Глава 9 За воротами Страны изобилия

И вот тут подступает щемящее чувство вины.

Вот они мы, в Стране изобилия, философствуем о декадентских утопиях с дармовыми деньгами и 15-часовой рабочей неделей, в то время как миллионам людей по — прежнему приходится выживать на один доллар в день. Не следует ли нам вместо этого попытаться ответить на самый главный вызов наших дней — дать всем людям на земле блага Страны изобилия?

Ну, мы уже пытались. Запад тратит $134,8 млрд в год, $11,2 млрд в месяц, $4274 в секунду на помощь развивающимся странам[323]. За последние 50 лет эта помощь составила почти $5 трлн[324]. Вроде бы много, да? Но вообще-то войны в Ираке и Афганистане стоили примерно столько же[325]. И не забудем, что развитые страны ежегодно тратят вдвое больше на субсидии собственному сельскому хозяйству, чем на иностранную помощь[326]. Но это, конечно, много. Скажем прямо: $5 трлн — это астрономическая сумма.

Итак, вопрос: помогло ли это?

Не так-то просто разобраться. Единственный честный ответ таков: этого никто не знает.

Мы буквально понятия не имеем. Условно говоря, 1970-е были временем расцвета гуманитарной помощи, но, опять — таки, ситуация в Африке оставалась откровенно тяжелой. Сейчас мы урезали объемы помощи, и дела пошли лучше. Есть ли здесь взаимосвязь? Кто знает? Без Band Aid и Боно могло быть в сто раз хуже. А может, и нет. Согласно исследованию Всемирного банка, 85 % всей западной помощи в XX в. было потрачено иначе, чем предполагалось[327].

Значит, все зря?

Мы понятия не имеем.

У нас, конечно, есть экономические модели, рассчитывающие поведение людей, исходя из предположения, что люди — рациональные существа. У нас есть ретроспективные обзоры, показывающие, как школа, деревня или страна менялась после того, как получала кучу денег. У нас есть трогательные и душераздирающие истории о конкретных случаях, в которых помощь помогала или не помогала. У нас есть чутье. Много чутья.

Эстер Дюфло, профессор из Массачусетского технологического института (МТИ), говорит с сильным французским акцентом и сравнивает исследования программ помощи развитию со средневековым кровопусканием[328]. Эта когда-то распространенная медицинская практика заключалась в том, что пациенту на вены ставили пиявки, которые должны были избавить его от лишних телесных жидкостей. Если пациент выздоравливал, доктор мог себя с этим поздравить. Если больной умирал — что ж, на все воля Божья. Хотя врачи действовали из лучших побуждений, сегодня мы понимаем, что кровопускание стоило нам миллионов жизней. Даже в 1799 г., когда Алессандро Вольта изобрел электрическую батарейку, Джорджа Вашингтона лишили нескольких пинт крови, дабы облегчить ему боль в горле. Два дня спустя президент умер.

Иными словами, кровопускание — тот самый случай, когда лечение хуже болезни. Но можно ли такое сказать о помощи развитию? Согласно профессору Дюфло, у двух этих «лекарств» определенно есть общая ключевая черта — эффективность и того и другого научно не доказана.

В 2003 г. Дюфло участвовала в создании Лаборатории помощи бедным МТИ, в которой сегодня работают 150 исследователей, проведших более 500 исследований в 56 странах. Их работа перевернула мир помощи развитию с ног на голову.

Жила-была контрольная группа

Действие нашего рассказа начинается в Израиле, где-то в VII в. до н. э. Навуходоносор, царь Вавилона, только что покорил Иерусалим, и теперь он приказывает главному евнуху сопроводить несколько представителей израильской знати к нему во дворец. В их числе Даниил, человек, известный своим благочестием. По прибытии Даниил просит евнуха позволить ему воздержаться «от королевской пищи и вина», поскольку он сам и его люди соблюдают определенную диету из религиозных соображений. Евнух потрясен и возражает. «Я боюсь своего господина, царя, — говорит он, — который решил, что вы будете есть и пить. Если царь заметит, что вы выглядите хуже, чем прочие молодые люди вашего возраста, я из-за вас лишусь головы».

И Даниилу в голову пришла хитрая мысль. «Испытай своих слуг в течение десяти дней: не давай нам есть ничего, кроме овощей, и только воду для питья. Затем сравни нас с теми, кто питался лишь царской едой, и реши, что с нами делать». Вавилонянин согласился. Десять дней спустя Даниил и его друзья выглядели «здоровее и упитаннее» придворных, и с этого момента им больше не подавали царских кушаний и вина — только овощи. Что и требовалось доказать.

Пройдет несколько веков, и эти события будут увековечены в главном бестселлере всех времен — Библии. В Книге пророка Даниила (Дан., 1:1-16) мы находим первое письменное свидетельство о проведении сравнительного эксперимента, в ходе которого гипотеза проверялась посредством контрольной группы. Но только еще через несколько столетий сравнительное испытание подобного рода станет золотым стандартом в науке. Сегодня мы назвали бы его рандомизированным контролируемым исследованием (РКИ). Будь вы ученым-медиком, вы бы произвольно разделили участников эксперимента, имеющих одну и ту же проблему со здоровьем, на две группы. Одна из них получала бы препарат, который вы хотите протестировать, а другая — плацебо[329].

Что касается кровопускания, то результаты первого сравнительного эксперимента в этой области были опубликованы в 1836 г. французским врачом Пьером Луи. Своим пациентам, страдавшим пневмонией, он либо пускал кровь, либо ставил пиявки в течение нескольких дней. В первой группе умерли 44 % больных, во второй — 25 %[330]. По сути, доктор Луи провел первые клинические испытания в истории, и кровопускание оказалось делом весьма рискованным.

Удивительно, но первое рандомизированное контролируемое исследование иностранной помощи развитию было проведено лишь в 1998 г. Только спустя полтора столетия после того, как доктор Луи отправил кровопускание в мусорную корзину истории, молодой американский профессор Майкл Кремер додумался изучить влияние бесплатных учебников на школьников Кении. В те годы считалось, что книги могут снижать количество прогулов и повышать экзаменационные оценки. Тонны академической литературы утверждали именно это, и в 1991 — м, всего за несколько лет до публикации работы Кремера, Всемирный банк воодушевленно рекомендовал программы распространения бесплатных книг[331].

Но была одна небольшая проблема. Ни одно из этих более ранних исследований не учитывало других переменных.

Кремер энергично взялся за дело. Объединив силы с некой гуманитарной организацией, он отобрал 50 школ: 25 из них получили бесплатные учебники, в то время как учащиеся других 25 остались с пустыми руками. Провести РКИ в стране, где инфраструктура связи слаба, дороги ужасны, а голод — обычное явление, было непросто, но четыре года спустя данные были собраны.

Бесплатные книги не изменили ничего. Оценки не улучшились[332].

Эксперимент Кремера стал вехой. С тех пор вокруг помощи развитию выросла целая индустрия рандомизированных исследований; ее адепты получили меткое прозвище «рандомисты». Этим исследователям надоело опираться на интуицию и чутье, они устали спорить с кабинетными учеными о нуждах людей, страдающих в Африке и не только. Рандомисты хотели чисел — неопровержимых данных, показывающих, какая помощь помогает, а какая нет.

Кто же их лидер? Миниатюрная профессор с сильным французским акцентом.

Куча денег и хороший план

Не так давно, будучи студентом колледжа, я прослушал курс о помощи развитию. Нам задали прочесть книги Джеффри Сакса и Уильяма Истерли — двух ведущих мыслителей в этой области. В 2005-м Сакс издал книгу «Конец бедности» (с предисловием поп-звезды Боно), в которой этот американский профессор утверждал, что крайнюю бедность можно полностью изжить до 2025 г. Все, что нам нужно, — куча денег и хороший план. Заметьте: его план.

Истерли раскритиковал идеи Сакса. Он обвинил коллегу в постколониальном мессианском стремлении облагодетельствовать человечество и заявил, что развивающиеся страны можно изменить только «снизу вверх», то есть через установление местной демократии и, самое главное, свободного рынка. Согласно Истерли, «лучший план — отсутствие плана».

Пересматривая старые конспекты, я не встретил в них имени Эстер Дюфло. Это и неудивительно, учитывая, что она старательно избегает напыщенной высокоинтеллектуальной риторики, свойственной таким типам ученого, как Сакс и Истерли. Цели Дюфло, по сути, в том, чтобы «устранить догадки из процесса создания политики»[333].

Например, каждый год сотни тысяч детей умирают от малярии, хотя это можно предотвратить с помощью специальных сеток, производство, доставка и распространение которых, вместе с обучением их использованию, обойдется в $10 за штуку. В своей работе 2007 г., озаглавленной «Решение за $10» (The $10 Solution), Сакс писал: «Нам следует выдвинуть армию добровольцев Красного Креста, чтобы они распространили надкроватные сетки и обеспечили обучение жителей десятков тысяч деревень по всей Африке».

Истерли понимал, к чему все это приведет. Сакс и Боно организуют благотворительный концерт, насобирают пару миллионов, а затем раскидают тысячи противомоскитных сеток по всей Африке. Местные торговцы сетками немедля вылетят в трубу, а лишние сетки вскоре станут использовать в качестве рыболовной снасти и свадебных вуалей. Через несколько лет после кампании Сакса-спасителя, когда дареные сетки поизносятся, число детей, умирающих от малярии, будет выше, чем когда-либо прежде.

Правдоподобно? А то.

Но Эстер Дюфло не интересуют спекуляции о том, что кажется правдоподобным. Если нужно узнать, что лучше — раздавать противомоскитные сетки или продавать их, — можно философствовать в кресле до посинения, а можно пойти и провести исследование. Именно так и решили поступить два ученых из Кембриджского университета. Они провели в Кении рандомизированное контролируемое исследование, в ходе которого одна группа людей получала сетки бесплатно, а другая могла купить их со скидкой. Когда за сетки надо было платить три доллара, их приобретал только каждый пятый. И наоборот, в группе, которая имела возможность получить сетки даром, предложение приняли почти все. Более того, в 90 % случаев сетки использовались строго по назначению независимо от того, были они бесплатными или нет[334].

Но и это не все. Через год всем участникам эксперимента предложили купить новую сетку, на этот раз за два доллара. Любой, кто читал книги Истерли, решит, что люди из «бесплатной» группы не захотели платить, так как привыкли к халяве. Это звучит правдоподобно. К сожалению, этой теории не хватает самого главного: доказательств. Те, кто получал сетку бесплатно, покупали сетку вдвое чаще тех, кто заплатил за нее три доллара.

«Люди привыкли не к подачкам, — лаконично отмечает Дюфло, — а к сеткам».

Чудесный метод?

Это как минимум совершенно новый подход к экономике. Рандомисты мыслят не моделями. Они не думают, что люди рациональны. Они считают людей существами эксцентричными, иногда глупыми, проницательными или испуганными, то альтруистами, то эгоистами. И этот подход, по-видимому, дает значительно лучшие результаты.

Так почему же мы выясняли это так долго?

Причин несколько. Проводить рандомизированные контролируемые исследования в бедных странах — дело трудное, долгое и дорогое. Зачастую местные организации вовсе не желают сотрудничать, не в последнюю очередь из-за опасения, что в результате исследования станет очевидна их собственная неэффективность.

Возьмем, к примеру, микрокредитование. Концепции эффективного оказания помощи развитию сменяют друг друга: «оптимизация управления», «образование», злополучные «микрокредиты» в начале этого века. Конец микрокредитованию положила наша старая знакомая Эстер Дюфло. Она провела роковое РКИ в Хайдарабаде, Индия, и выяснила, что, несмотря на все оптимистичные рассказы о микрокредитовании, нет никаких доказательств, что оно является действенным средством борьбы с бедностью и болезнями[335]. Раздавать деньги куда полезнее. Оказывается, раздача наличных — один из наиболее тщательно изученных способов борьбы с бедностью. Рандомизированные контролируемые исследования по всему миру показали, что и в краткосрочной и в долгосрочной перспективе, и в большом и в малом объеме денежные перечисления — крайне успешный и действенный инструмент[336].

И все же РКИ не панацея. Не все можно измерить, и не всякие результаты можно обобщить. Кто в состоянии предугадать, окажет ли бесплатное распространение учебников одинаковое влияние в Западной Кении и на севере Бангладеш? И, кроме того, следует учесть этический аспект. Например, если после стихийного бедствия исследователи станут предоставлять помощь лишь половине пострадавших и оставлять контрольную группу ни с чем, их метод будет выглядеть как минимум сомнительным с моральной точки зрения. Иной разговор, когда речь заходит о помощи структурному развитию. Поскольку денег на решение всех проблем все равно никогда не хватает, лучший способ — делать все, что кажется эффективным. Это как с новыми лекарственными препаратами: вы никогда не отправите их на рынок, не испытав.

Или возьмем школьную посещаемость. Похоже, у каждого есть своя идея насчет того, как ее повысить. Следует оплачивать школьную форму. Продвигать идею получения кредита для оплаты обучения. Обеспечить детей бесплатными завтраками. Установить туалеты. Повысить осведомленность общества о ценности образования. Нанять больше учителей. И так далее и тому подобное. Все эти предложения выглядят совершенно логичными. Но благодаря РКИ мы знаем, что $100, которые расходуются на бесплатные обеды, дают возможность учиться дополнительные 2,8 года — втрое больше того, что позволяют бесплатные униформы. Было доказано, что дегельминтация детей с жалобами на боли в животе обусловливает дополнительные 2,9 года обучения при абсурдно малых затратах — всего десять долларов за лечение одного ребенка. Ни один кабинетный философ не мог бы такого предсказать, но за время, прошедшее после обнародования этих открытий, десятки миллионов детей были избавлены от кишечных паразитов.

В сущности, мало кто воспринимает результаты РКИ негативно. Традиционные экономисты говорят, что бедные должны лечиться от паразитов по собственной воле — исходя из понимания очевидных выгод и в силу врожденной человеческой рациональности. Но они заблуждаются. В статье в New Yorker, опубликованной несколько лет назад, Дюфло вспомнила хорошо известную шутку об экономисте, который видит на улице стодолларовую банкноту. Будучи разумным человеком, он не подбирает купюру, ведь она не может не быть фальшивкой.

Для рандомистов вроде Дюфло тротуары усыпаны такими стодолларовыми банкнотами.

Большая тройка

Пришло время положить конец тому, что Дюфло называет большой тройкой помощи в целях развития, — идеологии, невежеству и инерции[8]. «Я могу предложить немного вариантов того, как начинать, — сказала она несколько лет назад в одном интервью. — Но у меня есть мнение, которое я всегда отстаиваю: человек должен оценивать явления. Я всегда рада результатам. Я пока что не видела такого результата, который мне бы не понравился»[337]. Многие желающие «творить добро» могут поучиться такому мироощущению. Дюфло — пример человека, который способен сочетать большие идеи с жаждой знания и быть идеалистом, не погрязая в идеологии.

И все же.

И все же помощь развитию, какой бы действенной она ни была, — всегда капля в море. На серьезные вопросы о том, какой должна быть структура демократии, в чем нуждается страна для процветания, нельзя ответить с помощью РКИ и, уж тем более, денег. Зациклиться на хитроумных исследованиях — значит забыть, что самые действенные меры против бедности принимаются в других звеньях экономической цепочки. По оценкам ОЭСР, бедные страны теряют из-за неуплаты налогов втрое больше, чем получают в виде иностранной помощи[338]. К примеру, борьба с офшорами потенциально может принести гораздо больше пользы, чем любые благонамеренные программы помощи.

Мы можем обратиться даже к большему масштабу. Вообразите, что есть некий единственный шаг, сделав который вы сможете излечить всяческую бедность повсюду, подняв каждого африканца над уровнем бедности по западным меркам и заодно положить несколько месячных зарплат и в наши с вами карманы. Просто представьте. Вы бы решились на эту меру? Нет. Конечно нет. В конце концов, она была вам доступна многие годы. Но этот самый лучший план так и не был воплощен.

Я говорю об открытии границ.

Не только для бананов, деривативов и айфонов, но для всех и каждого — для работников интеллектуального труда, для беженцев и для обычных людей, ищущих лучшей жизни.

Конечно, теперь мы все по горькому опыту знаем, что экономисты — не пророки (экономист Джон Кеннет Гэлбрейт однажды сострил, что единственное предназначение экономических прогнозов — спасти репутацию астрологии), но их взгляды на данный вопрос удивительно схожи. Четыре разных исследования показали, что в зависимости от уровня мобильности на глобальном рынке труда рост «валового всемирного продукта» может составить от 67 до 147 %[339]. То есть открытие границ сделает мир вдвое богаче.

Это привело одного исследователя из Университета Нью — Йорка к тому выводу, что сегодня мы «оставляем на тротуарах банкноты достоинством в триллион долларов»[340]. Экономист из Университета Висконсина подсчитал, что открытие границ повысит доход среднего ангольца примерно на $10 000 в год, а нигерийца — на $22 0003[341].

Так зачем обсуждать крохи — помощь развитию, стодолларовые купюры Дюфло, — когда вместо этого мы можем попросту распахнуть настежь ворота Страны изобилия? $65 000 000 000 000

Как план это звучит немного безумно. Но опять же, границы мира были все равно что открыты уже 100 лет назад. «Паспорта для того и устроены, чтобы мешать честным людям», — говорит детектив из романа Жюля Верна «Вокруг света в восемьдесят дней» (1874) британскому консулу в Суэце. «Вам известно, что формальность с визой необязательна и мы не требуем больше предъявления паспорта?»— говорит консул, когда главный герой, Филеас Фогг, просит поставить штамп.

Накануне Первой мировой войны границы существовали главным образом в виде линий на бумаге. Паспорта были редкостью, и страны, их все же выпустившие (вроде России и Османской империи), считались нецивилизованными. Кроме того, чудо технологий XIX в. — поезд — должно было стереть границы навсегда.

А затем разразилась война. Правительства позакрывали границы, чтобы не впускать шпионов и не выпускать всех тех, кто был нужен для ведения войны. На конференции 1920 г. в Париже международное сообщество пришло к первым в истории соглашениям об использовании паспортов. Сегодня любой, кто попытается повторить путешествие Филеаса Фогга, будет обязан получить десятки виз, пройти через сотни пропускных пунктов и бесчисленное количество раз подвергнуться обыску. В нашу эру «глобализации» лишь 3 % мирового населения живет за пределами страны своего рождения.

Как это ни странно, мир открыт нараспашку для всего — кроме людей. Товары, услуги и акции гуляют по миру вдоль и поперек. Сведения распространяются свободно, Wikipedia доступна на трехстах языках, а Агентство национальной безопасности США может запросто узнать, в какие игры играет Джон из Техаса на своем смартфоне.

Конечно, все еще осталось несколько торговых барьеров. Например, в Европе существует сбор за жевательную резинку (€1,20 за килограмм), а США облагает налогом ввоз живых козлов ($0,68 с головы)[342], но, если мы уберем эти препятствия, глобальная экономика вырастет лишь на несколько процентных пунктов[343]. Согласно Международному валютному фонду, снятие оставшихся ограничений на капитал высвободит самое большее $65 млрд[344]. Карманная мелочь, если верить гарвардскому экономисту Ланту Притчетту. Открытие границ для рабочей силы увеличит богатство значительно существеннее — в тысячу раз.

Цифрами: $65 000 000 000 000. Прописью: шестьдесят пять триллионов долларов.

Границы как фактор дискриминации

Конечно, экономический рост не является панацеей, но за пределами Страны изобилия он остается главным двигателем прогресса. Там все еще есть бесчисленные рты, которые надо кормить, дети, нуждающиеся в образовании, и дома, требующие постройки.

С этической точки зрения открытые границы также предпочтительнее. Скажем, Джон из Техаса умирает от голода. Он просит у меня еды, но я отказываю. Если Джон умрет, то чья в этом вина? Возможно, я лишь позволил ему умереть, что не вполне великодушно, но и не вполне является убийством.

Теперь представим себе, что Джон не просит еды, а идет на рынок, где полно людей, готовых обменять свои товары на работу, которую он может выполнить. Однако на этот раз я нанимаю пару вооруженных с головы до пят ребят, чтобы они не пустили Джона на рынок. Через несколько дней он умирает с голоду.

Могу ли я заявлять о своей невиновности?

Здесь показано соотношение ВВП на душу населения в разных странах. Чем больше страна на этой карте, тем она богаче.

Источники: Sasi Group, Университет Шеффилда (2005)

Рассказ о Джоне — рассказ о нашей глобализации «всего, кроме рабочей силы»[345]. Миллиарды людей принуждены продавать свой труд за малую долю тех денег, которые они получили бы в Стране изобилия, и все из — за границ. Границы — самая большая причина дискриминации за всю историю человечества. Масштабы неравенства людей, живущих в одной и той же стране, ничто по сравнению с неравенством людей, имеющих разное гражданство. Сегодня богатейшие 8 % получают половину мировой прибыли[346], а богатейший 1 % располагает более чем половиной всего мирового богатства[347]. Беднейший миллиард потребляет 1 % от общего потребления; богатейший — 72 %[348].

Взгляните на Страну изобилия извне, и вы увидите, что ее обитатели не просто богаты, а неприлично богаты. Человек, живущий за чертой бедности в США, принадлежит к богатейшим 14 % мирового населения; имеющий средний доход американец — к богатейшим 4 %[349]. На самом верху разница еще более заметна. В 2009 г., когда набирал обороты кредитный кризис, размер премий сотрудникам инвестиционного банка Goldman Sachs равнялся суммарному заработку 224 млн беднейших людей[350]. А собственность всего восьми человек — богатейших людей на земле — равноценна собственности беднейшей половины человечества[351].

Да-да, всего восемь человек богаче 3,5 млрд вместе взятых.

Вопрос местожительства

Так что нет никакого чуда в том, что в ворота Страны изобилия стучатся миллионы людей. В развитых странах от работников ждут гибкости. Если ты хочешь работать, тебе придется идти туда, где есть деньги. Но когда сверхгибкая рабочая сила направляется к нам из развивающихся стран, мы вдруг видим в них экономических нахлебников. Те, кто ищет убежища, имеют право остаться, только если у них есть основания опасаться дома преследований из-за своей религии или происхождения.

Полное безумие, если вдуматься.

Возьмем сомалийского младенца. Вероятность того, что он доживет до своего пятого дня рождения, — 20 %. Теперь сравним его с американскими солдатами, смертность которых составляла 6,7 % в Гражданской войне, 1,8 % во Второй мировой войне и 0,5 % во время войны во Вьетнаме[352]. Но мы незамедлительно отправим сомалийского младенца обратно, если окажется, что его мать — не «настоящая» беженка. Обратно на фронт сомалийской детской смертности.

В XIX в. неравенство являлось классовой проблемой; в наши дни это вопрос местожительства. «Рабочие всех стран, соединяйтесь!» — таков был лозунг в те времена, когда бедные повсеместно находились примерно в одинаково бедственном положении. Но сегодня ведущий экономист Всемирного банка Бранко Миланович отмечает: «Пролетарская солидарность попросту мертва, так как мирового пролетариата больше не существует»[353]. В Стране изобилия черта бедности в 17 раз выше, чем в дебрях за пределами Кокани[354]. Каждый получатель продуктовых карточек в США живет по — королевски в сравнении с беднейшими людьми мира.

Здесь показаны страны с наиболее высокими показателями смертности детей (до 5 лет). Чем больше страна на этой карте, тем выше в ней детская смертность.

Источники: Sasi Group (Университет Шеффилда) и Марк Ньюман (Университет Мичигана), 2012

И все же мы по большей части возмущаемся несправедливостью исключительно внутри наших национальных границ. Мы негодуем, видя, что за одну и ту же работу мужчинам платят больше, чем женщинам, и что белые американцы зарабатывают больше черных американцев. Но даже 150-процентный разрыв между доходами белых и афроамериканцев в 1930 г. меркнет по сравнению с несправедливостью, порождаемой нашими границами. Гражданин Мексики, живущий и работающий в США, зарабатывает в два с лишним раза больше, чем его соотечественник, остающийся на родине. Американец зарабатывает втрое больше боливийца, выполняющего ту же работу, даже если они не различаются по уровню мастерства, возрасту и полу. Нигериец зарабатывает в 8,5 раза меньше, и это с поправкой на покупательную способность в этих двух странах[355].

«Границы США влияют на заработки рабочих, имеющих одинаковую производительность, сильнее, чем любые формы дискриминации в оплате труда (гендерные, расовые или этнические)», — отмечают три экономиста. Это апартеид глобального масштаба. В XXI в. к настоящей элите причисляются те, кто родился не в правильной семье или правильном классе, а в правильной стране[356]. Но эта современная элита едва ли осознает свое везение.

Опровергаем заблуждения

Результаты дегельминтации детей, за которую ратует Эстер Дюфло, — детские игрушки в сравнении с тем, как расширяет возможности иммиграция. Открытие границ, даже кратковременное, — пока что самое мощное оружие в глобальной борьбе против бедности. Но, к сожалению, эта идея по-прежнему отвергается; причем ее противники приводят все те же старые, ошибочные доводы.

Они все — террористы.

Если вы следите за новостями, вас нельзя винить за то, что так думаете. Ведь в новостях говорится о том, что произошло сегодня («Главное событие: террористическая атака в Париже»), а не о том, что происходит каждый день («Главное событие: температура в мире поднялась на 0,00005 °C»), и потому многие полагают, что терроризм является для нас основной угрозой. Но с 1975 г. по конец 2015-го вероятность быть убитым в результате нападения со стороны иностранца или иммигранта в США составляла лишь 1 к 3 609 709. За 30 лет из этого 41 — летнего периода в стране никто не погиб в терактах, устроенных иностранцами или иммигрантами. Помимо 2983 человек, ставших жертвами террористической атаки 11 сентября, от рук иностранных террористов в эти годы погиб 41 человек — примерно по одному человеку в год[357].

Новое исследование миграционных потоков между 145 странами, проведенное Университетом Уорвика, показывает, что иммиграция на самом деле связана со снижением числа террористических актов. «Когда мигранты переезжают из одной страны в другую, они привозят новые навыки, знания и взгляды, — пишет ведущий исследователь. — Если мы придерживаемся убеждения, что экономическое развитие связано со снижением активности экстремистов, нам следует ожидать усиления миграции, если мы хотим добиться положительного эффекта»[358].

Они все — преступники.

Данные ничего подобного не говорят. Оказывается, люди, начинающие новую жизнь в США, совершают меньше правонарушений и реже оказываются в тюрьме, чем местные. Даже с 1990 по 2013 г., когда число нелегальных иммигрантов утроилось до 11 млн, преступность существенно снизилась[359]. То же верно и для Соединенного Королевства: несколько лет назад исследователи из Лондонской школы экономики сообщили о том, что уровень преступности в областях, переживших массовую иммиграцию из Восточной Европы, значительно упал[360].

А что насчет детей иммигрантов? В США они тоже вступают на путь преступности значительно реже тех, кто давно живет в стране. Если говорить о родных мне Нидерландах, то дети марокканских иммигрантов чаще имеют неприятности с законом. Конечно же, возникает вопрос: почему? Долгое время исследование этой проблемы было невозможным из-за диктатуры политической корректности. Но в 2004 г. в Роттердаме было предпринято первое исследование связи между этнической принадлежностью и молодежной преступностью. Десять лет спустя выяснилось, что корреляция между этническим происхождением и преступностью отсутствует. Ноль, ничего, зеро. Молодежная преступность, утверждается в отчете, порождается районом, в котором растет ребенок. В бедных сообществах дети голландского происхождения могут быть вовлечены в преступную деятельность ровно с такой же вероятностью, что и дети — представители этнических меньшинств[361].

Последующие исследования одно за другим подтвердили эти результаты. На самом деле, если сделать поправку на пол, возраст и доход, этническая принадлежность и преступность оказываются совершенно не связаны между собой. «Более того, — писали голландские исследователи в недавней статье, — на долю беженцев приходится меньше зарегистрированных преступлений, чем на долю коренного населения»[362].

Не то чтобы эти результаты привлекли всеобщее внимание. Согласно нынешним принципам политической корректности преступность и этническая принадлежность взаимосвязаны на всех уровнях.

Они подорвут сплоченность общества.

Это казалось неприятной правдой. В 2000 г. известный социолог Роберт Патнэм провел исследование, в результате которого выяснилось, что разнообразие ослабляет единство: люди начинают меньше доверять друг другу, становятся менее склонны к дружеским отношениям и к выполнению волонтерской работы. По сути, заключил Патнэм на основании целых 30 000 интервью, из-за неоднородности сообщества люди «прячутся в своей скорлупе»[363].

Потрясенный, он годами откладывал обнародование этих открытий. В 2007 г., когда ученый наконец-то их опубликовал результаты своего исследования, они предсказуемо произвели эффект разорвавшейся бомбы. Признанная одним из самых влиятельных социологических исследований столетия, работа Патнэма бессчетное количество раз была процитирована газетами и отчетами и до сего дня служила опорой политикам, ставящим под сомнение преимущества мультикультурного общества.

Только есть одна проблема. Результаты работы Патнэма были опровергнуты много лет назад.

В ходе более позднего ретроспективного анализа 90 исследований не обнаружилось какой бы то ни было корреляции разнообразия и социальной сплоченности[364]. Как выяснили социологи Мария Абаскал из Принстонского университета и Делия Балдассарри из Университета Нью-Йорка, Патнэм допустил критическую ошибку. Он не учел, что афроамериканцы и латиноамериканцы сообщают о более низком уровне доверия независимо от того, где они живут[365]. Если принять во внимание этот факт, шокирующее открытие Патнэма рассыпается в пыль.

Но если не разнообразие виновато в разобщенности современного общества, то что? Ответ прост: бедность, безработица и дискриминация. «Вовсе не разнообразие сообщества подрывает доверие в нем, — заключают Абаскал и Балдассарри, — а те недостатки, с которыми сталкиваются люди в гетерогенных сообществах».

Они отберут наши рабочие места.

Все мы уже это слышали. В 1970-х, когда огромное количество женщин вдруг хлынуло на рынок труда, все газеты полнились предсказаниями о том, что женщины, как более дешевая рабочая сила, потеснят кормильцев — мужчин. Существует стойкое ошибочное мнение, что рынок труда похож на игру в музыкальные стулья. Это не так. Женщины, пожилые и иммигранты не потеснят мужчин, молодежь и трудолюбивых граждан с их рабочих мест. На самом деле они создадут новые рабочие места. Рост рабочей силы означает рост потребления, спроса — и рост количества рабочих мест. Если мы настаиваем на сравнении рынка труда с игрой в музыкальные стулья, то это такой ее вариант, где новые игроки приносят новые стулья[366].

Дешевый труд иммигрантов приведет к снижению наших зарплат.

Для того чтобы развеять это заблуждение, мы можем обратиться к исследованию, проведенному Центром изучения иммиграции. Этот «мозговой трест» — противник иммиграции — выяснил, что она практически не влияет на заработки[367]. Еще одно исследование показало, что благодаря приезжим заработки местного населения даже увеличиваются[368]. Трудолюбие иммигрантов повышает производительность, что приводит к общему росту зарплат.

Но и это еще не все. Анализируя период с 1990 по 2000 г., исследователи из Всемирного банка обнаружили, что эмиграция отрицательно влияет на заработки в Европе[369]. Хуже всего приходится неквалифицированным рабочим. В то десятилетие иммигранты оказались продуктивнее и образованнее, чем было принято считать, и даже стимулировали менее квалифицированных местных работников к профессиональному росту. Более того, зачастую альтернативой найму иммигрантов является передача работы на внешний подряд в другие страны. А это, как ни странно, приводит к снижению заработков[370].

Они слишком ленивы для того, чтобы работать.

Верно, что мы в Стране изобилия платим бездельникам больше, чем они смогли бы заработать где-либо еще, но нет доказательств того, что иммигранты обращаются за помощью чаще коренных жителей. Или что страны с сильной социальной защитой привлекают большую долю мигрантов. В действительности, если сделать поправку на доход и статус рабочего места, иммигранты пользуются социальной помощью реже[371]. В целом почти все затраты на иммигрантов окупаются. В таких странах, как Венгрия, Ирландия, Испания и Соединенное Королевство, они даже платят больше налогов на домовладение, чем коренные жители[372].

Вы все еще не убеждены? Страны могут вообще не давать иммигрантам права на получение государственной помощи или предоставлять его через определенное количество лет либо после того, как переселенцы уплатят $50 000 налогов. Можно ввести подобные ограничения, если есть опасение, что приезжие могут угрожать политической стабильности или будут плохо интегрироваться. Можно ввести экзамены на знание языка и культуры. Можно не давать права голосовать. Можно отправлять иммигрантов домой, если те не смогут найти работу.

Нечестно? Пожалуй. Но вовсе не пускать людей несравненно более нечестно.

Они никогда не уедут.

Тут мы оказываемся перед лицом очаровательного парадокса: открытие границ способствует возвращению иммигрантов[373]. Возьмем границу между Мексикой и США. В 1960-х гг. ее пересекли миллионы мексиканцев, но со временем 85 % из них вернулись на родину. С 1980-х и особенно после 11 сентября приграничная зона в США была серьезно милитаризована, а стену длиной 2000 миль охраняли камеры, сенсоры, беспилотники и 20 000 патрульных. Сегодня домой возвращаются лишь 7 % нелегальных иммигрантов из Мексики.

«Мы ежегодно тратим миллиарды долларов наших налогоплательщиков на укрепление границы, которое не просто бесполезно, а контрпродуктивно, — заявляет профессор социологии из Принстонского университета. — Мигранты отреагировали на рост рисков и стоимости вполне рационально и стараются пересекать границу как можно реже»[374]. К 2007 г. численность мексиканцев, нелегально находящихся на территории США, выросло до семи миллионов, что в семь раз превышает показатель 1980 г.

Переезжай и стань богатым

Даже в мире без пограничного контроля многие бедные останутся там же, где и были. В конце концов, большинство людей сильно привязаны к своей стране, своему дому и семье. Более того, путешествия дороги, и мало кто из бедной страны может позволить себе эмиграцию. Однако недавний опрос показал: имей бедняки такую возможность, 700 млн предпочли бы переехать в другую страну[375].

Мы не можем открыть наши границы в одночасье и, конечно, не должны. Бесконтрольная миграция обязательно повредит сплоченности общества Страны изобилия. Но нам все же следует помнить вот о чем: в мире безумного неравенства миграция — самый мощный инструмент для борьбы с бедностью. Откуда нам это известно? По опыту. В 1850-х гг. в Ирландии, как и в 1880-х в Италии, жизнь резко ухудшилась и из этих стран уехало большинство фермеров; так же поступили и 100 000 голландцев в 1830–1880 гг. Все они устремили свой взгляд за океан к землям, которые, казалось, были полны неограниченных возможностей. Богатейшая страна мира, Соединенные Штаты, построена иммигрантами.

Сегодня, полтора столетия спустя, сотни миллионов человек живут в подлинных тюрьмах под открытым небом. Три четверти всех стен и оград вдоль границ были возведены после 2000 г. Тысячи миль колючей проволоки протянуты между Индией и Бангладеш. Саудовская Аравия огораживает свою территорию целиком. И даже в то время, когда продолжают открываться границы между странами — членами Евросоюза, он выделяет миллионы на то, чтобы не пропускать хлипкие лодчонки, пересекающие Средиземное море. Такая политика ни на йоту не уменьшила количество попыток проникнуть на территорию Евросоюза, зато она на руку торговцам людьми и стоит тысячи жизней. Сегодня, через 25 лет после падения Берлинской стены, во всем мире от Узбекистана до Таиланда и от Израиля до Ботсваны больше барьеров, чем когда-либо прежде[376].

Человеку издревле не свойственно оставаться на одном месте. Жажда странствий у нас в крови. Почти у каждого найдется предок-иммигрант. И посмотрите на современный Китай, где 20 лет назад крупнейшая миграционная волна в мировой истории привела к переселению сотен миллионов китайцев из деревни в города. Как ни разрушительна миграция, время от времени она определенно оказывается мощнейшим двигателем прогресса.

Открыть ворота

Что возвращает нас к тем $134,8 млрд в год, $11,2 млрд в месяц, $4274 в секунду. Эта сумма может показаться огромной, но это не так. Совокупные расходы на помощь развитию приблизительно равны тратам маленькой европейской страны вроде Нидерландов на одно только здравоохранение. Средний американец считает, что федеральное правительство выделяет на помощь другим странам более четверти национального бюджета, однако на самом деле эти ассигнования не превышают 1 %[377]. Тем временем врата Страны изобилия остаются заперты на засов. Сотни миллионов людей толпятся у входа в это закрытое общество, подобно нищим, когда-то стучавшимся в ворота обнесенных стенами городов. Статья 13 Всеобщей декларации прав человека гласит, что каждый имеет право покинуть свою страну, но она никому не гарантирует права приехать в Страну изобилия. И, как быстро узнают искатели убежища, процедура эта еще более волокитная, обескураживающая и безнадежная, чем подача прошения о социальной помощи. Сегодня, если вы желаете попасть в Кокань, вам предстоит пробиваться не через мили рисового пудинга, а через гору бумажек, которые надо заполнить.

Возможно, столетие или два спустя мы будем относиться к этим препятствиям так же, как сегодня относимся к рабству и апартеиду. Но одно можно сказать точно: если мы хотим сделать мир лучше, нам не обойтись без миграции. Даже чуть приоткрыть двери будет нелишним. Ученые Всемирного банка утверждают, что если все развитые страны станут впускать всего на 3 % больше мигрантов, то бедные всего мира станут богаче на $305 млрд[378], что втрое превышает объем всей иностранной помощи развитию.

Как писал в 1987 г. Джозеф Каренс, один из главных сторонников открытия границ, «свободная миграция, может быть, и недостижима сегодня, но это цель, к которой нам следует стремиться»[379].

Сложность заключается не в новых идеях, а в освобождении от старых.

Джон Мейнард Кейнс (1883–1946)