b. Количественный бесконечный прогресс

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

b. Количественный бесконечный прогресс

Прогресс в бесконечное есть вообще выражение противоречия, в данном случае того, которое содержится в количественно конечном или в определенном количестве вообще. Он есть та же перемежающаяся определенность конечного и бесконечного, которая рассматривается и в области качества, с тем различием, что, как только что было указано, в количестве граница отодвигается и продолжается в свое другое в ней самой, и тем самым, {146}наоборот, и количественно бесконечное положено имеющим определенное количество в нем самом, так как определенное количество в своем инобытии есть вместе оно само; его внешность принадлежит его определению.

Бесконечный прогресс есть лишь выражение этого противоречия, а не разрешение его, но ввиду непрерывного перехода одной определенности в другую, он в соединении их приводит за собою видимое разрешение этого противоречия. Так как он прежде всего положен, он есть задача бесконечного, а не достижение последнего, постоянное произведение одного и того же, без выхода за само определенное количество и без того, чтобы бесконечное стало положительным и данным налицо. В понятии определенного количества заключается его потусторонность. Эта потусторонность есть, во-первых, отвлеченный момент небытия определенного количества; он сам в себе уничтожается, и таким образом оно относится к своей потусторонности, как к своей бесконечности по качественному моменту противоположности. Но, во-вторых, определенное количество непрерывно связано с этим потусторонним; определенное количество в том и состоит, чтобы быть другим самого себя, быть внешним себе самому; таким образом это внешнее столь же мало другое, как и определенное количество; потустороннее или бесконечное есть, стало быть, само определенное количество. Таким путем потустороннее возвращается назад из своего бегства, и бесконечное оказывается достигнутым. Но так как, став посюсторонним, оно снова есть определенное количество, то ему опять поставляется новая граница; последняя, как определенное количество, снова убегает от себя само, как таковая, превосходит себя и отталкивает сама себя в свое небытие, в свою потусторонность, которая настолько же постоянно ставится определенным количеством, насколько последнее отталкивает себя от самого себя в потусторонность.

Непрерывное продолжение определенного количества в его другое приводит за собою соединение их в выражении бесконечно большого и бесконечно малого. Так как в обоих их еще сохраняется определение определенного количества, то они остаются изменчивыми, и таким образом не достигается та абсолютная определенность, которая была бы бытием для себя. Это бытие вне себя определения положено в двояком бесконечном, содержащем противоположение большего и меньшего, в бесконечно большом и бесконечно малом. В каждом из них, как таковом, определенное количество сохраняется в постоянной противоположности своему потустороннему. Большое, как бы оно ни увеличивалось, все же остается незначительным; поскольку оно относится к бесконечному, как к своему небытию, их противоположность качественная; поэтому увеличение определенного количества ничего не приобретает на счет бесконечного; последнее, как было, так и остается небытием первого. Иными словами, увеличение определенного количества не есть приближение к бесконечному, так как различию определенного количества и его бесконечности свойствен по существу также момент быть не количественным различием. Оно есть лишь сжатое выра{147}жение противоречия; оно должно быть большим, т. е. определенным количеством, и бесконечным, т. е. не быть определенным количеством. Равным образом бесконечно малое, как малое, есть некоторое определенное количество и остается поэтому абсолютно, т. е. качественно, слишком велико для бесконечно малого и противоположно ему. В обоих сохраняется противоречие бесконечного прогресса, который должен бы был иметь в них свое завершение.

Эта бесконечность, которую упорно определяют, как потустороннюю относительно конечного, должна быть названа ложною (schlechte) количественною бесконечностью. Как и ложная качественная бесконечность, она есть постоянное колебание от одного члена сохраняющегося противоречия к другому, от границы к ее небытию и от последнего опять к тому же самому, к границе. В количественном прогрессе то, к чему совершается переход, правда, есть не отвлеченное другое вообще, но положенное, как различное, количество; но оно также сохраняет противоположность своему отрицанию. Поэтому (количественный) прогресс также не есть движение вперед и далее, но повторение одного и того же, положение, снятие, вновь положение и вновь снятие, некоторое бессилие отрицания, к которому через самое снятие вновь возвращается, как непрерывное, то, чт? им было снято. Эти два так связаны между собою, что они совершенно убегают одно от другого; и убегая одно от другого, они не могут разделиться, но остаются связанными в их взаимном убегании.

Примечание 1-е. Ложная бесконечность именно в форме количественного прогресса в бесконечное — этого постоянного перехода за границу, соединенного с бессилием снять ее, и постоянного возврата к ней — считается обыкновенно за нечто возвышенное и за род служения Богу, поскольку этот прогресс признается в философии за нечто окончательное. Этот прогресс нередко служил поводом к тирадам, внушавшим удивление в качестве возвышенных произведений. В действительности же эта новейшая возвышенность делает великим не предмет, который, напротив, оказывается убегающим, но субъекта, поглощающего в себе столь большие количества. Скудность этой остающейся субъективною возвышенности, поднимающейся по лестнице количественного, обнаруживается уже в том, что она в тщетной работе не в состоянии приблизиться к бесконечной цели, путь к которой должен быть конечно предпринят совершенно иначе.

В следующих тирадах этого рода выражается также, во что переходит и чем заканчивается этого стремление к возвышенному. Кант, напр., приводит, как пример возвышенного (Kr. d. prakt. Vern. заключ.),

«если субъект мысленно возвышается над местом, которое он занимает в чувственном мире и бесконечно расширяет сочетание, сочетание звезд над звездами, миров над мирами, систем над системами, расширяя притом в бесконечные времена их периодическое движение, его начало и продолжительность. — Представление изнемогает вследствие этого движения в неизмеримую даль, где за самым отдаленным миром всегда находится еще {148}более отдаленный, наиболее далеко удаленное прошедшее имеет за собою еще более удаленное, за самым далеким будущим всегда следует другое еще более далекое; мысль подавляется этим представлением неизмеримого; подобно тому, как сновидение, продолжающее все дальше и необозримее, без предвидения конца, оказывается обмороком или головокружением».

Это изложение, независимо от того, что оно втесняет в понятие количественного возвышения богатство образов, заслуживает особенной похвалы за ту правдивость, с которою оно заявляет, к чему в конечном результате приводит это возвышение: мышление изнемогает, концом его является обморок и головокружение. То, от чего мысль изнемогает и оканчивается обмороком и головокружением, есть не что иное, как скука от повторения, при котором граница исчезает, снова возникает и снова исчезает, так что постоянно возникает и преходит одно за другим и одно в другом, потусторонность за посюсторонностью и посюсторонность за потусторонностью, и остается лишь чувство бессилия этого бесконечного или этого долженствования, которое хочет и не может получить власть над конечным.

И галлерово, названное Кантом страшным, описание вечности обыкновенно вызывает особенное удивление, но нередко совсем не за то, что составляет его действительную заслугу:

«Я собираю чудовищные числа, Громожу миллионы, Я воздвигаю время над временем и мир над миром, И когда я от ужаса высоты, С головокружением снова взираю на тебя, То вся сила числа, тысячекратно умноженная, не составляет малейшей части тебя. Я отнимаю ее и ты остаешься весь предо мною».

Если придается главное значение этому накоплению и нарастанию чисел и миров, как описанию вечности, то не принимается во внимание, что сам поэт объявляет такое названное страшным возвышение над ними за нечто тщетное и пустое, и что он оканчивает тем, что лишь путем отказа от такого пустого бесконечного прогресса перед ним восстает истинная бесконечность.

Между астрономами были такие, которые охотно распинались за возвышенность своей науки потому, что она имеет дело с неизмеримым множеством звезд, с неизмеримыми пространствами и временами, в которых расстояния и периоды, уже сами по себе столь громадные, становятся единицами, которые, взятые столь многократно, являются все же незначительными. Пустое удивление, которому они по этому поводу предаются, плоские надежды хотя бы в будущей жизни постранствовать от одной звезды к другой и в таком неизмеримом странствовании приобретать новые сведения, они считают за главный момент совершенства их науки; между тем она достойна изумления не в силу такой количественной бесконечности, но, напротив, в силу отношений меры и законов, познаваемых разумом в этих предметах и составляющих разумную бесконечность в противоположность той неразумной бесконечности.{149}

Бесконечности, относящейся к внешнему чувственному воззрению, Кант противопоставляет другую бесконечность, состоящую в том, что

«неделимое возвращается к своему невидимому я и противополагает безусловную свободу своей воли, как чистого я, всем ужасам судьбы и тирании, познает их, исходя от своей ближайшей обстановки, как нечто исчезающее, предоставляет разрушению именно то, что кажется прочным, миры за мирами, и находит единственно себя, как равное самому себе».

«Я» в этом одиночестве с собою есть, правда, достигнутая потусторонность, оно пришло к самому себе, есть у себя, посюстороннее; в чистом самосознании достигает утверждения и данности абсолютная отрицательность, которая в этом удалении от чувственного определенного количества оказывается только убегающею. Но поскольку это чистое я фиксирует себя в своей отвлеченности и бессодержательности, существование вообще, полнота природного и духовного мира оказываются противоположною ему потусторонностью. Получается то же противоречие, которое лежит в основании бесконечного прогресса, именно такое возвращение в себя, которое есть также непосредственно бытие вне себя, отношение к другому, как к своему небытию; это отношение остается стремлением, так как я с одной стороны фиксирует свою бессодержательную пустоту, а с другой, как потустороннюю себе, остающуюся присущею в самом отрицании полноту.

По поводу этих двух возвышенностей Кант прибавляет замечание, что удивление (по отношению к первой, внешней) и уважение (по отношению к второй, внутренней), хотя и побуждают к исследованию, но не могут восполнить его недостатков. Он объявляет поэтому эти внешности неудовлетворяющими разума, который не может остановиться на них и на связанных с ним чувствах и признать потустороннее и пустое за окончательное.

Но как окончательное, бесконечный прогресс находит главное свое приложение к моральности. Только что указанное второе противоположение конечного и бесконечного, первого, как многообразного мира, и возвышающегося в своей свободе я, носит ближайшим образом характер качественный. Но самоопределение я направляется вместе с тем к тому, чтобы определить природу и освободить себя от нее; поэтому оно относится через себя самого к своему другому, которое, как внешнее существование, есть нечто многообразное, а также количественное. Отношение к чему либо количественному само количественно; отрицательное отношение к нему я, сила я над не-я, над чувственностью и внешнею природою, изображается поэтому так, что моральность может и должна становиться все более, а сила чувственности все менее. Но полное соответствие воли с моральным законом переносится в идущий в бесконечность прогресс, т. е. воображается, как нечто безусловно недостижимое потустороннее, и именно в том-то и должны заключаться истинный якорь спасения и истинное утешение, что такое соответствие недостижимо. Ибо моральность должна быть борьбою; а последняя обусловливается лишь несоответствием воли закону, следовательно последний для нее совершенно недостижим.{150}

В этом противоположении я и не-я или чистая воля и моральный закон с одной стороны и природа и чувственность воли с другой предполагаются совершенно самостоятельным и взаимно безразличными. Чистая воля имеет свой собственный закон, стоящий в существенном отношении к чувственности; а природа и чувственность со своей стороны имеют законы, которые не вытекают из воли и не соответствуют ей, равным образом, при различии от нее, не имеют в себе к ней существенного отношения, но определены вообще для себя, готовы и замкнуты внутри себя. Но при этом они суть моменты одной и той же простой сущности, я; воля определяется, как нечто отрицательное, в противоположность природе, так что первая есть, лишь поскольку есть нечто такое различное от нее, что ею снимается, но что вместе с тем соприкасается и чт? действует на нее. Природе и ей же, как чувственности человека, как самостоятельной системе законов, безразлично ограничение чем-либо другим; она сохраняется в этом состоянии ограничения, самостоятельно вступает в отношение и в той же мере ограничивает волю с ее законом, в какой ограничивается им. Одним и тем же действием воля определяет себя и снимает инобытие природы, и это инобытие полагается, как существующее, продолжает существовать в своем состоянии снятия и оказывается не снятым. Заключающееся здесь противоречие не разрешается в бесконечном прогрессе, а напротив, представляется и сохраняется неразрешенным и неразрешимым; борьба моральности и чувственности изображается, как сущее в себе и для себя абсолютное отношение.

Бессилие восторжествовать над качественною противоположностью конечного и бесконечного и постичь идею истинной воли, субстанциальной свободы, ищет прибежища в величине, дабы употребить ее, как посредницу, так как она есть снятое качественное, ставшее безразличным различение. Но так как оба члена противоположности, как качественно различные, продолжают лежать в его основании, то вследствие того, что они взаимно относятся, как определенные количества, каждое из них, напротив, полагается, как безразличное относительно этого изменения. Природа определяется посредством я, чувственность посредством воли к добру, производимое в них таким образом изменение есть лишь количественное различие, такое, которое оставляет их тем же, чем они были.

В более отвлеченном изложении кантовой философии или по крайней мере ее принципов, именно в Наукословии Фихте, бесконечный прогресс также составляет и основание, и результат. За первым основоначалом этого изложения, я=я, следует второе независимое от него противоположение не-я; отношение между ними сейчас же принимается, как количественное различие, не-я отчасти определяется, отчасти не определяется через я. Не-я продолжается таким образом непрерывно в свое инобытие так, что оно в своем инобытии остается противоположным, как нечто неснятое. Поэтому после того, как заключающиеся тут противоречия развиты в систему, конечный результат оказывается тем же отношением, каким было {151}и начало; не-я остается бесконечным отталкиванием, безусловно другим; последнее взаимное отношение его и я есть бесконечный прогресс, стремление и порыв (Sehnsucht und Streben), то же самое противоречие, с которого начали. Так как количественное есть определенность, положенная, как снятая, то думают многое или даже все выиграть для единства абсолютного, для единой субстанциальности, уменьшая противоположность вообще до количественного различия. Всякая противоположность только количественная — таковое было в течение некоторого времени одно из главных положений новой философии; противоположные определения имеют одну и ту же сущность, одно и то же содержание, они суть реальные стороны противоположности, поскольку каждая из них имеет в себе оба противоположных определения, оба фактора, только на одной стороне преобладает один фактор, на другой — другой, на одной стороне один из факторов, материя или деятельность, даны в большем количестве или в сильнейшей степени, чем на другой. Но напротив, поскольку предположены различные материи или деятельности, количественное различение подтверждает и заканчивает их внешность и безразличие одних относительно других и отсутствие их единства. Различение безусловного единства должно быть только качественным; количественное есть, правда, снятая непосредственная определенность, но есть лишь неполное, лишь первое отрицание, а не бесконечное отрицание, не отрицание отрицания. Поскольку бытие и мышление представляются, как количественные определения абсолютной субстанции, они, как определенные количества, напр., в подчиненной области, как углерод, азот и т. д., вполне внешни и безотносительны. Только третье, внешняя рефлексия, отвлекает от их различия и познает их внутреннее, сущее лишь в себе, а не для себя также, единство. Это единство тем самым в действительности представляется, как первое непосредственное или только как бытие, которое остается равным само себе в своем количественном различии, но не полагает себя равным себе через себя само; поэтому оно не понимается, как отрицание отрицания, как бесконечное единство. Лишь в качественной противоположности проявляется положенная бесконечность, бытие для себя, и само количественное определение переходит, как сейчас будет выяснено ближе, в качественное.

Примечание 2-е. Было упомянуто выше, что кантовы антиномии суть изложения противоположности конечного и бесконечного в конкретном виде, на специальной основе представления. Рассмотренная там антиномия содержит противоположность качественной конечности и бесконечности. В другой, в первой из четырех космологических антиномий рассматривается более количественная граница в ее противоположности. Я хочу поэтому привести здесь исследование этой антиномии.

Она касается ограниченности или безграничности мира во времени и пространстве. Можно бы было в равной мере рассматривать это противоречие и в отношении самых времени и пространства, так как, признаются ли время и пространство за отношения самих вещей или же лишь {152}за формы представления, от этого ничто не изменяется по отношению к противоречивости в них ограниченности или безграничности.

Ближайшее изложение этой антиномии сейчас же обнаруживает, что оба ее положения, а также их доказательства, которые так же, как и выше рассмотренные, ведутся апагогически, сводятся лишь к двум простым противоположным заявлениям: граница существует, и должно перейти за границу.

Тезис таков:

«Мир имеет начало во времени и по пространству также заключен в границы».

Одна часть доказательства, касающаяся времени, исходит от противоположного предположения:

«если мир не имеет начала во времени, то до каждого данного момента времени протекла вечность и следовательно прошел бесконечный ряд последовательных состояний вещей в мире. Но бесконечность некоторого ряда именно в том и состоит, что он никогда не может быть закончен чрез последовательный синтез. Поэтому бесконечный протекший мировой ряд невозможен, стало быть, начало мира есть необходимое условие его существования; чт? и требовалось доказать».

Другая часть доказательства, касающаяся пространства, сводится к времени. Соединение частей бесконечного по пространству мира требует бесконечного времени, которое должно быть представляемо, как истекшее, поскольку мир в пространстве представляется, не как становящееся, а как законченное данное. Ho o времени в первой части доказательства показано, что признавать бесконечное время протекшим невозможно.

Но сейчас же усматривается, что нет надобности в апагогическом ходе доказательства или даже вообще в доказательстве, так как в нем самом непосредственно уже принимается за основание то, чт? должно быть доказано. А именно, принимается некоторый или любой данный момент времени, до которого будто бы протекла вечность (вечность имеет здесь лишь маловажное значение ложно бесконечного времени). Но данный момент времени есть не что иное как определенная во времени граница.

Поэтому доказательство предполагает некоторую границу времени, как действительную, т. е. именно то, что должно быть доказано. Ибо тезис состоит в том, что мир имеет начало во времени.

Различение состоит здесь лишь в том, что принятая граница времени есть теперь, как конец прошедшего, а доказуемое есть теперь, как начало будущего. Но это различие несущественно. Теперь принимается, как момент, в который протек бесконечный ряд следующих одно за другим состояний мира, стало быть, как конец, как качественная граница. Но если рассматривать это теперь, лишь как количественную границу, которая имеет характер текучий, и за которую не только совершается переход, но которая только и состоит в таком переходе за себя, то бесконечный временной ряд не протек до нее, но продолжает течь, и следовательно рассуждение {153}доказательства отпадает. В противоположность тому момент времени принят, как качественная граница для прошедшего, но при этом он есть также начало для будущего — ибо сам по себе каждый момент времени есть отношение между прошлым и будущим, — равным образом он есть абсолютное, т. е. отвлеченное начало для последнего, т. е. то, что должно быть доказано. Дело нисколько не изменяется от того, что до будущего и до этого его начала уже протекло прошедшее; поскольку сказанный момент времени есть качественная граница, — а признание ее за качественную предполагается ее определением, как законченной протекшей, следовательно не продолжающейся, — то время в нем прерывается, а равно и это прошедшее без отношения к тому времени, которое может быть названо будущим лишь в отношении к этому прошедшему, и следовательно без такого отношения есть лишь время вообще, имеющее абсолютное начало. Но если бы оно (как это и есть) находилось через теперь, через данный момент в некотором отношении к прошедшему, т. е. если бы оно тем самым было определено, как будущее, то этот момент с другой стороны не был бы границею, бесконечный временной ряд продолжался бы в том, что называется будущим и не был, как это предположено, законченным.

Поистине время есть чистое количество; принимаемый в доказательстве момент времени, в котором оно прерывается, есть в сущности лишь снимающее само себя бытие для себя «теперь». Доказательство сводится лишь к тому, что предполагаемая в тезисе абсолютная граница времени представляется, как некоторый данный момент времени, и прямо принимается, как законченная, т. е. как отвлеченная точка, — популярное определение, вследствие которого чувственное представление легко сходит за границу, и таким образом в доказательстве берется за основание то, что ранее было установлено за доказуемое.

Антитезис гласит:

«Мир не имеет начала и границ в пространстве, но и по времени, и по пространству бесконечен».

Доказательство также исходит от противного:

«Пусть мир имеет начало. Так как начало есть существование, которому предшествует время, когда в нем еще не было вещи, то должно было предшествовать время, когда мира еще не было, т. е. пустое время. Но в пустом времени невозможно происхождение какой бы то ни было вещи, так как никакая часть такого времени не отличается от другой каким-либо условием существования или несуществования. Поэтому в мире могут иметь начала разные ряды вещей; но сам мир не может иметь начала и по отношению к протекшему времени бесконечен».

Это апагогическое доказательство содержит в себе, как и другие, прямое и недоказанное утверждение того, что оно должно бы было доказать. А именно оно прежде всего признает нечто потустороннее относительно мирового существования, пустое время; но вместе с тем продолжает и мировое существование за себя само в это пустое время; тем самым снимает {154}последнее и таким образом продолжает существование в бесконечность. Мир есть существование; доказательство предполагает, что это существование происходит, и что происхождение имеет условие, предшествующее во времени. Но именно в том и состоит самый антитезис, что нет безусловного существования, абсолютной границы, но что мировое существование всегда требует предшествующего условия. Таким образом доказуемое служит посылкою доказательства. Далее условие ищется в пустом времени, что равносильно тому, что это условие признается временным и тем самым существованием ограниченным. Таким образом вообще допускается, что мир, как существование, предполагает другое условное существование во времени и т. д. до бесконечности.

Доказательство бесконечности мира в пространстве таково же. Апагогически полагается пространственная конечность мира: «поэтому последний должен находиться в пустом безграничном пространстве и иметь отношение к нему; но такое отношение к несуществующему предмету есть ничто».

То, что должно быть доказано, и здесь прямо предполагается в доказательстве. Прямо принимается, что ограниченный пространственный мир находится в пустом пространстве и имеет отношение к нему, т. е. продолжается в нем, и таким образом, потусторонность представляется наполненною мировым существованием. Бесконечность мира в пространстве, предполагаемая в антитезисе, есть не что иное, как с одной стороны пустое пространство, а с другой — отношение мира к нему, т. е. продолжение в нем мира, наполнение его миром; это противоречие, предположение мира вместе и пустым, и наполненным, есть бесконечный прогресс существования в пространстве. Самое это противоречие, отношение мира к пустому пространству, прямо принимается в доказательстве за основание.

Поэтому и тезис, и антитезис, и доказательства их представляют собою не что иное, как противоположные утверждения с одной стороны того, что есть граница, а с другой — что эта граница вместе с тем снята; что граница имеет потусторонность, с которою она однако находится в отношении, чрез которое она переступает за себя, причем вновь возникает такая граница, которая не есть граница.

Разрешение этих противоречий, как и предыдущих, носит характер трансцендентальный, т. е. оно состоит в признании идеальности пространства и времени, как форм воззрения, в том смысле, что мир в себе самом не поражен противоречием, не есть нечто снимающее себя, но что лишь сознание в своем воззрении и в отношении воззрения к рассудку и разуму есть самопротиворечивая сущность. Представляется слишком большою нежностью относительно мира — удалять из него противоречие, помещая последнее, напротив, в дух, в разум и оставляя его там неразрешенным. Действительно дух имеет силу выносить противоречие, но он имеет также силу, способную его разрешать. А так называемый мир (т. е. объективный, реальный мир, или по учению трансцендентального идеализма, {155}субъективное воззрение или определяемая категориями рассудка чувственность), будучи не лишен противоречия, не в состоянии выносить его и потому предан происхождению и уничтожению.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.