь также желательно оторваться от стереотипного понимания. Речемысль – это не мысль, заключенная в слове, актуализованном в речи, и даже не мысль, выраженная с помощью речевого слова. Это выражаемое речевое слово и мысль одновременно. Лингвистическое ухо трудно воспринимает то, что в речи выражается и слово и мысль в их единстве.

Аналитический подход разделил слово и мысль до такой степени, что стереотипный способ виденья данной проблемы навязчиво указывает нам, что у слова есть строгая служебная функция – называть и обозначать. Как же можно «выражать слово»?! Чтобы сгладить этот «антагонизм», уточним сказанное: слово в речи синтезировано с мыслью, но не настолько, чтобы утратить свою самостоятельность; оно совыражается; вернее выступает в роли совыразителя собственной семантики. Особенно явно данная способность слова проявляется в художественной и поэтической речи, где автор или поэт стараются избежать шаблонов, где речемысль не воспроизводится, а производится. По-настоящему мыслит тот, кто порождает собственную речемысль. Имитирует мышление тот, кто повторяет чужие мысли. Мысль креативна.

В традиционно понимаемой речи много повторяемых, воспроизводимых, уже объективированных конструкций. Но в ней проявляется и репрезентативный аспект, требующий от автора хотя бы минимум творчества и находки, провоцирующий говорящего на какой-то речемыслительный, когитивный поступок, например, на самовыражение. В этой связи следовало бы говорить о многоликости речемысли – в речевом произведении реализуется как ее объективированный потенциал, так и ее репрезентируемая возможность, коммуникативно обусловленная, социально регламентируемая и субъектно ориентированная (интеракционная).

Надо сказать, что субъект изучался в лингвистике, главным образом, как объект. Говорящий и мыслящий субъект и слушающий мыслящий субъект в лингвистической методологии чаще всего лишь декларировались. Только теория речевых актов вновь напомнила нам о том, что у каждого высказывания есть свой автор и свой адресат. Говорение интенционально, оно всегда связано с вольным или невольным самовыражением субъекта речи и ориентировано на собеседника, на слушающего субъекта.

Интерсубъектный характер речи вносит определенные регулятивные действия в построение высказывания. «Высказывание» есть «продукт взаимодействия говорящих» [11, 76]. Лингвистические аспекты исследований не мыслимы без когитологии. Последняя, как наука о речемышлении, должна носить, таким образом, гуманистический характер, т. е. ориентироваться на мыслеговорящих людей.

Когитология просто обязана вновь объяснять такие «ветхие» проблемы, как: язык и сознание, речь и мышление, сознание и мышление, значение и понятие, понятие и смысл. Исследованию должны подвергаться язык как когитивный материал; речь как когитивный продукт; сознание как знак объективированной, «вещаемой» действительности; мышление как знак субъективируемой реальности; смысл как то, что выражается вместе с мыслью.

Говорить о синтезе речи и мысли мы можем только в случае наличия прочных и разнообразных связей языка и действительности, семантики и концептуального тезауруса носителя языка. К сожалению, приходится констатировать, что мы не можем правильно, однозначно пользоваться языком, потому что не владеем языком в достаточной степени. В нашем координативном (вербально-концептуальном) сознании отсутствуют необходимые семиотические отношения. Наша речь построена на приблизительности и неточности. Связь значения и понятия субъективируется говорящим, разрушается норма, что ведет к непониманию, недопониманию, перепониманию и к бесконечности интерпретаций.

Системный подход к исследованию любого явления предполагает описание его как объекта, структурированного определенным образом и вступающего в отношения с другими объектами. Иначе говоря, исследуемый объект, рассматриваемый как целостный, с одной стороны, расчленяется на более мелкие структурные компоненты и, с другой стороны, рассматриваемый как часть более крупного целого, характеризуется в перспективе своих внешних отношений, типологизируемых в ходе анализа.

Исследование в направлении от целого к части характеризуется как анализ, а от части к целому – как синтез. При этом специалисты по общей теории систем предостерегают от опасности «механистического мировоззрения», в соответствии с которым целое определяется как сумма его частей. Они справедливо считают, что целое больше суммы его частей, поскольку включает в себя не только части, но и их отношения [ср. 43, 87].

Если рассматривать концептуальное сознание (КС) как объект исследования, то, согласно системному подходу, в нем следует выделить его составные части. Таковыми будут понятия. Межпонятийные отношения структурируют концептуальное сознание. Все это в целом дает возможность анализировать его как систему. Статичность концептуальной системы определяется относительно исчисляемым постоянным набором понятий и неизменностью, константностью взаимосвязей, корреляций. При «возмущении» концептуальной системы извне, т. е. при взаимодействии ее с другими, внешними системами, она начинает функционировать, или переходит из состояния статичности в динамическое состояние.

Концептуальные понятия отражают предметный мир и межпредметные отношения. Отношения предметов социально регламентированы. Это касается не только включения их в систему социальных ценностей, что, в первую очередь, проявляется на эмпирической поверхности. Это затрагивает и выделение в них имманентных признаков и закрепление за ними внешних отношений, благодаря которым они актуализируют какие-то свои отдельные или совокупные признаки и проявляют свои свойства.

Социальная регламентация связана в большей степени с содержательной стороной предмета, с селекцией его признаков и свойств. Однако в конечном счете она подчинена исторически сложившейся концептуальной картине мира. Иначе говоря, социальная регламентация предметов и межпредметных отношений укладывается в структуру и комплекс системы понятий, присущих человеческому мышлению вообще – инвариантному человеческому мышлению. Оно характеризуется тем, что предметы и их отношения познаются через призму мыслительных категорий и межкатегориальных отношений – субстанциального, пространственного, временного, качественного и количественного порядка.

Аналогичным образом языковое сознание (ЯС), рассматриваемое как система, оперирует набором языковых единиц, представленных в идеальном состоянии как совокупность акустемных и семантических признаков. Взаимосвязь языковых единиц, данная в потенции, также статична и при всей своей вариабельности обозрима. Она регламентирована языковым опытом и национальными особенностями носителей языка.

Язык фиксирует имеющиеся социально регламентированные отношения предметов и сам со своей стороны участвует в регламентации, которую нельзя назвать в полной мере ни концептуальной, ни социальной, поскольку в языке проявляются собственные системные свойства. Языковая система не повторяет однозначно ни действительность, ни концептуальное сознание, а каталогизирует и представляет их во многом по-своему, своеобразно.

Когда КС и ЯС вступают во взаимодействие друг с другом и образуют динамическое единство, удобнее говорить в этом случае о смене их статуса, а именно: КС перерастает в концептуальное мышление (КМ); ЯС предстает как языковое мышление (ЯМ); а их взаимодействие можно определить как речевое мышление (РМ). Языковое мышление является частью речевого мышления. Динамика присуща, прежде всего, разным системам, взаимодействующим друг с другом. Внутри одной и той же системы реляцию ее частей правильнее было бы называть отношением, соотношением, взаимосвязанностью, взаимоположением (рис. 3).

Рис. 3

Здесь ЯС – языковое сознание;

ЯС (1) – незадействованная (не участвующая в интеграции) зона языкового сознания;

ЯС (2–5 – 4) – зона, которая охватывается, обслуживается языковым сознанием; это процессы языковой категоризации, или оязыковления – наименования, грамматикализации, синтактизации;

ЯМ – языковое мышление как часть речевого мышления, представленная единицами языкового сознания;

ЯМ (2) – зона языкового мышления;

КС – концептуальное сознание;

КС (3) – незадействованная (не участвующая в интеграции) зона концептуального сознания;

КС (4–5—2) – зона распространения концептуального сознания; это процессы осознания использующихся языковых средств (ЯМ2), а также осознания способов их использования; это осознание характера взаимодействия ЯМ и КМ; в широком смысле – это процессы концептуализации, или понятийного уподобления языковой системы;

КМ – концептуальное мышление;

КМ (4) – зона концептуального мышления;

РМ – речевое мышление (результат взаимодействия языкового и концептуального мышления; актуализированные в линейных отношениях единицы сознания).

Речевое мышление – это экстериоризация (вынаруживание) мысли в речевой форме. Если говорить о соотношении мысли и речи именно в плане экстериоризации, то здесь возможны лишь три варианта допущений.

1. Мысль перерастает во внутреннюю, фрагментарную речь и далее при необходимости оформляется в виде внешней, графической или звуковой речи:

где Мысль и Речь порождаются последовательно, поочередно.

2. Мысль и речь формируются синхронно, одновременно, параллельно:

3. В процессе становления речь накладывается на мысль с «опозданием», через некоторое время:

Проблема довербального мышления активно обсуждалась многими лингвистами в разное время и по разному поводу, ср. «Мышление в своем движении опережает язык, иначе вообще был бы невозможен прогресс человечества. В мышлении создается образ, а в языке нет соответствующего слова для его обозначения (еще доказательство возможности существования в мысли чего-то, что не одето словом)» (Ардентов Б.П., цит. по: [Серебренников, 48, 103]).

Вероятнее всего, что в плане экстериоризации формирование мысли говорящим, ее конечный результат, а именно, осознание, понимание, предшествует процессу ее вербализации («оречевления»).

Охват и глубина мысли (КМ) в интериоризационном плане находятся в синхронной зависимости от выбора языковых и речевых средств. Варьируется объем и качество вербализуемых мыслительных понятий.

Если выбор вербальных средств начинался с «материи» языка и речи – звука, интонации, формальной структуры, то извлечение мыслительных единиц осуществляется посредством идеальной стороны речи – совокупных семантических признаков, каждый из которых «притягивает» к себе соответствующий мыслительный компонент.

Однако динамическое отношение речи к мысли не следует понимать упрощенно как извлечение соответствующей мысли из концептуального сознания. Не нужно забывать, что концептуальное сознание само находится в движении. Очевидно, что речевое мышление – это креативный процесс. Семантические признаки речевого выражения сами по себе не являются структурно и контенсионально предельными, самодостаточными. От этой иллюзии следует отказаться раз и навсегда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.