Эмпириомонизм Богданова: столетие спустя
Эмпириомонизм Богданова: столетие спустя
Сто лет, которые прошли после публикации «Эмпириомонизма», это богдановское сочинение прожило очень скромно: оно по сути дела не было востребовано ни научной, ни философской общественностью.
Вместе с тем богдановский эмпириомонизм явился оригинальной и интересной философской концепцией, которая по праву должна занять достойное место в истории философии — наряду с эмпириокритицизмом, махизмом, энергетизмом, прагматизмом, конвенционализмом и другими философскими теориями начала XX в.
В этой связи возникает вопрос: в какой мере Богданову удалось решить поставленную им задачу — построить монистическую картину Вселенной, многообразного человеческого опыта и целостную концепцию его закономерностей? Конечно, в полной мере он эту задачу не решил. В философии, как хорошо известно, вообще нет ничего окончательного, все является исторически преходящим, и это особенно справедливо в случае, когда человек и человечество в целом пытаются решать фундаментальные проблемы. Именно такой проблемой является вопрос о достижении монизма мира и его познания, и Богданов прекрасно понимал, что построенная им эмпири-монистическая теория — это только шаг в движении к этой цели. Завершая «Эмпириомонизм», он написал: «Я радостно встречу всякую критику из среды родного мне течения, лишь бы это была критика, лишь бы она давала материал для выяснения истины. Если в результате истина выяснится даже ценой разрушения моих идей, я радостно буду приветствовать эту новую для меня истину…» (с. 243).
Одной из главных идей «Эмпириомонизма» является неоднократно проводимое на его страницах сопоставление идеала жизни и идеала познания. Как марксисту, Богданову достаточно ясен идеал жизни. Учитывая цензурные ограничения, существовавшие в России в начале XX в., он формулирует этот идеал в весьма абстрактных терминах: это — «стремление гармонически объединить все человечество для борьбы со стихийным миром, для непрерывного развития сил». Однако реальный смысл этих слов понятен не только нам, живущим спустя столетие после создания «Эмпириомонизма», он был понятен и богдановским современникам. Этот идеал — социалистическое, коммунистическое будущее человечества, грядущее наступление которого прогнозировали Маркс и Энгельс. «Не так ясен, — подчеркивал Богданов, — идеал познания», и важнейшая задача создаваемой им концепции эмпириомонизма как раз и состояла в том, чтобы «обрисовать также идеал познания… хотя бы в такой общей схеме, в какой представляется нам идеал жизни». Залог успешности выполнения этой задачи он усматривал в том, что благодаря нераздельному единству практики и познания «оба идеала должны быть неразрывно связаны между собой, должны находиться в строгой гармонии» (с. 4).
Поэтому идеал познания должен быть сформулирован в рамках эмпириомонизма. В свою очередь, последний, будучи философской концепцией, то есть одной из идеологий, а именно идеологией рабочего класса, наиболее прогрессивного класса современного Богданову общества, имеет свою основу в социальных условиях его жизнедеятельности, в специфических особенностях машинного, коллективистского по своему духу и тенденциям развития способа производства. Между содержанием эмпириомонизма и современным идеалом практически-трудовой жизни имеется «глубокий внутренний параллелизм, общая тому и другому всеохватывающая организующая тенденция» (с. 36). В результате научная судьба эмпириомонизма оказывается связанной с обоснованием марксовой программы социального материализма, то есть в конечном счете с возможностями построения коммунистического общества.
Создавая эмпириомонизм в начале XX в., Богданов считал, что такое общество «в неясных, общих контурах… уже обрисовывается вдали». Прошло сто лет, и эти контуры не стали более четкими. Поэтому я сильно сомневаюсь в том, что программа богдановского эмпириомонизма может быть реализована в обозримое время. Тем не менее она уже состоялась как важный эпизод развития философской мысли.
Кроме того, Богданов, разрабатывая конкретные проблемы эмпириомонизма, исследовал главным образом стоящие перед ним реальные проблемы философии науки, а не их социальный, идеологический и т. п. контекст. Именно в этой части эмпириомонизма мы находим предложенные им оригинальные решения ряда проблем методологии и философии науки, которые не потеряли своего значения вплоть до настоящего времени.
Ни в коей мере не претендуя на полноту, перечислю некоторые из таких проблем: настоятельный призыв Богданова к осуществлению в науке и философии духа критицизма — «холодной и строгой критики опыта и отвлеченного мышления» (с. 4), выдвижение в качестве одного из важнейших предметов философского исследования многообразия человеческого опыта, разработка способов анализа опыта на основе организационных принципов, обоснование невозможности достижения в философии абсолютных истин (с. 108 и др.), построение концепции объективности знания как его общезначимости (с. 14–15), анализ содержания и значения понятия «вещь в себе» (с. 108–131), исследование исторического развития форм познания причинных связей, различных методов научного объяснения и т. д. Все эти проблемы находились в центре внимания философов в XX в. и, конечно, будут обсуждаться и далее. Как видим, эмпириомонизм столетие спустя после создания этой концепции не потерял своего теоретического значения.
В философских исканиях Богданова был один очень существенный мотив: философия марксизма с его точки зрения должна была быть философией современного естествознания, и в этом плане он, кстати сказать, действовал в полном соответствии с известным тезисом Энгельса о том, что с каждым составляющим эпоху открытием даже в естественно-исторической области материализм неизбежно должен изменять свою форму.
Отсюда постоянное стремление Богданова использовать для философии марксизма результаты современного ему естествознания, его непрекращающиеся попытки соединить философские принципы марксизма с достижениями других философских концепций, прежде всего таких, которые ориентированы на анализ научного познания. Пытаясь реализовать эти задачи, Богданов нередко увлекался и, вполне возможно, в чем-то ошибался, затем корректировал свои утверждения и искал новые пути совершенствования марксистской философской теории.
В результате мы с полным основанием можем сказать следующее. Богданов в конце XIX — начале XX в. приложил максимум усилий для того, чтобы марксистская философия впитывала в себя достижения других философских теорий. Тем самым он одним из первых марксистов начал осуществлять такую модель развития философии марксизма, которая была направлена против изоляции марксизма от общего направления развития философской культуры и в которой акцент был сделан на синтезе идей марксистской философии и других философских систем. Именно по этому пути пошло реальное развитие марксистской философии позже, особенно во второй половине XX в. В этой связи достаточно вспомнить об очень активном в 60-90-е гг. прошлого века «поглощении» марксизмом многих идей неопозитивизма, экзистенциализма, феноменологии, герменевтики и других философских концепций.
Конечно, в богдановском понимании философии не все можно принять с современной точки зрения. В этой связи я коснусь лишь одной проблемы, в решении которой, по моему мнению, Богданов ошибался.
Выдвинув в начале второго десятилетия XX в. тезис о конце философии, Богданов явно преувеличивал возможности научного знания, которое в рамках «Тектологии» представлялось ему чуть ли не всесильным, и недооценивал специфику философского знания, имеющего всегда свои особые функции, в частности связанные с необходимостью построения обобщенного, монистического взгляда на мир, человека и его познание. К отрицанию философии или по крайней мере к кардинальному переосмыслению ее задач приходили многие философы и до Богданова и после него, и ему не удалось избежать этого соблазна (человек нуждается в строгом и обоснованном знании, а его — так всегда считали ученые и временами многие философы — может дать только наука), но этот богдановский тезис не выдержал испытания временем. И в XX в., и в настоящее время философия продолжала и будет продолжать свою жизнь.
В. Н. Садовский