[Лекция 4], часы 7, 8 Учение о смысле

[Лекция 4], часы 7, 8

Учение о смысле

Смысл (окончание)

1) Мы установили прошлый раз, что под «мыслью» можно понимать двоякое: мысль есть нечто психическое и психологическое, как мышление, как состояние душевное, как переживание, как мыслительный акт души; мысль есть нечто логическое, как мыслимый предмет, как логическая сущность мыслимого, как смысл.

Уподобление: переживание подобно одежде, смысл подобен одетому телу. Психолог подобен художнику, рисующему складки одежды; логик подобен художнику, рисующему самое тело. Ученый-психологист, разрешающий все в психологическое, в переживание, подобен художнику, не видящему тела за одеждой.

2) Укажем теперь систематически основные черты смысла.

I. Смысл есть нечто сверхвременное и сверхпространственое. Он не совпадает с временной и пространственной вещью. Он не совпадает с временным душевным переживанием. Он не развивается, не живет, не начинается и не кончается⁴⁷. Все эти и другие временные определения к нему неприложимы, для него безразличны, индифферентны. Где речь идет о смысле, там угасают все временные и пространственные термины и атрибуты. Отсюда необходимость удалить их из сферы смысла, как недоразуменно попавшие туда.

II. Смысл есть нечто сверхпсихическое. Это ясно уже из того, что все психическое, душевное – временно; а смысл сверхвременен. Это ясно также из всей разнородности их атрибутов: психическое имеет происхождение, может быть больным и здоровым, оно есть энергия, деятельность; смысл не имеет происхождения, не может быть больным и здоровым, не есть ни энергия, ни деятельность. Психическое переживание может быть целесообразным и нет; смысл не может быть ни целесообразным, ни нецелесообразным.

III. Смысл есть нечто идеальное, т. е. мыслимое логическое содержание. Смысл не реален ни эмпирически, ни метафизически. Он не реален эмпирически, ибо все реальное-эмпирическое временно. Но он не реален и метафизически, хотя отдельные системы (Гегель) пытались истолковать его в этом смысле. Тогда смысл получал значение абсолютной божественной духовной силы и получал целый ряд абсолютизированных эмпирических атрибутов: жизнь, движение и т. д.

Идеальность смысла не следует понимать в значении идеала, совершенства. Идеальность выражает то, что смысл, чуждый во всех отношениях какого бы то ни было бытия, постигается только мыслью; что смысл есть нечто только мыслимое, и как мыслимое он особлив и своеобразен; что он не существует, а «значит», имеет значение (gilt⁴⁸).

IV. Смысл есть своеобразное, особливое, значащее нечто, и постольку он не субъективен, а объективен. Это не значит, что смысл можно было бы постигнуть вне субъективного переживания, как-нибудь иначе. Нет. Только субъективное душевное состояние – личный мыслительный акт, опыт – есть путь и средство к познанию смысла. Путь к смыслу субъективен потому, что он есть переживание субъекта, душевно-мыслительное состояние индивидуального субъекта.

Объективность смысла в том, что он един и самостоятелен, тогда как субъективная сторона множественна и зависима от реальных условий. Смысл, раз определенный в своем содержании, готов и зрел, и значение его объективно. Мыслимая белизна, и падение, и множественность снега сохраняют свое «значение» независимо от того, мыслит его кто-нибудь или не мыслит. Смысл правоспособности не зависит от того, живы люди на Земле или нет. Именно это свойство смысла заставило Платона придать своим идеям особое существование .

V. Объективность есть неуклонность, неукоснительность, перманентность и самостоятельность смысла и тесно связана с его тождественностью. Каждый смысл как таковой равен самому себе; он есть нечто единое, внутренно завершенное и неизменное. Поэтому он с точки зрения постигающей его мысли является повторяемым, т. е. может быть повторен, оставаясь одним и тем же, сохраняя свое полное тождество. Он противоположен в этом неповторяемому конкретному⁴⁹.

Смысл «собственности», «парламента», «векселя», «треугольника», «часов», «пушки», «синуса» – каждый сам по себе в своем своеобразии неизменен и потому может быть повторен, оставаясь тождественным. Все конкретное эмпирическое единственно, потому что неповторяемо; смысл единственен, потому что неизменен, неисказим, тождествен, повторяем.

VI. Эта повторяемость смысла при тождественности его существенного состава объясняется его всеобщностью. Всеобщность понятия в обычной логике понимается в том значении, что признаки его присущи многим данным предметам; они общи всем вещам, входящим в объем этого понятия; так что кто знает что-нибудь о признаке, тот знает нечто и о всех вещах, им обладающих. Всеобщность выражает там отношение логического центра к подведенной под него периферии.

Всеобщность смысла несколько иная. Она выражает его устойчивую неизменную наличность во всех мысленных актах, направленных на тот же предмет. Каждый раз, как мы мыслим «пушку» – основное существенное логическое содержание неизменно тут. Каждый раз, как мы мыслим «собственность» – мы разумеем «полное исключающее безусловное вещное правомочие». В этом смысл собственности; он тождественен, неизменен, повторяем, устойчив. Во всех случаях при всех видоизменениях нашего душевного состояния и самой владеемой вещи и при сособственности и т. д. – смысл собственности неизменно наличен; он общ всем мысленным актам, в коих мыслится собственность, – он всеобщ.

VII. Отсюда уже ясно, что смысл налицо каждый раз, как есть мышление или единичный мыслительный акт, мысль. Если есть одно чувство только, одна эмоция, одно волевое состояние, одно эстетическое созерцание – только, – то нет смысла. Можно часами жить интенсивной душевной жизнью и не переживать смысла; так мы живем в музыке, в молитве, в созерцании красоты, в волевой борьбе с физической болью или с чувственным инстинктом.

Но раз что есть мысль – правомерен вопрос о ее смысле. Смысл есть то, что имеется в виду в мысленном акте; смысл – это логическое содержание, разумеющееся в акте мысли. О смысле мы спрашиваем, говоря: «Что вы хотите сказать? что именно вы разумеете?»

VIII. Это ведет нас к признанию того, что смысл есть нечто абстрактное.

Под абстракцией обыкновенно понимают некоторый общий признак, который, в силу того что он присущ многим вещам, выделяется мысленно, обособляется, как бы задерживается сортирующей мыслью и мыслится в этом отрыве. Абстракция есть оторванное от единичного, от индивидуального, от экземпляра, родовое. Это отвлеченное понятие.

Такая абстракция есть только один из видов смысла. Индивидуальную вещь также можно мыслить, как и родовое понятие. Следовательно, индивидуальная вещь имеет свой смысл, так же как и абстракция. Под абстрактностью смысла мы разумеем нечто иное.

Во-первых. Смысл абстрактен постольку, поскольку он вырезан мыслью из душевного переживания. Смысл дается нам всегда во внутреннем мыслительном опыте; он дается нам как сросшийся с тем душевным мыслительным переживанием, которое принесло его к нашим берегам. Мы абстрагируем от переживания, от временного, психического; мы отмысливаем, отделяем, отрываем обе стороны и фиксируем – объективную, идеальную, тождественную сторону смысла. Все познающее внимание направляется нами не на то, что кто-то что-то мыслит; а на то, что? именно мыслится. Итак, смысл абстрактен, ибо абстрагирован от цельного опытного явления, именуемого «мышление смысла», и также, если угодно, абстрагирован от первоначальной сращенности с временным психическим потоком душевных явлений. Смысл абстрагирован от мышления.

Во-вторых. Смысл абстрактен постольку, поскольку мы, чтобы найти его, должны абстрагировать мышление от не-мышления.

Мы уже сталкивались с этим выше. Возьмем треугольник. Будем его мыслить. Обратите внимание на то, что каждому из нас при этом мерещится и навязывается образ треугольника: кому остроугольный, кому тупоугольный, кому как бы на стене висящий, кому лежащий на земле в ракурсе и т. д. Все это есть не мышление треугольника, а наглядное зрительное представление, созерцание одного единичного треугольника с известными случайными свойствами; игра воображения.

Остановим нашу мысль на симфонии. Будем ее мыслить. Обратите внимание на то, что происходит в вашем сознании. Оркестр; дирижер; зала благородного собрания; седьмая Бетховена; вторая Рахманинова; обе в отрывках; приятное воспоминание о наслаждении; грусть, что нельзя посещать концерты чаще. Все это не мышление смысла симфонии, а отрывки созерцательных, слуховых, эмоциональных переживаний, пригнанные к нам по ассоциативным путям волной инстинктивной жизни.

Нужно большее или меньшее усилие воли для того, чтобы отвлечься от этого легко и неотвязно приплывающего потока и постараться фиксировать симфонию как таковую посредством мысли. Нужно абстрагировать акт мысли от актов чувства, созерцания, воли, памяти, восприятия. И соответственно: мыслимую сторону единого конгломерата «симфонии» от чувствуемой, созерцаемой, воспринимаемой, волимой. И тогда мы увидим, что симфония есть «эстетическое единство звуков, производимое по установленному плану избранным множеством инструментов под управлением единой внешней воли».

Итак: единый переживаемый предмет может быть чувственным, созерцаемым, волимым и мыслимым. Для нас, познающих, это есть мыслимый предмет. Симфония как мыслимый предмет есть смысл, или определенное в содержании своем смысловое единство. Мы переживаем тогда симфонию не в звуках, не в образах, не в эмоциональных настроениях, а мыслью, как мыслимый предмет. Мы спрашиваем о логической сущности симфонии вообще и отрываем, изолируем, абстрагируем эту логическую сущность от слышимой (звуковой), видимой (образной), чувственной (эмоционально переживаемой) сущности симфонии.

Вот почему смысл абстрактен во-вторых.

IX. Это второе значение абстрактности смысла ведет к признанию его сверхчувственности, безо?бразности. Психологически говоря, наше мышление обходится с большим трудом без вспомогательных образов и сопровождающих эмоциональных окрасок. Но это значит только, что, для того чтобы мыслить чистый смысл, необходима серьезная душевная работа и, может быть, умственная культура.

Есть люди, которые не могут воспринимать чистую, абстрактную музыку. Они обречены на восприятие романса и оперы: без помощи слов, живых фигур драматической фабулы музыка для них китайская грамота: скучность и непонятность поддерживают и питают друг друга взаимно.

То же с линиями и красками. Так, как художник видит, живет и страдает в чистых красках и линиях, как композитор переживает и творит в чистых звуках, – так мыслитель живет и творит и страдает в чистой, сверхчувственной, безо?бразной мысли.

Способность эта дается каждому из нас в большей или меньшей степени от природы и вырабатывается культурой.

X. В этом своем чистом, безо?бразном, сверхчувственном виде смысл может мыслиться без слов, но для обозначения, закрепления и, тем более, для выражения нуждается в словах.

Чем проще, элементарнее смысл, чем изолированнее он от связей с другими смыслами, тем легче он поддается бессловесному мышлению. Каждый из нас при известном усилии и внимании может достигнуть и проверить это. Однако и повседневность богата примерами.

Примеры: одинокое мышление при погруженности; могут с несравненной быстротой пониматься смыслы вещей и отношений и строиться суждения и выводы; если выразить весь процесс в словах, понадобится втрое больше времени (отсюда ограниченность романа, вынужденного все выражать в словах, даже то, что в словах не выражается). Афазия⁵⁰ и ее проявление в споре: смысл отчетливо перед нами; а слова нет. Слово подобно огоньку, блуждающему над кладом: оно есть знак того, что здесь зарыт смысл.

Мы будем иметь дело, как юридические методологи, только со словесно выраженными смыслами. Значение словесного выражения смысла: гарантируется себе и другим тождественность («соблюдение закона тождества»); облегчается повторяемость в пределах той же самой души и разных душ. Словесное закрепление смысла особенно важно в последнем случае, в социальной атмосфере; в скрещении множества смысловых передач; в постоянной заинтересованности в подмене одного смысла другим («юридический кривотолк», «разъяснения»). Юрист мог бы поэтому, пожалуй, практически совсем не считаться с бессловесным характером смысла. Но теоретически и для него эта возможность налицо.

3) Мне остается еще упомянуть о том пути, на котором постигается смысл. Этот путь может быть охарактеризован как «феноменологический». Феноменологией со времен Гегеля называется учение о сущности, постигаемой через явление ее. Этот термин и выбрал глубочайший и самостоятельнейший из современных логиков – геттингенский профессор Эдмунд Гуссерль.

Феноменологическое постижение объекта совершается через погружение в переживание его; это погружение должно дойти до полного забвения всего субъективного, личного, не от объекта идущего; вплоть до забвения того, что это самозабвение вообще состоялось. Формулированный рассказ об увиденном и откроет смысловую сущность вещи. Так возможно постижение искусства, истории философии, нравственности. В научном познании этот метод самозабвенного интуитивного слияния применяется и должен применяться ко всему мыслимому, для открытия его смысла.

Мыслью уходит научный феноменолог в данное ему мыслимое содержание и возвращается с аналитическим, впоследствии синтезируемым, рассказом о познанном. Этот феноменологический метод практикуется всеми нами, повседневно, и в науке (например, в дескриптивном естествознании, истории, психологии) искони. Но полусознательно, нередко небрежно, без принципиального осознания того, что может дать и чего не может дать этот метод.

Главное: не следует пытаться отвлеченно понимать и критиковать этот метод; нужно внутренно попытаться применить его, познавательно пожить им, а потом судить и обсуждать его возможности и пределы.

Прочитано: 1912. 16 окт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.