III

III

«Стоитъ среди васъ Н?кто, Котораго вы не знаете». Онъ невидимой рукой касается вашихъ глазъ, и вы начинаете прозр?вать въ лепесткахъ и въ стебляхъ новую тайну; Онъ касается вашихъ устъ, и они – опаленные – жаждутъ новыхъ и новыхъ непонятныхъ прикосновеній; Онъ чертитъ кругъ на песк?, и камни выпадаютъ изъ рукъ лицем?ровъ… Неизв?стный идетъ какимъ-то в?рнымъ путемъ, и вы идете за Нимъ, но рядомъ влачится смерть. Не то благогов?йно, не то насм?шливо древніе индусы давали богу смерти Шив? въ атрибутъ между прочимъ и фаллическій знакъ, лингамъ, символъ рожденія. Въ самомъ д?л? рожденіе не равноц?нно ли смерти, и д?торожденіе не равноц?нно ли убійству? Но намъ необходимо найти не эквивалентъ смерти, т. е. продолженіе рода (дурная безконечность), а то, что поб?ждаетъ смерть, т. е. то, что не-плоско, не-механично, т. е. любовь, такъ какъ ц?ль любви – безсмертіе.

Мы влюблены въ Афродиту Небесную, Мадонну, Беатриче, Сольвейгъ, Прекрасную Даму, – быть можетъ – Лауру, но рядомъ возникаетъ Афродита иная, Коринна, Фіаметта и даже Морэлла.

Морэлла! «Principium individuationis, т. е. представленіе о томъ тождеств?, которое въ самой смерти остается или утрачивается не навсегда, было для меня постоянно вопросомъ высокаго интереса», – говоритъ Эдгаръ По, пов?ствуя о великой тайн? безсмертія ложнаго и безсмертія истиннаго. Въ сущности, вс? Коринны и Фіаметты всегда обречены на судьбу Морэллы. И каждый поц?луй нашъ влечетъ ихъ одновременно къ смерти и къ дурному безсмертію.

Но нашъ посл?дній скептицизмъ заставляетъ насъ заподозрить не только Фіаметту, но и Беатриче. В?дь, не случайно, когда Данте прошелъ черезъ вс? круги ада и ангелы стерли съ его чела сл?ды гр?ховъ, когда онъ перешагнулъ черезъ очистительный огонь и Беатриче встр?тила его грозной и суровой р?чью, неслучайно въ голос? Благородн?йшей слышится не только справедливость, но и ревность, женская ревность.

Если и Беатриче ревнуеть, мы должны сд?лать посл?дній и страшный выводъ: н?тъ Безсмертной Любовницы, есть только Безсмертная Любовь. Сл?довательно, мы должны искать не Единую, а Двуединую, чтобы создать в?чную Троицу. Итакъ въ троиц? полагается начало религіозной общественности и посл?дняя правда безсмертія[2]. Въ троиц?, какъ изначальной форм? соборности, раскрывается впервые любовь (красота), безусловно тождественная и неизм?нная себ?. Проблема троицы осложняется вопросомъ о соотношеніи половъ. Единственнымъ разр?шеніемъ этого рокового вопроса мн? представляется признаніе первоначалънаго единства пола. Наша первобытная природа – учитъ Платонъ – была едина и мы были совершенны. Стремленіе къ этому единству называется «Любовью». И такъ, и женское, и мужское начала потенціально находятся въ равнов?сіи въ каждой личносми, и только въ индивидуум?, т. е. въ эмпирической видимости, мы наблюдаемъ разд?льность пола. Сочетанія внутри брачнаго союза свободны въ смысл? соотношенія мущинъ и женщинъ. Но основнымъ принципомъ любовнаго союза долженъ быть принципъ ц?ломудрія. Въ случаяхъ нарушенія этого принципа любовь не утверждается, а (въ лучшемъ случа?) ведетъ къ дурной безконечности, т. е. къ д?торожденію. Знаю, что зд?сь мои разсужденія пріобр?таютъ характеръ антиномическій, но разр?шеніе этихъ посл?днихъ антиномій лежитъ вн? плоскости логики и философіи.

Идейной антиномичности соотв?тствуетъ антиномичность и реальная. Въ эмпирической брачной троиц? не осуществляется равнов?сія любви: отсюда – литургическая жертва и раскрытіе любви, какъ начала трагическаго. Это уже постигалъ, провид?лъ Достоевскій. Такова, напр., любовь Настасьи Филипповны, Идіота и Аглаи. Зд?сь на-лицо три личности, но исхода н?тъ, потому что вс? они только смутно предчувствуютъ возможность новаго тайнод?йствія (сильн?е всего чувствуетъ князь и слаб?е другихъ Аглая). Они вс? погибаютъ, хотя Настасья Филипповна уже д?лала шагъ навстр?чу новой любви. Прочтите ея письма къ Агла?. Она пишетъ своей мнимой соперниц?: «я въ вась влюблена». И дал?е: «Знаете, мн? кажется, вы даже должны любить меня. Для меня вы тоже, что и для него: св?тлый духъ, ангелъ не можетъ ненавид?ть, не можетъ и не любить. Можно ли любить вс?хъ, вс?хъ людей, вс?хъ своихъ ближнихъ», – я часто задавала себ? этотъ вопросъ? Конечно, н?тъ, и даже неестественно. Въ отвлеченной любви къ челов?честву любишь почти всегда самаго себя. «Но это намъ невозможно, а вы другое д?ло». – «Вы одн? можете любить безъ эгоизма, вы одн? можете любить не для себя самой, а для того, кого вы любите».

Но въ посл?днее знаменательное свиданіе вс?хъ трехъ вдругъ раскрывается безнадежный сумракъ отчаянія. Одинъ только «князь» видитъ, кажется, лицо Неизв?стнаго, а эти дв? женщины уже ничего не видятъ.

Но если прошлые в?ка и современность искали исхода изъ этого трагизма путемъ обмана, изм?ны, убійства и самоубійства, будущее открываетъ новую возможность, и уже теперь полагается начало этой возможности. Это пріятіе любви вторымъ ц?ломудреннымъ пріятіемъ: въ немъ печаль уравнов?шивается добровольной жертвой и поц?луй пріобр?таетъ необычайное значеніе религіозной радости.