Глава 47
Глава 47
Май проскочил мухой.
Суетясь как проклятый по хозяйству и в огороде, Сакуров и не заметил наступления лета со всеми вытекающими из этого похвального явления подробностями. Такими, как полная комплектация перелётного птичьего состава на исторической родине, трансформация весенних почек в пышную листву, появление пастухов с их недорезанным стадом и переезд дачников. В дополнение к этим вышеперечисленным подробностям локального, климатического и миграционного свойства у Сакурова снова загуляла коза. Она снова орала так, что только любо – дорого, снова собирался консилиум и Сакуров снова возил козу к козлу, проклиная тот день и час, когда он расчувствовался и поверил «доброму» Мишке.
Жорка тем временем пил, стремительно пропивая вырученные от продажи свиней деньги. Но ещё стремительней деньги обесценивались, благодаря инфляции и демократам, которые своё дело знали туго, за что Европа с Америкой их уважали. В общем, чтобы не обанкротиться окончательно, Сакуров поспешил выручить большую часть денег и, попеременно ругаясь то с Жоркой, то с самим Семёнычем, организатором пьяных оргий, купил новую партию поросят, числом десять визжащих недорослей, гусака на завод и трёх симпатичных гусынь. Затем Сакуров докупил зерна с комбикормом и, тайком от односельчан, купил пять мешков сахара. Год обещал быть урожайным на яблоки, поэтому искушённый в виноделии переселенец собирался сделать вино и водку и на обмен, и для удовлетворения известных потребностей своих теперешних земляков – приятелей. Ещё Константин Матвеевич приобрёл по случаю пять пятидесятилитровых бутылей. Сделал он это тоже тайно, совершенно нечаянно наткнувшись на одну из таких бутылей, пузатую и со сравнительно узким горлом, на базаре. Торговал бутыль какой-то интеллигентного вида мужичок в замшевой паре, с замшелой физиономией и разноцветным, наверно от авитаминоза, носом. Просил мужичок за свою бутыль до смешного мало, поэтому Сакуров даже не стал торговаться. А потом выяснилось, что данный мужичок – бывший завхоз местной больницы, сокращавшейся в виду демократических перемен и в плане штатов, и в плане услуг, оказываемых населению. Так вот, сократившись, замшевый мужичок связей с администрацией больницы окончательно не утратил, но, вступив с одним из представителей администрации в деловые отношения, принялся толкать на местном рынке разные, ставшие ненужными в больничном хозяйстве, предметы.
Короче говоря, купив первую бутыль, Сакуров погрузил мужичка в свой «Фольксваген», они быстренько смотались за ещё четырьмя в известное мужичку место и расстались, довольные друг другом. Сакуров укатил в деревню, мужичок побежал лечиться от авитаминоза.
Дома Константин Матвеевич мыть бутыли, как того строго рекомендовал «медицинский» мужичок, не стал, но потихоньку перетаскал их на чердак, справедливо полагая, что мыть бутыли следует тайком, дабы раньше времени не возбуждать к ним нездорового интереса со стороны известно кого.
«Ничего, - прикидывал бывший морской штурман, - перед употреблением помою…»
Параллельно с хлопотами по спасению обесценивающихся и пропиваемых денег Сакуров справился со всеми весенними делами в огороде: посадил картошку, посеял морковь с прочей зеленью, окопал яблони и чуть не набил морду Миронычу. Причём не сделал это дважды.
Первый раз Мироныч избежал участи быть побитым из-за почтенного возраста. И побить его следовало из-за каких-то мифических досок, которые якобы привезла учительница и которые у неё якобы кто-то спёр. Сначала, ясное дело, эти доски якобы привезли, но ни одна деревенская собака того не ведала, потому что первый раз в этом сезоне учительница прикатила в середине мая на трёх иномарках в компании продвинутой родни. А какой продвинутый дурак, пусть даже и русский, станет везти доски на иномарках?
Учительская родня Сакурову не понравилась. Это всё были люди важные, они смотрели на деревенских свысока, а с Сакуровым даже не здоровались даже в ответ на его предупредительные приветствия. Одна учительница перед ним зачем-то лебезила, да её сын вежливо кивал в ответ на приветствия ближайшего соседа его мамаши. Жена же сына, а также родители мужа дочери учительницы начисто игнорировали бывшего морского штурмана, а мамаша мужа дочери, якобы какая-то учёная барыня из самой академии наук, устроила истерику, когда на неё зашипел гусак Сакурова. Сначала Сакуров испугался за важную даму, потом посадил гусака под домашний арест, а затем учительница по большому секрету рассказала Сакурову, что её учёная сватья в прошлом – простая деревенская девка откуда-то с Поволжья. В своё время она смылась из деревни, добыв колхозное направление в Московскую сельхозакадемию, а потом вышла замуж за теперешнего учительшиного свата, нынешнего юриста-афериста.
Нынешний тоже оказался ещё тот гусь. Сначала – после демарша Сакуровского гусака и истерики супруги – он откантовал свою дородную супругу в учительскую избу, а потом – когда Сакуров убрал гусака – наехал на бывшего морского штурмана и пообещал, что за гусака тот ещё ответит.
Стадо к тому времени выгнали, и Мишка, узнав вечером о случившемся, принялся стращать Сакрова разными страстями, на каковые приспособились нынешние демократские крючки.
Но не о том речь, а о досках.
В общем, во второй раз, окончательно на всё лето, учительница притащилась в деревню в первых числах июня на пару с внуком, но уже без всяких иномарок, потому что воспользовалась услугами местного автобусного парка. А на следующий день уже вся деревня знала, что Сакуров украл у неё какие-то доски. Сакуров узнал об этом своём злодеянии последний и тотчас побежал выяснять отношения с учительницей.
«Ах, Костя, не надо!» - слабым голосом возражала учительница в ответ на попытки соседа выяснить причину, по которой ему инкриминируют кражу реально несуществующих досок, потому что вся деревня знала, что никаких досок никто учительнице в этом году не привозил. Знала, но злорадно помалкивала, потому что зачем портить представление?
А дело было в следующем.
Кое-какие деревяшки учительница таки привезла в свой первый приезд. Это были части какой-то разобранной на выброс мебели из квартиры преуспевающего юриста-афериста. Вышеупомянутые части положили у сарая учительницы, а Мишка, придумав использовать полированные дощечки под свой зад на телеге, данные мебельные части, числом ровно две, умыкнул сразу после отъезда учительницы в столицу. Потом, когда учительница прибыла в деревню с внуком и обнаружила пропажу, она первым делом обратилась к Миронычу, потому что тот околачивался поблизости и придумывал услугу, оказанную им в прошлом году столичной даме. Но не успел, потому что та первая начала жаловаться на пропажу.
Тут Мироныч, памятуя принадлежность зятя учительницы к полукриминальным столичным кругам в виде распоясавшегося бывшего спорткомитета СССР, а также не забывая про юриста-афериста, зятькова папашу, порядочно струхнул. И решил – на всякий случай – свалить вину на Сакурова. Тот, дескать, строится – развивается, вот он, дескать, и спёр.
«Ну, ты и сволочь! – надрывался Сакуров, когда узнал всё, и тряс Мироныча за воротник. – Дать бы тебе в пятак, да рука на такое старьё не поднимается!»
«А зря!» - гоготал со своего крыльца Жорка.
Дик в это время выскакивал из кустов и норовил тяпнуть хозяина за его ветхий зад.
«За что в пятак?» - не понимал или прикидывался дураком Мироныч.
«За учительшины доски, падла, которые кто-то спёр!» - орал Сакуров.
«А разве это не вы?» - невинным голосом уточнял Мироныч.
«Я! – продолжал надрываться вынужденный переселенец. – Это я спёр у неё три кубометра двухдюймовых досок, которые она привезла на трёх иномарках! А теперь собираюсь строить баню, веранду и новый сортир!!!»
«Я, пожалуй, один кубометр у вас возьму, - не терялся Мироныч, - в счёт долга за моих поросят, которых вы бессовестно реализовали, а денег мне не отдали…»
«Убью, гад!» - бесился Сакуров.
«Не, ты, Костя, ваще! – откликался со своего крыльца Жорка. – Теперь вся округа будет судачить о том, что ты грабанул бедную старушку на целый КАМАЗ досок и прицеп бруса в придачу! И первый, кто пустит эту парашу, будет Мишка».
«Ах, мальчики! – путалась тут же под ногами учительница, изображая на своём остреньком личике, обрамлённом подсинёнными кудельками, христианское всепрощение. – Что было – то быльём поросло. Не стоит теперь поминать старое…»
«Что-о-о?!!» - задыхался от возмущения Сакуров.
«Оглох, Константин? – веселился Жорка. – Ты прощён!»
«А сколько в прицепе было бруса? – деловито осведомлялся Мироныч. – Мне, знаете ли, брус тоже нужен…»
Во второй раз Мироныч избежал своей участи быть законно побитым буквально на следующий день. Его опять спасла ветхость, хотя причина, из-за которой его снова чуть не прибил Сакуров, оказалась более оригинальной, нежели какие-то доски.
Ближе к полудню, когда Сакуров уже достаточно наломался в хозяйстве и огороде, и решил посидеть на крыльце перед обедом, к нему подполз Мироныч. Жорка в это время отсыпался в преддверии очередной завязки, а Семёныч с Варфаламеевым поехали торговать редиской, выращенной Варфаламеевым. Петровна, вернувшаяся в лоно семьи, материлась на своём огороде, остальные деревенские занимались кто чем, а учительница висела в гамаке и читала модного Коэльо. Её внук в это время околачивался в соседней деревне, где харчился у какой-то знакомой своей бабки, тоже столичной дачницы. Сама учительница кормила внука по английской методе, то есть, держала впроголодь. Но, если внук устраивался к кому-нибудь из соседей (или к соседней дачнице) в нахлебники, не возражала.
В общем, когда Мироныч подполз к крыльцу Сакурова, свидетели отсутствовали. Сакуров курил и молча смотрел на старого мерзавца, мерзавец сладко улыбался беззубым ртом.
- Костя, миленький, - зашамкал Мироныч, - вы не брали мою челюсть?
- Чего? – не понял Сакуров.
- Вы челюсти моей не брали? – повторил свой вопрос Мироныч.
- А, челюсти! – наконец-то дошло до Сакурова, и он понял, почему старый хрен шамкает, а не клацает.
- Да, челюсти. А то, видите ли, я решил пообедать, а челюсти нету. Ну, я и подумал: а не Костя ли её взял?
Сакуров заскрипел зубами.
- Слушай, а ты сам как считаешь: на что мне твоя вставная челюсть?
Последние три слова Константин Матвеевич произнёс раздельно, подчёркивая своё нелицеприятное отношению к козлу, инициатору вчерашнего инцидента.
Но Мироныч проигнорировал отношение, а про инцидент, наверно, и не помнил.
- Ну, мало ли, - взмахнул руками старый хрен. – Моя челюсть, видите ли, больших денег стоит. Это, можно сказать, почти полкило почти драгоценного металла плюс ручная работа.
- Я тебя сейчас удавлю! – зарычал Сакуров и на всякий случай огляделся по сторонам. Да, свидетели отсутствовали напрочь, если не считать отдалённую учительницу в своём гамаке в виде неясных пятен пляжного халата сквозь буйную зелень черёмухи, бузины и сирени на её «огороде».
- Вы мне лучше челюсть верните, - бестрепетно возразил Мироныч, а Сакуров, до его прихода приятно предвкушавший простой и вкусный обед с щавелем и крапивой на чистом мясном бульоне, но потерявший всякий аппетит после новой претензии соседа, ощутил невыносимый зуд в руках. Бывший морской штурман вовремя спрятал руки за спину, встал и угрожающе – по его наивному мнению – навис над гнусным старцем.
- Я сейчас из тебя котлету сделаю, маразматик ты хренов! – заорал Сакуров.
- А я вас не боюсь! – завизжал Мироныч. – Отдайте челюсть или гоните триста долларов!
- Ах, мальчики! – выкатилась на шум из своего «огорода» учительница, стыдливо запахивая легкомысленный халатик на плоской груди. – Опять ссоритесь?
- Ссоримся?! – уже бушевал Сакуров. – Я его убью!
- Не убьёшь! – вопил Мироныч. – Сначала челюсть верни. Или гони триста…
- Ой, а это что за мусор снова к моему забору подбросили? – споткнулась учительница. – Да тут ещё снова ваш Дик нагадил!?
Учительница брезгливо поковыряла прутиком в собачьем дерьме и выкатила из него вставную челюсть, больше похожую на капкан, чем на саму себя. В это время зашуршало, и из зарослей молодого бурьяна высунулся Дик, а рожа у него была в натуре ухмыляющаяся.
«Понятно», - осенило Сакурова. Он предположил, что это вечно голодный кобель спёр челюсть хозяина, потому что она пахла чем-то съестным. Но пахнуть – ещё не значит быть съестным. Поэтому Дик челюсть из дома вынес, погрыз её, погрыз и бросил. Больше того: нагадил на неё в отместку за обманутые надежды.
- А вот за то, что вы мою челюсть ещё и в говно засунули, вы мне будете должны лишних сто долларов! – заявил Мироныч, поднимая челюсть с земли. Он обтёр её о штаны, сунул в рот, ужасно клацнул и пошёл в сторону околицы. Там паслась на привязи коза, туда же верхи подъезжал Мишка. Не доезжая загона, рыжий детина слез с лошади, её пустил пастись, а сам нырнул в кустарник, очевидно, по нужде.
- Я тебе харю набью, - упавшим голосом пообещал Сакуров.
- Мироныч, скажите своему Дику, чтобы прекратил гадить возле моего забора! – крикнула вдогонку старичку учительница.
- А с чего вы взяли, что это Дик гадит? – на ходу парировал Мироныч. – Это Мишкина лошадь…
- Вот я не отличу собачье дерьмо от конского навоза! – высокомерно возразила учительница. – Я, слава Богу, институт кончила…
«Это ты мужа своего кончила», - машинально подумал Сакуров, имея в виду известное всем вдовство дачницы. Константин Матвеевич решил повременить с обедом, интересуясь причиной, побудившей Мишку приехать в деревню в разгар рабочего дня Лопатинского пастуха.
В это время Мироныч почти дошёл до козы.
- Здравствуй, Белка! – сладким голосом приветствовал он козу, то ли забрюхатевшую после последней встречи с козлом, то ли молча отдыхающую до следующего раза. Коза скосила на скабрезного старичка жёлтый глаз и потрясла бородой.
- Здорово, старый! – очень похоже проблеял из кустов Мишка.
Мироныч остолбенел, затем медленно поворотился лицом к деревне и, широко расставляя ноги, побрёл к своей избушке.
«Наверно, обделался», - радостно подумал Сакуров.
- Слушай, Константин, - запел Мишка, выходя из кустов, - убери ты отсюда свою козу, а то мне тёлок пасти совершенно невозможно. Они, такое дело, видят твою козу и, вместо того, чтобы нормально пастись, все сюда тянутся. А что это, дескать, ещё за скотина вдали белеет? Они, тёлки, ещё совсем молодые, понимаешь, вот любопытство в них и играет…
- Да пошёл ты, - буркнул Сакуров и пошёл-таки обедать.
Обед, можно сказать, был испорчен. Да ещё кот с кошками. Все просили есть, а кошки, к тому же, ходили пузатые.
«Куда котят девать, чёрт его знает?» - озабоченно подумал Сакуров и выдал коту с кошками обед. Сам он поел на скорую руку и пошёл курить к сакуре. И правильно сделал, потому что, когда он вошёл в калитку на заднем огороде, к сакуре подбиралась коза. Она волочила за собой верёвку со штырём и блудливо мекала.
- Ну, ни хрена себе! – опешил Сакуров и бросился ловить козу. Но та взбрыкнула задними ногами и была такова.
Константин Матвеевич, забыв о перекуре и сакуре, рванул за козой. А вслед ему неслись вопли пострадавших от козьего нашествия соседей и соседок. Очевидно, коза успела в самый короткий промежуток времени, потому что совсем недавно Сакуров видел её на привязи, натворить всяких дел, на какие способны только козы. Ну, типа, сожрать раннюю капусту и потравить другую скороспелую зелень.
- Жорка, выручай! – заорал Сакуров, обнаруживая соседа на его заднем огороде. Жорка стоял в одних трусах и поливал ракиту. В смысле, обильно мочился на её ствол.
- Щас, только портупею надену, - хриплым с перепоя голосом пообещал Жорка, спрятал шланг и поплёлся в свою избушку.
Поймал Сакуров козу в огороде Мироныча. Бывший морской штурман воровато огляделся по сторонам, намотал козью верёвку на руку покороче, и, влепив козе чувствительного поджопника, погнал её на свой участок, к лесопосадке.
- Эй, помощь уже не нужна? – позвал Сакурова Жорка.
Бывший интернационалист, действительно, надел поверх трусов портупею, а на портупее болталась кобура.
- Нужна консультация, - откликнулся Сакуров и потащил козу дальше. – Портупею у военного добыл?
- У него, - не стал спорить Жорка, догоняя Сакурова.
- Решил сменить имидж? – поинтересовался Сакуров, имея в виду портупею поверх Жоркиных трусов.
- Решил, - снова не стал спорить Жорка.
- А куда девал прежний? – спросил Сакуров. Раньше Жорка, когда на него находило, любил выряжаться в кавалерийские галифе, десантный тельник и ватник. На ноги бывший интернационалист обувал что придётся, а вот поверх тельника всегда повязывал галстук. Галифе Жорка нашёл в бабушкином сундуке, всё остальное у него было своё.
- Никифору презентовал, - махнул Жорка в сторону пугала. Пугало Жорка смастерил сам, назвал его Никифором и одевал его по-всякому. Жорка даже придумал Никифору свистящую шляпу в виде хитроумно продырявленного чугуна, однако никакие птицы пугала не боялись и гуляли по Жоркиным грядкам как новые русские проститутки по всем оживлённым проспектам двух российских столиц.
- Точно, Никифору, - пробормотал Сакуров, разглядывая галстук на условной груди деревянного сооружения. Константин Матвеевич вбил штырь и подёргал за него.
- Что, пробуешь, могла ли коза сама вытащить штырь? – догадался Жорка.
- Мне кажется, что с превеликим трудом, - с сомнением возразил Сакуров.
- Ни боже мой! – весело воскликнул Жорка. – Штырь-то коровий!
- Тогда как она освободилась и пошла скакать по огородам? – развёл руками бывший морской штурман.
- Дело в том, что я видел приезд Мишки и подслушал его претензии касательно твоей козы, - сообщил Жорка, - а так как ты его претензии нагло проигнорировал, то он тебя и наказал.
- Не может быть! – ахнул Сакуров.
- Может. Мишке выдернуть штырь и пустить твою козу в чужие огороды – вкуснее елея…
- Вот сволочь! – воскликнул Сакуров. – Что же мне теперь делать?
- Вот именно, - понятливо поддакнул Жорка, - рыло ему тебе не начистить – мелковат ты против Мишки. И подляну ему устроить большую, чем он тебе, не сможешь, – культуры не хватит. Поэтому впредь будешь привязывать свою козу там, где удобно ему, а не тебе. Или козе…
- А может, пришить его? – со злостью спросил Сакуров.
- Всех не пришьёшь, - туманно молвил Жорка, - да и пустое это: из-за какой-то сраной козы так распаляться. А вот давай мы лучше на ней попробуем мой пневматический пистолет.
И Жорка достал из кобуры пушку.
- Не дам! – в натуре прикрыл козу грудью Сакуров.
- Нет, ты смешной! – удивился Жорка. – Сам её поджопниками потчуешь, что только держись, а шариком пульнуть…
- Слушай, у тебя с головой всё в порядке?
- Нет, конечно! А впрочем, хрен с твоей козой… Тем более, что пистолет я уже проверял на Семёныче…
- Как?!!
- Молча, - ухмыльнулся контуженный односельчанин. – Мы тут давеча напились и давай с Семёнычем спорить: чья пушка лучше. В общем, решили стреляться с десяти метров. Видал у него фингал под здоровым глазом?
- С ума сойти! – только и сказал Сакуров. – А если промахнулся бы? И попал бы в глаз? Или вообще убил бы?
- Я, как – никак, бывший диверсант, - надулся Жорка, - и с десяти метров могу из любого оружия любому комару яйца отстрелить. А убить бы я его по-любому не убил, потому что стрелял резиновыми шариками.
- Ну, вы даёте…
- Да, время проводим весело. Жалко, ты из обоймы выпал, даже за событиями не следишь.
- До ваших ли мне пьяных событий, - отмахнулся Сакуров и побрёл к сакуре. – Ты-то как: завязываешь?
- Да. Жена должна скоро в отпуск прикатить. Надо кой-какой порядок кое-где навести. Да и глюки замучили… Кстати, как у нас дела?
- Хреново. Скоро поросят с остальными гусями кормить нечем будет. Да и себя самого…
- Ладно, денег я тебе после приезда жены подброшу. И водки. На неё мы у совхозных скотоводов комбикорм выменяем. Или у комбайнёров раннего зерна купим…
- Правда? – оживился Сакуров.
- Правда…
Жорка проводил Сакурова до сакуры и потопал дальше, к себе домой.
- Слышь, а где ты взял пистолет? – спохватился Сакуров.
- Один бывший однополчанин презентовал, - откликнулся Жорка. Он скрылся за поросшей кустарником изгородью, а затем, судя по характерным возгласам, наткнулся на учительницу. Учительница ахала и хихикала, Жорка делал ей грубые комплименты по поводу пляжного халатика и устарелых прелестей, бессовестно прикрываемых вышеупомянутым предметом дачного туалета.
Сакура прижилась вполне, однако ещё трудно было сказать, сакура ли это, или что другое. Односельчане к экзотике, посаженной на заднем огороде Сакурова, уже не цеплялись, один только Семёныч нет-нет да спрашивал: когда же мы, дескать, начнём собирать с заморского деревца по два ведра шишек? И скоро ли можно будет взять отросточек на развод. Дело в том, что Варфаламеев наплёл про ожидаемые шишки, будто из них, как из хмеля, можно будет делать пиво.
- Да, пива бы сейчас неплохо, - мечтательно пробормотал Сакуров, перекуривая возле непонятного деревца. Слабый ветер шевелил игрушечные листочки, а от дерева шёл какой-то чудной невнятный аромат. По небу, сталкиваясь друг с другом, проплывали ватные облака, ракиты шумели и вздыхали, Мироныч пел арию демона из одноимённой оперы, написанной по мотивам одноимённой же поэмы господина Лермонтова Михаила Юрьевича.
«Наверно, штаны стирает», - подумал Сакуров, различая характерный плеск воды в вотчине соседа.
Вечером, когда Сакуров доил козу в компании кота и брюхатых кошек, к нему снова приполз Мироныч. Он самовольно проник во двор через незапертые ворота, встал рядом с Сакуровым и принялся отчитывать соседа за то, что тот научил говорить козу человеческим голосом специально для того, чтобы сжить его, бывшего директора, со света.
- Только вы зря стараетесь, - хорохорился старичок, пытаясь заглянуть через плечо сидящего соседа в ведёрко, куда брызгали молочные струйки, - меня не так-то просто сжить со света, потому что я очень тёртый калач. Мало, что я из заговора военных (87) вышел сухим из воды, но я и всю войну прошёл. А что до бывшего наркома моей промышленности, который постоянно палки в мои колёса вставлял, так я его знаете на сколько пережил? А вот сейчас посчитаем… Его в пятьдесят втором отправили на Соловки, а меня чуть не посадили на его место, но я решил ограничиться комбинатом…
- На бывшего донос ты писал или твоя жена? – спросил Сакуров, сноровисто сдаивая козье молоко
- Так что и ваша говорящая коза мне нипочём, - проигнорировал вопрос Мироныч, – поэтому вы будете должны мне за испорченные штаны ещё пятьдесят долларов.
- Тебе бы логику преподавать, - ухмыльнулся Сакуров и отпихнул кота от ведёрка. – Кстати, насчёт штанов. Вопрос первый: ты что, обделался? Вопрос второй: у Кардена штаны заказываешь, по пятьдесят баков-то?
Но Мироныч проигнорировал и эти два вопроса, но пошёл, незваный, смотреть поросят и мерить остатки комбикорма в закромах односельчанина.