Ф. ЭНГЕЛЬС ТРИ НОВЫХ КОНСТИТУЦИИ

Ф. ЭНГЕЛЬС ТРИ НОВЫХ КОНСТИТУЦИИ

Поистине, наши предсказания о предстоящем триумфе буржуазии^{168} сбываются быстрее, чем мы могли ожидать. Менее чем за две недели три абсолютные монархии — Дания, Неаполь в Сардиния — превратились в конституционные государства,

В Италии движение развивалось с поразительной быстротой. Папская область, Тоскана, Сардиния одна за другой становились во главе этого движения; одна страна толкала вперед другую, один прогрессивный акт всякий раз вызывал за собой какой-нибудь новый. Итальянский таможенный союз[242] явился первым шагом к конституированию итальянской буржуазии, которая решительно выступила во главе национального движения и конфликт которой с Австрией обострялся с каждым днем. Буржуазия достигла почти всего, чего можно было достигнуть при абсолютной монархии; представительный строй с каждым днем все больше становился для нее настоятельной потребностью. Но в завоевании конституционных институтов как раз и заключались трудности для итальянских буржуа. Государи не желали этих институтов, буржуа не могли выступить против них чересчур угрожающе, чтобы опять не толкнуть их в объятия Австрии. Итальянцам таможенного союза пришлось бы еще долго ждать, если бы они внезапно не получили поддержку с совершенно неожиданной стороны: восстала Сицилия. В Палермо народ, проявив неслыханную храбрость, изгнал королевские войска из города^{169}. Абруццы, Апулия и Калабрия сделали попытку поднять новое восстание, в самом Неаполе шла подготовка к борьбе и кровавый пес Фердинанд, теснимый со всех сторон, лишенный надежды на австрийские войска, вынужден был первым из всех итальянских государей согласиться на конституцию и полную свободу печати. Известие об этом достигает Генуи и Турина; оба города требуют, чтобы Сардиния не отставала от Неаполя. Карл-Альберт, который был слишком втянут в движение, чтобы пойти на попятный, и, кроме того, нуждался в деньгах для военных приготовлений против Австрии, вынужден был уступить весьма настойчивым требованиям туринцев и генуэзцев и также согласиться на конституцию. Не подлежит никакому сомнению, что за ним последует Тоскана, что и сам Пий IX должен будет сделать новые уступки.

На улицах Палермо итальянская буржуазия одержала свою решающую победу. Теперь она победила, и за этим должно последовать лишь одно: всестороннее использование победы и гарантирование ее результатов от посягательств Австрии.

Эта победа итальянской буржуазии является новым поражением для Австрии. Какой приступ бешенства, должно быть, испытал старый Меттерних, — он, который давно уже предвидел неаполитанскую революцию, который много раз настойчиво просил у папы и у Тосканы разрешения на пропуск своих войск и все же оказался вынужденным задержать своих пандуров и кроатов на берегу По! Один за другим прибывали к нему курьеры из Неаполя; Фердинанд, Кокле и Дель Карретто взывали о помощи, а Меттерних, который в 1823 и 1831 г. правил Италией как всемогущий властелин, теперь ничего не мог сделать. Он должен был спокойно наблюдать, как его последний, самый преданный союзник в Италии был разбит и унижен, как революция бросила на чашу весов против Австрии весь Неаполь. А у него на По стояло сто пятьдесят тысяч солдат! Однако Англия была настороже: переход австрийцев через По явился бы сигналом к оккупации Венеции и бомбардировке Триеста, — и вот палаческие банды Меттерниха должны были застыть на месте и с оружием в руках смотреть, как Неаполь ускользает из их рук.

Во время всех этих итальянских событий Англия вела себя вполне прилично. В то время как другие великие державы — и Франция, и Россия — сделали все, чтобы поддержать Меттерниха, одна только Англия стала на сторону итальянского движения. Английская буржуазия чрезвычайно заинтересована в том, чтобы расстроить австро-итальянское протекционистское таможенное соглашение и, наоборот, способствовать созданию в Италии антиавстрийского таможенного союза, покоящегося на свободе торговли. Поэтому-то она и поддерживает итальянскую буржуазию, которая сама еще пока что нуждается в свободе торговли для своего развития и, таким образом, является естественной союзницей английской буржуазии.

Между тем Австрия вооружается. Эти вооружения окончательно приводят в расстройство ее финансы. У Австрии нет денег, она обращается к Ротшильду с просьбой о займе; Ротшильд заявляет, что он не хочет войны и поэтому не станет поддерживать деньгами войну. Да и какой еще банкир даст прогнившей австрийской монархии деньги в кредит на ведение войны, в которую может вмешаться такая страна как Англия? Таким образом, на буржуазию Меттерних рассчитывать больше уже не может. Он обращается к русскому императору, который несколько лет тому назад благодаря рудникам Урала и Алтая и торговле зерном также стал крупным капиталистом, к белому царю, который уже однажды выручил Фридриха-Вильгельма IV, предоставив ему 15 миллионов рублей серебром, и который вообще, повидимому, превращается в Ротшильда всех гибнущих абсолютных монархий. Говорят, что царь Николай согласился дать 75 миллионов, разумеется, за русские проценты и солидные гарантии. Тем лучше. Если царь кроме своих собственных трат должен будет еще покрывать расходы прусской и австрийской монархии, если его деньги будут растрачены на бесплодные вооружения против Италии, то его богатства вскоре будут исчерпаны.

Отважится ли Австрия на войну? Мы полагаем, что едва ли. Ее финансы расстроены, Венгрия охвачена сильным брожением, Богемия ненадежна. На самом поле сражения, в Ломбардии, партизаны будут вырастать повсюду как из-под земли. Но больше всего Меттерниха будет удерживать страх перед Англией. В настоящий момент лорд Пальмерстон является самым могущественным человеком в Европе. От его позиции зависит оборот дела, а позиция его на этот раз выражена достаточно ясно.

На другом конце Европы, в Дании, умирает король^{170} Его сын^{171}, грубый пьяница-весельчак, немедленно созывает собрание нотаблей, комиссию сословных представителей, чтобы обсудить вопрос о единой конституции для герцогств^{172} и Дании. А для того, чтобы немцы повсюду покрыли себя позором, герцогства должны были заявить, что они не желают этой конституции, так как из-за нее они оказались бы оторванными от своего общегерманского отечества![243]

Это действительно смешно. В герцогствах значительно меньше населения, чем в Дании, и все же им предоставляется одинаковое количество депутатов. В собрании, в протокольных записях, буквально всюду их язык должен употребляться на равных правах. Короче говоря, датчане предоставляют немцам все уступки, какие только возможно, а немцы упираются в своем пошлом национальном самомнении. Немцы никогда не были приверженцами национального там, где национальные интересы совпадали с интересами прогресса; они всегда были таковыми, когда национальное шло в разрез с прогрессивным. Там, где надлежало быть национальными, они разыгрывали роль космополитов; а там, где не было необходимости непосредственно стоять на национальных позициях, они становились приверженцами национального до пошлости. Во всех случаях они выставляли себя на посмешище.

Одно из двух: либо жители герцогств являются дельными людьми и они обогнали в своем развитии датчан, тогда они получат в сословной палате перевес над датчанами и им не на что жаловаться. Либо же они — немецкие разини и в отношении промышленного и политического развития стоят ниже датчан, и тогда давно пора датчанам взять их на буксир. В самом деле, до чего же это нелепо, когда дюжие шлезвиг-гольштейнцы взывают к сорока миллионам немцев о помощи против датчан и отказываются выйти на поле битвы, на котором они будут поставлены в совершенно одинаковые со своими противниками условия борьбы; до чего это нелепо, когда они обращаются к полиции Германского союза за помощью против конституции.

Для Пруссии датская конституция — это такой же удар, как неаполитанская для Австрии, хотя датская конституция сама по себе и является лишь отголоском неудавшегося прусского конституционного эксперимента от 3 февраля. К многочисленным затруднениям прусского правительства прибавилось еще одно: соседство нового конституционного государства; в то же время оно теряет верного вассала и союзника.

В то время как Италия и Дания вступили, таким образом, в ряды конституционных государств, Германия остается позади. Все народы идут вперед; самым малым и самым слабым нациям всякий раз удается среди европейских перипетий улучить удобный момент для того, чтобы наперекор своим сильным реакционным соседям вводить у себя один за другим современные институты. Лишь сорок миллионов немцев не двигаются с места. Правда, они уже больше не спят, однако все еще занимаются болтовней и пустым политиканством, а не делом.

Но если германские правительства и возлагают большие надежды на этот страх буржуазии перед действием, то они глубоко заблуждаются. Немцы выступят последними, потому что их революция будет совершенно иной, чем сицилийская. Немецкие буржуа и мещане отлично знают, что за их спиной стоит растущий с каждым днем пролетариат, который на следующий же день после революции предъявит совсем не те требования, какие были бы желательны им самим. Поэтому-то немецкие буржуа и мещане и проявляют трусость, нерешительность и колебания; они боятся столкновения не меньше, чем правительств.

Германская революция имеет гораздо более серьезное значение, чем неаполитанская. В Неаполе друг другу противостоят лишь Австрия и Англия; в германской революции весь Запад будет противостоять всему Востоку. Неаполитанская революция сама по себе достигнет своей цели, как только будут завоеваны радикальные буржуазные институты; германская революция, дойдя до этого пункта, собственно только и начнется.

Поэтому немцы сначала должны основательно скомпрометировать себя перед всеми остальными нациями, они должны еще в большей степени, чем в настоящее время, стать посмешищем для всей Европы, их надо принудить к революции. И тогда они действительно восстанут — не трусливые немецкие обыватели, а немецкие рабочие; они поднимутся, чтобы положить конец всему грязному и шаткому господству официальной Германии и путем радикальной революции восстановить немецкую честь.

Написано Ф. Энгельсом в середине февраля 1848 г.

Напечатано в «Deutsche-Brusseler-Zeitung» № 15, 20 февраля 1848 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые