О чтении и писании

О чтении и писании

Из всего написанного я люблю только то, что пишется собственной кровью. Пиши кровью: и ты узнаешь, что кровь есть дух.

Нелегко понять чужую кровь: я ненавижу читающих из праздности.

Кто знает читателя, тот уже не трудится ради него. Еще одно столетие читателей — и сам дух будет скверно пахнуть.

То, что каждый смеет учиться читать, портит надолго не только писание, но и мысль.

Некогда дух был Богом, потом сделался человеком, теперь же — становится чернью.

Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть.

В горах кратчайший путь — с вершины на вершину: но для этого нужны длинные ноги. Притчи — те же вершины, а те, к кому обращены они, должны быть высокими и могучими.

Разреженный чистый воздух, близкая опасность, дух, преисполненный радостной ярости: все это так хорошо подходит одно к другому!

Пусть меня окружают горные духи — я отважен. Мужество рассеивает призраки и само создает горных духов, мужество хочет смеяться.

Я уже не чувствую так, как чувствуете вы: этим тяжелым, мрачным тучам подо мной, над которыми смеюсь я, этим грозовым тучам подобны вы.

Вы смотрите вверх, когда взыскуете высоты. А я смотрю вниз, ибо я возвысился.

Кто из вас может смеяться и в то же время оставаться на высоте?

Кто поднялся на высочайшие горы, тот смеется над всякой трагедией — и на сцене, и в жизни.

Беззаботными, насмешливыми, насильственными — такими желает видеть нас Мудрость: она — женщина и всегда любит только воина.

Вы говорите мне: «Тяжело бремя жизни». Зачем же вам тогда ваша гордость утром и смирение вечером?

«Тяжело бремя жизни»: не прикидывайтесь такими неженками! Все мы выносливы, как вьючные ослы.

Что общего у нас с розовым бутоном, трепещущим, когда упадет на него капля росы?

Правда: мы любим жизнь, но не потому, что привыкли к жизни, а потому, что привыкли к любви.

В любви всегда есть какое-то безумие. Но во всяком безумии всегда есть и нечто разумное.

И даже мне, приемлющему жизнь, кажется, что мотыльки и мыльные пузыри, а также те, кто подобен им среди людей, больше всех знают о счастье.

Вид этих легких, глупых, изнеженных и подвижных душонок и зрелище того, как порхают они, доводят Заратустру до песен и слез.

Я поверил бы только в такого бога, который умеет танцевать.

И когда взирал я на дьявола своего, я обнаружил в нем глубину и торжественность, серьезность и основательность. Это был Дух Тяжести, это из-за него все утяжеляется и падает.

Убивают не гневом, но смехом. Вставайте же, убьем Дух Тяжести!

Я научился ходить: с тех пор я позволяю себе бегать. Я научился летать: с тех пор я не нуждаюсь в толчках, чтобы сдвинуться с места.

И вот я легок, и вот я летаю и вижу себя под собой, и теперь некий бог танцует во мне.

Так говорил Заратустра.