Эпилог

Итак, зададимся этим вопросом еще раз: как нам воплотить утопию? Как взять эти идеи и претворить их в жизнь?

Путь к идеалу не перестает меня восхищать. Прусский государственный деятель Отто фон Бисмарк утверждал: «Политика — искусство возможного». Такое же впечатление складывается, если следить за новостями из, например, Вашингтона и Вестминстера. Но есть и другая форма политики, гораздо более важная. Я говорю о Политике с большой буквы — той, которая не о правилах, а о революции. Не об искусстве возможного, а о том, как невозможное делается неизбежным.

На этой политической арене есть место для многих политиков, от мусорщиков до банкиров, от ученых до сапожников, от писателей до читателя, читающего эту книгу. И Политика диаметрально противоположна политике с маленькой буквы. Там, где политика стремится сохранить статус-кво, Политика рвется на свободу.

Окно Овертона

Первым, в 1990-х гг., механизмы Политики с большой буквы объяснил американский юрист Джозеф Овертон. Он начал с простого вопроса о том, почему столь многие хорошие идеи не принимаются всерьез.

Овертон понял, что политики, если они желают переизбраться, не могут позволить себе иметь точку зрения, считающуюся слишком крайней. Для того чтобы удержать власть, им приходится придерживаться идей в рамках приемлемого. В этом окне приемлемого — схемы, одобренные экспертами, изученные статистическими службами и имеющие неплохой шанс попасть в книги по юриспруденции.

Всякий, кто выходит за рамки окна Овертона, ступает на зыбкую почву. СМИ, эти грозные стражи окна, быстро осудят его за нереалистичность и безрассудство. Например, на телевидении недостаточно представлены фундаментально различные точки зрения. Вместо этого ток — шоу без конца пичкают нас одинаковыми мнениями одних и тех же людей.

И все же общество может совершенно измениться всего за несколько десятилетий. Окна Овертона подвижны. Классическая стратегия, позволяющая это использовать, заключается в провозглашении идей столь шокирующих и подрывных, что любые менее радикальные идеи вдруг кажутся осмысленными. Иными словами, для того чтобы радикальное стало разумным, требуется всего лишь раздвинуть границы радикального.

Дональд Трамп в США, Борис Джонсон в Соединенном Королевстве и исламофоб Герт Вилдерс из моей страны в совершенстве овладели этим искусством. Их не всегда принимают всерьез, но они определенно подтянули окно Овертона к своим лагерям. В самом деле, уже несколько десятилетий это окно дрейфует вправо и в экономических, и в культурных вопросах. Когда неолиберальные экономисты одержали верх в экономических дебатах, правые стали также захватывать управление религиозным и миграционным дискурсом.

Налицо колоссальные изменения. Исторически Политика являлась прерогативой левых. «Будь реалистом, требуй невозможного!» — таков был лозунг парижских демонстрантов в 1968 г. Конец рабства, эмансипация женщин, становление государства всеобщего благоденствия — все прогрессивные идеи, что поначалу были безумными и «иррациональными», в итоге стали общими принципами.

Однако сегодня левые, кажется, позабыли искусство Политики. Хуже того, многие мыслители и политики левого толка пытаются подавлять проявления радикализма в своих рядах, боясь потерять голоса. Последние годы я склонен думать о подобном настрое как о «пораженческом социализме».

Пораженческий социализм — интернациональное явление, которое можно наблюдать по всему миру в среде левых мыслителей и движений, от профсоюзов до политических партий, от журналистов до профессоров колледжей. Его адепты считают, что неолибералы освоили игру в размышления, рассуждения и статистику, оставив левым только эмоции. Он добросердечен. У социалистов-пораженцев избыток сочувствия, и они находят доминирующую политику глубоко несправедливой. Видя, как государство всеобщего благоденствия рассыпается в пыль, они спешат спасти все, что еще можно спасти. Но в критический момент социалист-пораженец спорит с оппонентами, всегда приняв утверждение, с которого началась полемика.

«Национальный долг вышел из-под контроля, — признают они, — но мы можем увеличить число программ, доступных людям в зависимости от их дохода».

«Борьба с бедностью — ужасно дорогое дело, — рассуждают социалисты-пораженцы, — но цивилизованная нация обязана им заниматься».

«Налоги высоки, — сетуют они, — но каждому по способностям».

Социалист-пораженец забывает о том, что настоящая проблема — не национальный долг, а чрезмерно раздутые домохозяйства и предприятия. Он не помнит, что борьба с бедностью — это вложение, окупающееся сторицей. Он забывает и о том, что все это время банкиры и юристы околачивают груши за деньги мусорщиков и медсестер.

Сдерживание и обуздание оппонентов — вот последняя миссия социалиста-пораженца. Антиприватизация, антиистеблишмент, антиэкономия. При всем том, против чего социалисты-пораженцы возражают, остается только гадать о том, за что они ратуют.

Вновь и вновь они встают на сторону бедолаг: бедняков, отщепенцев, беженцев, инвалидов и жертв дискриминации. Они порицают исламофобию, гомофобию и расизм. Они возмущаются тем, что множатся пропасти, делящие мир на синие и белые воротнички, на богатых и бедных, на обычных людей и тех, кто принадлежит к «одному проценту», — и при этом они тщетно пытаются возродить давно утраченную связь с избирателями.

Но самая большая проблема социалистов-пораженцев не в том, что они неправы, а в том, что они скучны. Скучны беспросветно. У них нет истории, которую они могли бы рассказать, и даже нет языка для ее выражения.

И зачастую кажется, что тем, кто придерживается левых взглядов, на самом деле нравится проигрывать — словно ошибки, обреченность и зверства призваны доказать их вечную правоту. «Существует такой род политической активности, — отмечает Ребекка Солнит в своей книге «Надежда в темноте» (Hope in the Dark), — который нацелен скорее на усиление идентичности, чем на достижение результатов». Если Дональд Трамп и понимает что — то хорошо, так это то, что люди предпочитают оказываться на стороне победителя. («Мы так выиграем. Вы устанете выигрывать».) Большинству претит жалость и опека доброго самаритянина.

К сожалению, социалист-пораженец позабыл, что истории левых следует быть историей надежды и прогресса. Под этим я подразумеваю не рассказ, восхищающий немногочисленных выпендрежников, развлекающихся философствованием о «посткапитализме» и «интерсекциональности» по прочтении какого — нибудь пространного тома. Величайшая ошибка левых ученых в том, что они по сути своей стали снобами и пишут на диком жаргоне, говоря о простых вещах головокружительно сложно. Если вам не по силам описать свой идеал смышленому 12-летнему ребенку, вероятно, в этом виноваты вы сами. Что нам нужно, так это рассказ, который будет услышан миллионами обычных людей.

Все начинается с восстановления языка прогресса.

Реформы? Да, черт возьми. Давайте по-настоящему пересмотрим финансовый сектор. Чтобы банки не рушились немедля по наступлении очередного кризиса, заставим их формировать более крупные подушки безопасности. Раздробим их, если потребуется, чтобы в следующий раз счет не пришлось оплачивать налогоплательщикам из — за того, что банки «слишком велики для падения». Выявим и уничтожим все налоговые гавани, чтобы богатых можно было заставить честно делиться, а у их бухгалтеров появилось стоящее занятие.

Меритократия? Давайте. Давайте, наконец, платить людям соответственно их вкладу. Мусорщики, няньки и учителя, очевидно, получат существенную прибавку, в то время как заработки множества лоббистов, юристов и банкиров рухнут в минус. Хочешь заниматься тем, что вредит общественности, — вперед. Но за такую привилегию придется заплатить немалые налоги.

Инновации? Конечно. Даже сегодня таланты растрачиваются впустую. Когда-то выпускники университетов, входящих в Лигу плюща, шли работать в науку, образование, на государственную службу — сегодня же они гораздо чаще выбирают банковское дело, юриспруденцию и распространителей рекламы вроде Google и Facebook. Задумайтесь на секунду о тех миллиардах долларов налогоплательщиков, которые идут на обучение лучших умов общества лишь для того, чтобы последние могли наиболее эффективно эксплуатировать других людей, — и голова у вас пойдет кругом. Только представьте себе, насколько все было бы иначе, если бы самые эффективные и талантливые представители нынешнего поколения взялись за решение величайших проблем нашего времени. Например, таких, как изменение климата, старение населения, неравенство… Вот где были бы настоящие инновации[406].

Эффективность? В этом-то и весь смысл. Задумайтесь: каждый доллар, вложенный в бездомного человека, окупается втрое благодаря экономии на медицинском обслуживании, полиции и судебных издержках. Только представьте себе, чего можно достигнуть устранением детской бедности. Решать задачи подобного рода значительно полезнее, чем «управлять» ими, что в долгосрочной перспективе обходится гораздо дороже.

Сократить государство-няньку? В точку. Давайте выкорчуем эти бессмысленные, самонадеянные курсы по трудоустройству для потерявших работу (которые на самом деле продлевают период незанятости) и прекратим муштровать и унижать получателей пособий. Дадим каждому базовый доход — венчурный капитал для людей, — который позволит нам самим решать, как жить.

Свобода? О, это песня. На момент написания этих строк более трети занятых прозябают на работе, которую считают ненужной и бессмысленной. Не так давно я выступал перед несколькими сотнями консультантов с лекцией, в которой говорил о том, что бесполезной работы становится все больше. К моему изумлению, аудитория не возмутилась. Более того, после выступления люди признавались, что некое бессмысленное, но высокооплачиваемое дело дало им финансовую свободу, позволившую заняться менее прибыльным, но более стоящим делом.

Эти рассказы напомнили мне о том, как внештатные журналисты пишут заказные статьи для компаний, которые они презирают, для того чтобы иметь возможность заниматься критическими журналистскими расследованиями (касающимися точно таких же компаний). Мир встал с ног на голову? Очевидно, при современном капитализме мы финансируем то, что искренне считаем полнейшей ахинеей.

Пришло время определить заново понятие «работа». Когда я призываю сократить рабочую неделю, я ратую не за долгие и сонные выходные. Я призываю нас всех уделять больше времени тому, что для нас действительно важно. Несколько лет назад австралийская писательница Бронни Уэйр опубликовала книгу «Пять главных вещей, о которых сожалеют умирающие» о пациентах, за которыми она ухаживала, работая медсестрой[407]. И знаете что? Ни один из ее героев не говорил, что лучше бы он внимательнее изучал созданные его коллегами презентации в PowerPoint или активнее обсуждал проблему совместной деструктивной деятельности пользователей интернета. Самым большим сожалением было: «Жаль, что мне не хватило смелости прожить жизнь так, как я хотел, а не так, как от меня ждали другие». Второе место: «Жаль, что я так много работал».

И от левых, и от правых мы слышим о том, что нужно больше работы и больше рабочих мест. Для основной части политиков и экономистов занятость не имеет морального измерения: чем больше, тем лучше. Я склонен утверждать, что пришло время для нового рабочего движения. Такого, которое станет бороться не только за новые рабочие места и более высокие зарплаты, но и, что важнее, за более осмысленную и ценную работу. И тогда мы увидим, что, стоит нам начать тратить больше времени на отупляющие исследования рынка, одуряющее администрирование и загрязнение окружающей среды, безработица вырастет и что, когда мы станем дольше заниматься тем, что нас удовлетворяет, безработица снизится.

Последние два совета

Но сначала социалистам — пораженцам придется перестать упиваться своим моральным превосходством и устаревшими идеями. Всякий, кто выступает за прогресс, обязан быть источником не только энергии, но и идей, не только возмущения, но и надежды, должен найти равновесие между этикой и агрессивными продажами. Наконец, социалисту-пораженцу недостает главного свойства, необходимого для политических перемен, — убежденности в том, что существует другой, лучший путь. В том, что утопия достижима.

Я не хочу сказать, что это просто — освоить Политику с большой буквы. Совсем наоборот. Первое, самое сложное затруднение — добиться того, чтобы тебя вообще приняли всерьез. Таков мой собственный опыт последних трех лет, на протяжении которых я выступал за безусловный базовый доход, сокращение рабочей недели и устранение бедности. Раз за разом мне говорили, что эти идеи нереалистичны, недоступны или попросту абсурдны.

Я не сразу понял, что моя так называемая нереалистичность не связана с какими бы то ни было изъянами в моих рассуждениях. Люди называли мои идеи «нереалистичными», просто подразумевая, что те не соответствуют статус — кво. А самый действенный способ заткнуть рот человеку — дать ему почувствовать себя идиотом. Это даже лучше, чем цензура, ведь этот человек почти наверняка станет держать язык за зубами.

Когда я впервые стал писать о базовом доходе, большинство людей ничего о нем не слышало. Но сегодня, всего три года спустя, эта идея пробилась повсюду. Финляндия и Канада объявили о проведении масштабных экспериментов. Она серьезно укореняется в Кремниевой долине. GiveDirectly (организация, упоминавшаяся в главе 2) начинает в Кении крупное исследование базового дохода. А в моей родной стране, Нидерландах, не менее 20 муниципалитетов вводят базовый доход.

Импульсом к подобному бурному интересу стал референдум, проведенный в Швейцарии 5 июня 2016 г. Пять лет назад, вероятно, всего пара сотен швейцарцев знали, что такое базовый доход, но сегодня все иначе. Конечно, инициатива, касавшаяся введения безусловного базового дохода, была отклонена значительным большинством голосов, но не стоит забывать, что не далее как в 1959 г. большинство швейцарских мужчин проголосовали против другого безумного утопического предложения: предоставить женщинам право голоса. Его приняли на втором референдуме, в 1971-м.

Я хочу сказать следующее: швейцарским референдумом дело не заканчивается, а только начинается. Со времени первого голландского издания этой книги я разговаривал о ней в Париже, Монреале, Нью-Йорке, Дублине и Лондоне. Куда бы я ни поехал, везде люди с воодушевлением говорили о базовом доходе, и их энтузиазм был обусловлен одними и теми же факторами. С момента финансового краха 2008 г. и начала эпохи брекзита и Трампа все больше людей жаждет настоящего, мощнейшего противоядия против ксенофобии и неравенства. Новой карты мира. Нового источника надежды. Короче говоря, новой Утопии.

Итак, в заключение я хотел бы дать два последних совета всем, кто готов проводить в жизнь идеи, предложенные на страницах этой книги. Во — первых, поймите, что на свете много людей, подобных вам. Много, много людей. Читатели бесчисленное количество раз говорили мне, что, хотя они всецело верят в идеи, изложенные в моей книге, мир кажется им испорченным и полным алчности. Я посоветовал выключить телевизор, осмотреться и сорганизоваться. У большинства людей сердце на месте.

А во-вторых, я рекомендую отрастить себе кожу потолще. Не позволяйте никому говорить вам, что есть что. Если мы хотим изменить мир, нам следует совершать нереалистичное, неразумное и невозможное. Помните: те, кто призывал к отмене рабства, предоставлению избирательного права женщинам и легализации однополых браков, тоже считались психами. Пока история не показала, что они были правы.