СОБЫТИЕ И ДРУГОЕ

СОБЫТИЕ И ДРУГОЕ

Что можно извлечь из этого анализа смерти? Смерть полагает предел мужественности субъекта - мужественности, ставшей возможною в недрах анонимного бытия благодаря гипостазису и проявившейся в феномене настоящего, в свете. Не в том дело, что есть нечто непосильное субъекту, что его возможности неким образом ограничены; смерть не возвещает реальность, с которой мы не можем совладать из-за недостаточности наших сил; реальность, превосходившая наши силы, встречалась и в мире света. В приближении смерти важно то, что с некоторых пор мы больше не можем мочь; именно здесь субъект утрачивает свое субъективное властвование.

Конец властвованию означает: мы так взяли на себя акт-существования, что с нами может случиться событие, которое мы уже не берем на себя, - даже так, как в зрении мы берем на себя эмпирический мир, хотя всегда и переполнены им. С нами происходит событие - а у нас решительно ничего «априорного» нет; у нас, как теперь говорят, нет ни малейшего «проекта». Смерть - это невозможность того, чтобы у меня был проект. Приближение смерти означает, что мы вступили в отношения с тем, что есть нечто совершенно другое; нечто, несущее в себе свойство быть другим и притом не временно, так что мы могли бы вобрать его в себя в пользовании, - нет, такое нечто, само существование которого заключается в том, чтобы быть другим. Мое одиночество не подтверждается, но разбивается смертью.

А тем самым - скажем это сразу - существование делается плюралистичным, что не означает здесь множественности существующих, а выявляется в самом акте-существования. В акт-существования существующего (до сих пор ревниво бравшийся субъектом на себя и проявлявшийся в страдании) вкрадывается множественность. В смерти акт-существования отчуждается от существующего. Появляющееся же Другое не обладает, конечно, этим актом-существования; захват им моего акта-существования таинственен; не неведом, а непознаваем, недоступен свету. Но это в точности означает, что другое никоим образом не есть другое мое Я, соучаствующее будто бы со мною в совместном существовании. Связь с другим - не идиллическая и гармоничная связь внутри одной общности, не сопереживание, в котором, поставив себя на чужое место, мы признаем другого, хотя и внешним по отношению к нам, но подобным нам; связь с другим - это тайна. Оно - внешнее или, говоря проще, оно - другое (ведь быть внешним - пространственное свойство, оно, посредством света, отсылает субъекта к себе самому), и это составляет все его бытие.

Следовательно, лишь через страдание, через отношение со смертью съежившееся в своем одиночестве существо оказывается в области, где возможна связь с другим. Эта связь с другим никогда не будет фактом использования некоей возможности. Характеризовать ее необходимо в терминах, отличных от тех, которыми описывают отношения со светом. Кажется, ее прообраз можно найти в любовных отношениях. «Крепка как смерть любовь». Эрос послужит нам основой д ля анализа этой связи стайной, - при условии, что изъяснять его мы будем в терминах, отличных от платонических, то есть от мира света.

Но из ситуации смерти, где у субъекта нет более никакой возможности схватить, можно вывести еще один признак существования с другим. Чего никак нельзя схватить, так это будущее. Внешнесть будущего совершенно отлична от пространственной внешнести как раз потому, что будущее застает нас врасплох. Предвосхищение будущего, создание проектов будущего, что, как уверяли нас все теории от Бергсона до Сартра, существенно для времени, суть лишь настоящее будущего, а не подлинное будущее. Будущее - это не то, что схватывается, а то, что сваливается на нас и завладевает нами. Будущее - это другое. Говорить о времени в одиноком субъекте, о чисто личностной деятельности представляется нам невозможным.