ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Он знал, что он сын аптекаря. И никогда этого не забывал. Он всегда помнил, что у него ровно шесть орденов Ленина. И он награждён ими. Но само имя этого человека, ордена которого он с важным видом, иногда, цеплял на свои мундиры, человека, изменившего эпоху его страны России и лицо всего мира, было ему отвратительно. Он намеривался и интересно, и вкусно жить, хотя по молодости, с кем не бывает, уступил увещеваниям царской охранки и своим вольнодумием расчитывался с этим отвратительным учреждением, не задумываясь, отправляет на каторгу и в ссылку своих товарищей по революционной работе в Киеве, преуспевая в учёбе на юридическом факультете Университета Святого Владимира, а после окончания всех этих ужасных процессов над револиционерами, снова вернулся преуспевать в родной университет и в 1913 году был даже оставлен в нём для подготовки к профессорскому званию и, хотя его потом вычистили за неблагонадежность, но он худо — бедно преподавал историю, русский и латинский языки в Бакинской гимназии и тем кормился. Нельзя же без этого. Кормился и меньшивиковал, т. е. числил себя меньшевиком в партии РСДРП, а для охранки это была своего рода печать и прикрытие, ну как для Азефа партия эсеров — бомбистов, хотя по профессии инженера — электрика, но получавшего и от охранки, и от экспроприации имущества эксплуататоров, делиться — то они не хотели, вот в чём вопрос!. Его же приработок был более скромен, поскольку экспроприации социал — демократов нельзя было сравнить с доходами социал революционеров. Но и риск был поменьше. Без кутузки, тоже, конечно, не обходилось. А люди попадались интересные, как, например, Сосо Джугашвили, не шибко образованный семинарист — поэт, но уже революционный авторитет среди бакинских рабочих, прозванный Коба в честь героического грузинского разбойника, поскольку вместе с Камо признавал методы рискованной экспроприации, иногда, например, во время Чегемского дела, участвуя в них сам, а иногда руководил такими делами, умудряясь провертывать их, даже отсиживаясь в кутузках охранного отделения и имея приватные беседы с ужасным ротмистром Лавровым, куратором их поведения в партии РСДРП, хотя Коба был большевик, а он, Андрей Януарьевич, прозванный уже тогда, среди своих Ягуаровичем, — меньшевик. Но большевик и меньшевик сидели в Баку в одной кутузке, делили, как говорится хлеб — соль, строили планы будущего и отчитывались перед ротмистром Лавровым. И, в тоже самое время, Коба отдавал распоряжения через Камо об отправке за границу в Швейцарию к Ленину каких ни на есть денег заимствованных у местных грузинских банков. Такие фокусы стали вполне возможны после того, как в свою бытность охранка перестала брезговать с легкой руки императрицы Александры Федоровны убийствами политических деятелей, как то премьера Петра Аркадьевича Столыпина руками Богрова — и сдэка, и сотрудника охранного отделения. Щепетильному учителю русского языка и латыни уже тогда было не по себе, что он унизительно отсиживается в охранном отделении, а Ленин, такой же присяжный поверенный, как и он, устраивает разные там конференции за границей, т. е. ведет руководящий интеллектуальный образ жизни, хотя и скромный, но обстоятельный. И не бедствует, Одним словом, встречи с Кобой ему на долго запомнились.

После Бакинских разборок, его выпустили, а Кобу выпускать было никак нельзя. Могли появиться серьёзные претензии к нему со стороны его соратников, а потому Кобу просто сослали в Сибирь, посулив надежду устроить ему побег в скором времени из тех мест, куда Макар телят не гонял. А выпущенный из — под ареста присяжный поверенный потрудился с успехом по своей прямой специальности в Москве у Малянтовича вместе с Керенским, но сразу после февральской революции по указу Керенского сменил служебный мундир на полувоенный френч председателя 1-й Якиманской районной управы и начальника милиции Замоскворецкого района., а Малянтович становится министром юстиции. Именно на этом посту Ягуарович по своей должности, а ни как — то иначе, подписал приказ по району об аресте этого самого Ленина (Ульянова) и его подвывалы Зиновьева, и распубликовал его за своей подписью. Не судьба. Не удалось поймать ни того, ни другого, а то бы расстрелял за милу душу, поскольку ему всегда были противны писучие ораторы — краснобаи, более талантливые в риторике слова, чем он сам. Обстоятельства менялись. Шёл незабываемый 18-год. Жрать было нечего. Иностранцы и дипломаты с комфортом в ресторанах поедали собак с живодёрни, как лакомство. По Москве буйствовали разные отвратительные типы вроде Локкарта, Рейли со своими заговорами, да Бориса Савинкова в Ярославле… А тут ещё, походя, решили посчитаться с Лениным, который становится фигурой мирового Масштаба. Кто там стрелял в него на заводе Мамонтова, того сам чёрт не разберет, но ясно одно, что за всё про всё к этому делу решил приложить руку, и никто иной, как сам член РСДРП, ещё в бытность свою во время революции 1905 г. в Москве, дирижировавший вместе с Троцким всеми событиями, — Илья Лазаревич Гельфанд, известный под именем Парвуса, получивший на дело революции в России 1000000 рублей золотом через барона Бронсдорф — Ронсау от морского Генерального штаба Германии, организовав выезд из Швейцарии всех революционеров во главе с Лениным, Зиновьевым, Радеком, Бухариным через Германию в Россию в сопровождении Фрица Платтена, и основав в нейтральной Дании и банк, и прикрытие в форме "Института исследования последствий войны 1914–1918 гг.". Это была гениальная идея. И Яша Ганецкий, и Моисей Урицкий, и Красин, и Вацлав Воровский принимали в этом деле активное участие, поскольку, "Ильич им это разрешил", а сам "Ильич" будто бы об этом не ведал, не знал, а деньги полагал, взять надо, коли они не пахнут. А когда пришлось часть этого немецкого золота возвращать во время Брестского мира с Германией, то те же самые деньги, но, конечно же, не все, забирал обратно никто иной, как сам граф Бронсдорф — Ронсау… А теперь, стреляя в Ленина, Парвус, хоть как — то решил с ним поквитаться. Было, конечно, за что… не ожидал толстяк Парвус, холивший уже теперь свои телеса, не помещаясь даже на двух стульях, на собственном острове, в замке, — ведь и ему что — то перепало от всех этих денежных событий… А он, Андрей Януарьевич Вышинский, опять проиграл, хотя по уму, образованности и сообразительности все эти люди ему в подметки не годились… Но он смирился. Его переиграли. Революционные должности он не мог занять. Но в судьбоносном 19 году он хотя бы стал зав. отделом учёта и начальником управления распределения Наркомата продовольствия РСФСР. В 1923 г. он понял, дальше или пропадет, или надо становиться членом РКП(б). Перед ним стояла непробиваемая стена нового государства с его новыми, хотя еще и не оформленными юридически основами. И тот, кто должен пережить сегодня, как он, обязан быть особенно благодарен судьбе и эту свою благодарность должен воплотить в слове, придав туману новой власти такую монументальную теоретическую основу, которая на тёмном горизонте нарождающихся событий преобразований, могла вознестись не сотнями скульптур новых правителей, но, по крайней мере, одним единственным и неповторимом в своем роде. И тогда ему пришла мысль о Кобе, который явился перед ним в лице И.В. Сталина, а тот дал ему рекомендацию в РКП (б) 1920 г. А после смерти вождя Ленина, после смерти Парвуса в один и тот же год, страна нуждается в партийной молодёжи тов. Сталина, которой не видны заслуги старых партийцев, но зато видны их недостатки. И эти недостатки он должен раскрыть перед молодыми.