2. О чтении философской литературы
2. О чтении философской литературы
Читая, я прежде всего должен понимать, что имел в виду автор. Но для того, чтобы понимать это, необходимо понимать не только язык, но и содержание вопроса (die Sache). Понимание зависит от того, насколько я разбираюсь в вопросе.
При этом в изучении философии обнаруживаются следующие существенные черты.
С пониманием текста мы хотим достигнуть знания вещей. Поэтому мы должны одновременно думать и о самом вопросе, и о том, что имел в виду автор. Одно без другого делает чтение безрезультатным.
В процессе того, как я при изучении текста думаю о вопросе, в понимании происходит непроизвольное преобразование. Поэтому для правильного понимания необходимы оба элемента: углубление в содержание вопроса и возвращение к ясному пониманию предполагавшегося автором смысла. На первом пути я обретаю философию, на втором — историческое понимание.
При чтении нужно, прежде всего, обрести основополагающую позицию, которая направляет чтение исходя из доверия к автору и из любви к постигаемому им вопросу, как если бы все сказанное в тексте было истинным. Только в том случае, если первоначально я был всецело увлечен и с высказанным согласен, а затем как будто бы опять вынырнул из самого средоточия обсуждаемого вопроса, только тогда может быть пущена в ход осмысленная критика.
В каком смысле мы изучаем историю философии и усваиваем философию прошлого, можно понять, руководствуясь тремя кантовскими требованиями. Согласно последним, от человека требуется: мыслить самому (Selbstdenken); способность мысленно встать на место любого другого человека; мыслить в согласии с самим собой. Эти требования являются бесконечными задачами. Любое предвосхищающее решение, как если бы оно уже имелось или могло бы иметься, является обманом. Мы все время стоим на пути к выполнению этих требований. История помогает нам на этом пути.
Самостоятельное мышление не возникает из пустоты. То, что мы сами мыслим, должно быть показано нам в действительности. Мы заведомо верим в первоистоки, которые пробуждает в нас авторитет традиции, давая соприкоснуться с ними в начальных точках и в свершениях исторически данного философствования. Всякое дальнейшее изучение предполагает это доверие. Без него мы не могли бы взять на себя труды, связанные с изучением Платона или Канта.
Наше собственное философствование поднимается, как бы опираясь на исторические фигуры. В понимании их текстов мы сами становимся философами. Однако такое, осуществляемое в доверительном следовании усвоение не является послушанием. В совместном продвижении мы испытываем собственную сущность. "Послушание" означает здесь: доверить себя направляющему руководству, однажды принять его за истинное. Нам не следует сразу же прибегать к критической рефлексии и все время пребывать в ней, не следует сковывать ею собственное движение, осуществляемое под руководством того или иного авторитета в истории философии. Послушание означает далее - уважение; его не может позволить себе дешевая критика; это уважение по силам только такой критике, которая, опираясь на собственную обширную работу, шаг за шагом приближается к вопросу и затем дорастает до него настолько, что он становится ей по силам. Послушание находит свою границу в том, что за истинное принимается только то, что в самостоятельном мышлении смогло превратиться в собственное убеждение. Никакой философ, даже самый великий, не является обладателем истины. Amicus Plato, magis amica veritas[2].
Мысля самостоятельно, мы приходим к истине только в том случае, если постоянно озабочены своей способностью мысленно вставать на место любого другого человека. Необходимо узнать, что возможно для человека. Всерьез пытаясь думать о том, о чем думал другой, расширяют возможности собственной истины даже тогда, когда не принимают чужого мышления. Узнать же его можно, только отважившись поместить себя в него всецело. Далекое и чужое, крайности и исключение и даже нечто странное мы примеряем на себя для того, чтобы не обойти истину стороной, будет ли причиной этого слепота, или то, что мы смотрим мимо, или же то, что мы упускаем нечто изначальное. Поэтому философствующий обращается не только к тому философу, которого он выбрал в первую очередь и которого он изучает всецело и без остатка, но также и к универсальной истории философии, чтобы узнать, что там происходило и что было помыслено.
Обращение к истории может вызвать ощущение потерянности в многообразном и никак не связанном материале. Требование мыслить всегда в согласии с самим собой направлено против искушения слишком долго предаваться любопытству и наслаждению созерцанием при взгляде на многокрасочный материал. То, что мы берем из истории, должно стать стимулом для нас; оно должно или сосредоточивать наше внимание и пробуждать нас, или помогать усомниться в том, что касается нас самих. Исторический материал нельзя проходить в безличной последовательности. Мы должны привести в соприкосновение в истории то, что еще не вступило в фактическую взаимосвязь и взаимообмен. Самое чуждое должно вступить друг с другом во взаимоотношение.
Все сходится друг с другом в результате того, что воспринимается посредством Я понимающего. Стать согласным с самим собой означает оправдать собственное мышление посредством того, что разделенное, противоположное, несоприкасающееся относится к чему-то одному. Универсальная история, если она осмысленно усвоена, превращается в одно, пусть даже и всегда открытое, единство. Идея единства истории философии, которая в реальности всегда обнаруживает свою несостоятельность, играет форсирующую роль в процессе усвоения этой истории.