Глава 4

Глава 4

Мудрость и сила — таковы атрибуты соответственно Брахманов и Кшатриев или, если угодно, духовного владычества и светской власти; небезынтересно отметить, что в древнем Египте именно эти два атрибута, представленные в их естественном соотношении, объединяет в одном из своих значений символ Сфинкса. На самом деле, человеческая голова может рассматриваться как изображение мудрости, а тело льва, соответственно, — силы; голова — это духовное владычество, которое управляет, тело — светская власть, которая действует. Необходимо также отметить, что Сфинкс всегда изображается неподвижным, то есть светская власть подчеркнуто показана в “не-действующем” состоянии своего духовного принципа, в котором она содержится “в высшей степени”, то есть в состоянии возможности действия или, еще лучше, в божественном принципе, который объединяет два начала, духовное и светское, находясь вне их разделения и являясь общим источником, из которого они оба происходят, первое — напрямую, второе же — опосредованно, при помощи первого. Кроме того, мы можем указать вербальный символ, который в иероглифическом представлении является точным эквивалентом этому источнику: это название Друидов, которое читается как dru-vid, где первый корень обозначает силу, а второй — мудрость;[39] объединение этих двух атрибутов в одном имени, как и объединение двух элементов Сфинкса в едином существе, помимо того, что обозначает имплицитное включение царской власти в духовенство, является еще и напоминанием о том далеком времени, когда эти две власти были еще едины в состоянии первоначальной нераздельности в их общем и высшем принципе.[40]

Мы уже посвятили отдельную работу этому высшему принципу двух властей;[41] в ней мы дали объяснения, каким образом, ранее видимый, он в дальнейшем стал невидимым и скрытым, отстраняясь от “внешнего мира” по мере того, как этот мир удалялся от своего первоначального состояния, что должно было неизбежно привести к видимому разделению двух властей. Мы также показали, каким образом этот принцип возвращался, обозначенный различными именами и символами во всех традициях, как, в частности, он проявился в иудейско-христианской традиции в образах царя Мелхиседека и волхвов. Напомним лишь только то, что в Христианстве до сих пор, по крайней мере теоретически, признается этот единый принцип и утверждается посредством признания неразрывности двух функций — священнической и царской — в самой личности Христа. Кроме того, с определенной точки зрения эти две функции, соотнесенные таким образом со своим принципом, могут рассматриваться как в некотором роде взаимодополняющие, и несмотря на то, что вторая по большому счету находит свой принцип в первой, между ними, даже в их разделении, есть некая связь. Другими словами, поскольку духовенство перестает включать в себя естественным образом реальное исполнение обязанностей царской власти, необходимо, чтобы представители соответственно духовенства и царской власти черпали ее из единого источника, который находится “вне каст”; иерархическое различие, существующее между ними, заключается в том, что духовенство получает свою власть напрямую из этого источника, с которым оно находится в непосредственном контакте в силу своей природы, тогда как светская власть по причине более внешнего и собственно земного характера своих функций, может получить свою власть лишь через духовенство. На самом деле, духовенство играет роль собственно “посредника” между Небом и Землей; существуют достаточно веские причины, по которым духовенство в целом получило в западных традициях символическое звание “понтификата”, ибо, как об этом говорит святой Бернард, “Понтификат (le Pontife), на что указывает сама этимология данного слова, является мостом (le pont) между Господом и человеком”.[42] Если же подняться к первоисточнику двух властей — священнической и царской — то искать его надо именно в “небесном мире”, что может быть понято фактически и символически одновременно;[43] однако этот вопрос относится к тем, которые выходят за рамки данной работы, и если мы дали здесь короткий комментарий, то лишь для того, чтобы избавить себя в дальнейшем от постоянных упоминаний о едином источнике этих двух властей.

Возвращаясь к тому, что стало отправной точкой этого отступления, повторим, что атрибуты мудрости и силы соответствуют знанию и действию; с другой стороны, в Индии в связи с той же точкой зрения также принято говорить, что Брахманы — это тип стабильных существ, а Кшатрии — существ изменяющихся;[44] другими словами, на социальном уровне, который, впрочем, полностью соответствует уровню космическому, первые представляют собой неизменный элемент, вторые — элемент подвижный. Здесь проявляется незыблемость знания, которая наглядно отображается неподвижной позой медитирующего человека; со своей стороны, подвижность — это то, что присуще действию в силу его временного и переходного характера. Наконец, собственная природа Брахманов и Кшатриев фундаментально отличается в силу преобладания в них различных гун; как мы объяснили это в другой нашей работе,[45] индийское учение рассматривает три гуны, или три основных качества людей, во всех их состояниях манифестации: саттва соответствует чистой сущности Универсального Человека, который отождествляется с умственным светом или знанием и является восходящей тенденцией; раджас — это экспансивный порыв, в согласии с которым человек раскрывается в определенном состоянии и как бы на определенном уровне существования; и наконец, тамас — мрак, отождествляемый с невежеством и являющийся нисходящей тенденцией. Гуны находятся в совершенном равновесии в первоначальной нераздельности, и любая манифестация представляет собой нарушение этого равновесия; эти три элемента присутствуют во всех людях, но в разных пропорциях, которые собственно и определяют тенденции различных людей. В природе Брахманов несомненно преобладает саттва, направляя ее к состояниям сверхчеловеческим; в природе Кшатриев преобладает раджас, стремящаяся к реализации возможностей, заложенных в человеке.[46] Преобладанию саттва соответствует интеллектуальность; преобладанию раджас соответствует то, что из-за отсутствия лучшего термина мы называем чувствительностью; это еще раз подтверждает мысли, высказанные нами выше по поводу природы Кшатриев, а именно то, что Кшатрии не предназначены для чистого знания: присущий им путь можно было бы назвать путем “преклонения”, если перевести таким образом, впрочем очень несовершенно, санскритский термин бхакти, то есть путь, отправной точкой которого является элемент эмоционального уровня; и хотя этот путь встречается вне собственно религиозных форм, роль эмоционального элемента нигде еще не была так сильна, как в нем, ибо он выражает неким специфическим оттенком всю доктрину в целом.

Последнее замечание позволяет нам дать себе отчет в истинной причине существования этих религиозных форм: они, в частности, соответствуют народам, способности которых направлены главным образом к действию, то есть народам, если рассматривать их в целом, в которых превалирует “раджасический” — элемент, характеризующий природу Кшатриев. Именно эта ситуация, характеризует западный мир, вот почему, как мы уже указывали на это ранее,[47] в Индии говорят, что если Запад вернется к естественному состоянию и возродит регулярную социальную организацию общества, в нем будет очень много Кшатриев, но мало Брахманов; именно поэтому религия в наиболее строгом смысле этого слова — собственно западное явление. Это также объясняет тот факт, что на Западе, кажется, нет собственно чистого духовного владычества или, по крайней мере, нет силы, обладающей всеми свойственными ему чертами, перечисленными и описанными нами ранее, которая могла бы внешне проявить себя таковым. Религиозная адаптация как факт совершенно иной традиционной формы представляет собой, однако, проявление истинного духовного владычества, в наиболее полном смысле этого слова; это владычество, предстающее внешне как религиозное, может в то же самое время быть совершенно иной вещью внутри себя, поскольку где-то в глубине оно не теряет своей связи с Брахманами, под которыми в данном случае мы подразумеваем интеллектуальную элиту, сохраняющую понимание того, что находится вне любых частных форм, то есть понимание глубинной сущности традиции. Для этой элиты форма может играть лишь роль “поддержки”, с другой стороны, она предоставляет средство вовлечения в традицию тех, у кого нет доступа к чистой интеллектуальности; естественно, что такие люди не видят ничего кроме формы, их собственные индивидуальные возможности не позволяют им продвинуться дальше, и, как следствие, духовное владычество должно проявлять себя перед ними именно в том виде, который согласуется с их природой,[48] таким образом, чтобы их обучение, пусть даже внешнее, всегда вдохновлялось смыслом высшего учения.[49] Однако, если адаптация будет реализована, может случиться, что те, кто сохранял эту традиционную форму, впоследствии сами замкнутся в ней, утратив реальное знание того, что находится за ее пределами; впрочем, это может произойти в следствие различных обстоятельств, особенно вследствие “смешения каст”, из-за которого в среде духовенства могут оказаться люди, в реальности принадлежащие к Кшатриям; из всего вышесказанного нетрудно понять, что подобная ситуация в принципе возможна скорее на Западе. На самом деле, комбинация интеллектуальных и чувственных элементов характеризует эту искусственную форму как некую смешанную область, в которой знание гораздо реже рассматривается само в себе, чем как приложение к действию; если же различие между “духовным посвящением” и “посвящением царским” не будет тщательно и строго поддерживаться, то тем самым будет создана почва для разного рода смешений, не говоря уже о множестве конфликтов, которые были бы недопустимы, если бы светская власть всегда имела перед собой чистое духовное владычество.[50]

В наши намерения не входит выяснение того, какой из двух указанных нами возможностей соответствует положение религии в современном западном обществе, и причину этого нетрудно понять: религиозное владычество внешне не соответствует тому, что мы называем чистым духовным владычеством, даже если внутренне и обладает его реальностью; на самом деле когда-то оно действительно обладало этой реальностью, но есть ли она сейчас, это вопрос спорный.[51] Тем более трудно было бы утверждать, что в ситуации, когда истинная интеллектуальность утрачена настолько же полно, как это произошло в современную эпоху, естественным становится процесс, в ходе которого высшая и “внутренняя” часть традиции все более и более становится скрытой и недоступной, поскольку люди, способные ее понять находятся в явном меньшинстве; нам хотелось бы, вплоть до доказательства противоположного, признать, что так может быть и что осознание интегральной традиции и всего, что она включает в себя, продолжает еще в реальности существовать среди некоторых людей, как бы малочисленны они ни были. Впрочем, даже если это осознание будет совсем утрачено, все же останется некая традиционная форма, основанная на определенных регулярных принципах, которая всегда будет поддерживать, уже хотя бы в силу сохранения в неприкосновенности “буквы”, возможность возрождения традиции, которое, несомненно, когда-нибудь произойдет, если только среди представителей этой традиционной формы найдутся люди, обладающие необходимыми интеллектуальными способностями. В любом случае, даже если бы каким-то образом в наших руках оказались более точные сведения по этому вопросу, мы не собираемся делать их достоянием публики, разве что в силу самых исключительных обстоятельств, и вот почему: так называемое религиозное владычество при наиболее неблагоприятном положении вещей является также неким относительным духовным владычеством; мы хотим сказать, что, не будучи реальным духовным владычеством, религия может нести в себе его видимость, заимствованную из своего источника, и с ее помощью всегда может выполнять функции духовного владычества, по крайней мере внешне;[52] таким образом она на законных основаниях играет роль визави светской власти и должна рассматриваться как таковая во всех отношениях с ней. Те, кто понял нашу точку зрения, смогут без труда отдать себе отчет в том, что в случае любого конфликта между духовным владычеством, каковым бы, пусть даже относительным, оно ни было, и собственно светской властью мы всегда должны в принципе принимать сторону духовного владычества; мы говорим “в принципе”, ибо само собой разумеется, что у нас нет ни малейшего намерения ни активно включаться в подобные конфликты, ни тем более принимать какое-либо участие в раздорах современного западного мира, поскольку это никоим образом не является нашей целью.

Таким образом, в примерах, которые мы будем рассматривать впоследствии, мы не будем делать различия между теми, в которых идет речь о чистом духовном владычестве, и теми, где речь может идти только об относительном духовном владычестве; во всех случаях для нас духовным владычеством является та сила, которая выполняет его функции; кроме того, сходство, бросающееся в глаза во всех этих случаях, как бы далеко они ни находились друг от друг в историческом контексте, является достаточным основанием для такого уподобления. Проводить подобное различие мы будем лишь в том случае, если возникнет вопрос о реальном обладании чистой интеллектуальностью, который, на самом деле, здесь не стоит; кроме того, что касается владычества, связываемого с конкретной традиционной формой, мы должны заботиться о точном обозначении его границ, если можно так сказать, только в случаях, когда оно будет стремиться выйти за их пределы, и, опять-таки, мы не планируем затрагивать подобные случаи. По этому поводу еще раз напомним сказанное нами выше: высшее “в высшей степени” содержит низшее; тот, кто компетентен в определенных пределах внутри некоей установленной области, компетентен “a fortiori” во всем, что включают в себя эти пределы, тогда как он уже не является таковым во всем, что выходит за эти рамки; если бы это правило, очень простое, по крайней мере для тех, у кого сложилось четкое и правильное представление об иерархии, соблюдалось и применялось должным образом, никакое смешение областей и никакая ошибка так называемой “юрисдикции” не произошли бы. Многие, вероятно увидят в том, что мы только что сказали по поводу разделения и сохранения, лишь некие предостережения, полезность которых представляется сомнительной, другие же будут стремиться приписать всему чисто теоретическое значение; но нам кажется, что найдутся и те, кто поймет, что в реальности это нечто совершенно иное, и мы приглашаем их очень серьезно над этим задуматься.