Глава 35
Глава 35
За трудами и заботами Константин Матвеевич довольно быстро забыл о надувательстве во время взвешивания скотины. Он готовил огород к следующему сезону, кое-что достраивал в плане подворья, правил избушку, заготавливал дрова и прочее. Погода, кстати, всё ещё стояла хорошая, поэтому Мишка с Витькой продолжали пасти своё стадо, а Сакуров продолжал его сторожить. Опытные акционерные скотоводы попеременно появлялись в деревне, но ненадолго: привечать их было некому, а сами они никого привечать не собирались. Но вскоре ударили холодные дожди, и стадо угнали в Лопатино. А про зарплату Сакурову сказали, что как только, так сразу. В том смысле, что Мишка сам её привезёт вместе с ведомостью.
Услышав такое, Сакуров снова упал духом и пожаловался Жорке, но Жорка его утешил.
- Не ссы, привезёт, - заверил Сакурова бывший интернационалист, закуривая под козырьком Сакуровского крыльца. Жорка продолжал не пить, а Мироныч продолжал копать в лесопосадке.
- Правда? – слегка воодушевился Константин Матвеевич.
- Правда.
- Копейки какие-нибудь, - предположил Сакуров.
- За пастушество – да, но прибавь к ним две сторожевые зарплаты. Плюс кой-какой комбикорм. Чухаешь?
- Вообще-то, я больше рассчитывал на привес, - возразил Сакуров.
- Да хрен с ним, с привесом. Давай лучше прикинем, во что оставшиеся баки вложим.
Жорка мастерски плюнул в дупло ракиты, росшей у самого Сакуровского крыльца, и смачно затянулся сигаретным дымом. Дождь усиливался, ракита роняла на землю предпоследнюю листву, Мироныч, наконец-то, перестал стучать заступом.
- Давай трактор купим, - выдал свою заветную мечту Константин Матвеевич.
- На хрена? – удивился Жорка.
- Ну, всё-таки, - растерялся Сакуров.
- Ты что, механик? – спросил Жорка.
- Нет.
- Так и забудь. Я так прикидываю, что надо зерна закупить да поросят взять с полдюжины. Поставим их в твой сарай, а весной толкнём свинину где-нибудь в Москве. Кстати, неплохо было бы взять какую-нибудь подержанную иномарку.
- А хватит на всё? Помнишь…
- Помню. Знаешь, сколько сейчас стоит телега, которую мы толкнули в Мурманске?
- Сколько?
- Смешно сказать: всего триста долларов. А учитывая темпы инфляции, она нам обойдётся вообще долларов в двести.
- Да, Колюня не дурак, - поддакнул Сакуров.
- Был бы, - уточнил Жорка.
Жорка хотел сказать, что дальний родственник их односельчанина Семёныча был бы не дурак, если бы не связался с приятелями, потому что покупал он свой грузовик в кредит по остаточной стоимости и советскому номиналу почти год назад. А за это время бывшие советские рубли, смешавшись с демократскими банкнотами, упали в десять раз. То есть, если бы дальний родственник Семёныча остался при грузовичке, то он остался бы с ним почти задаром.
- Я одного не пойму, - решил развить тему Константин Матвеевич, - как мог такой никчёмный мужичок оформить такой узкий кредит?
- Сам не пойму, - пожал плечами Жорка.
Оба помолчали, думая на тему возможностей, которые предоставила российская демократия узкому кругу избранных людей для того, чтобы эти люди в скором будущем стали столпами нового российского общества. Каким будет вышеупомянутое общество и как в когорту избранных попал дальний родственник Семёныча, оставалось догадываться.
- А вот и Мироныч, - неожиданно сообщил Жорка.
- Где? – удивился Сакуров и повертел головой, высунувшись из-под навеса. Спустя минуту он действительно увидел старого сквалыгу, ползущего с заступом на плече и каким-то мешком в руке по границе участков Сакурова и Жорки Прахова. Дождь скрадывал передвижение бывшего директора, нынешним своим видом смахивающего на последнего разбойника из одноимённой драмы Шиллера, поставленной не в самом лучшем провинциальном театре. Передвигался старый хрыч с трудом, глядел злобно.
«Ну и слух у Жорки», - в который раз подивился Константин Матвеевич.
- Ну и здоровье у Мироныча, - возразил Жорка, имея в виду возраст бывшего директора и его повседневные упражнения на свежем воздухе, на воздухе очень свежем, и на воздухе донельзя мокром.
- Здравствуйте, Евгений Мироныч, - приветствовал односельчанина Сакуров.
- Здравствуйте, - огрызнулся Мироныч, вполз на крыльцо, брякнул об него заступ и стал что-то доставать из мешка.
- Нашёл фунты? – поинтересовался Жорка. – Или опять одни стерлинги?
- Какие стерлинги?! – завизжал старичок. – Я на вас в суд подам!
- За что? – удивился Жорка.
- За это!
Мироныч наконец-то опростал мешок и явил взорам соседей какой-то ужасно древний чугун, с корявыми наростами снаружи и изнутри.
- Две недели копал и – что?! – не отставал старичок, потрясая ужасным чугуном, явным ровесником самого себя.
- Что ж ты так орёшь, родной? – заговорщическим голосом урезонил старичка Жорка. – Ведь это тот самый чугун…
- Какой – тот самый? – насторожился Мироныч.
- Ну, тот, в который я фунты положил, прежде чем зарыть. Ты как горшок доставал: дыркой кверху или жопой?
- Чёрт! – хлопнул себя по лбу старый маразматик, схватил заступ и рванул обратно в посадку.
- Там рядом в горшке поменьше должны быть стерлинги! – крикнул вдогон старичку Жорка, а Сакурову, глядя на семенящего под холодным дождём Мироныча, сделалось совестно за своего друга.
Вечером случился скандал. Присутствовали Жорка, Сакуров, Виталий Иваныч, военный и Гриша. Центровым выступал Мироныч. Сначала он, конечно, не нашёл ни золотых фунтов, ни горшка с серебряными стерлингами. Больше того: Мироныч вывозился в грязи, как передовой золотарь (55), взявший повышенные обязательства чистить по три авгиевы конюшни за смену. В таком плачевном виде Мироныч пошёл доставать Жорку, требуя погасить мифический долг хотя бы с помощью трёхсот долларов вместо обещанного большого горшка с золотыми фунтами и горшка поменьше с серебряными стерлингами. Жорка, не побрезговав ветхостью мифического кредитора, спустил его с крыльца, и Мироныч, призывая всех желающих в свидетели, показательно похромал по деревне.
Первым Мироныча услышал Сакуров. Он убрал с огня кастрюлю со щами, накинул телогрейку и вышел на крыльцо. Мироныч воззвал к Сакурову и пошёл дальше. Сакуров поплёлся за старичком, проклиная себя за слюнтяйство.
Дальше к ним присоединился Гриша. Потом Виталий Иваныч. А затем и военный, зачем-то припёршийся в деревню в такую непогодь. Проигнорировали показательное выступление Мироныча Иван Сергеевич, вообще избегавший всяких тусовок, и Варфаламеев, болеющий похмельем.
- Володя! – приник к богатырскому плечу военного Мироныч, временно простив ему полтонны помидоров и ещё больше картошки. – Вы слышали, что со мной сделал этот подлец, Георгий Прахов?
- Что?
Военный с трудом сдерживал ликование. Впрочем, про себя потешались над плачевным видом впавшего в детство старичка все, кроме не совсем русского Сакурова.
- Он оскорбил меня действием! – патетически возопил Мироныч и воздел руки.
- Как?
По лицу военного ходили судороги, явные признаки тщетно скрываемого веселья.
- С крыльца спустил, - сообщил Гриша.
- И долг отдавать не хочет, - ухмыльнулся Виталий Иваныч.
- А сколько он вам должен? – задал актуальный вопрос военный.
- Пятьсот долларов! – не моргнув глазом, заявил Мироныч.
- Ух, ты!..
- Ай, да Жорка!..
- Силён, бродяга… - загомонили два односельчанина и один военный «арендатор».
- А за что он вам столько задолжал? – подвёл итог прениям военный.
- За что надо, - веско возразил Мироныч.
- Да ни черта он вам не должен! – не выдержал честный Сакуров и вкратце поведал историю про расшатанную морковь, золотые фунты и серебряные стерлинги. Виталий Иваныч покатился со смеху, а Гриша и военный лишь натянуто похмыкали, что свидетельствовало о возникшем у них желании самим покопаться в лесопосадке там, где недавно копался Мироныч. Сакуров, заметив такую реакцию в лице Гриши и военного, только руками развёл. Больше сделать он ничего не успел, потому что компания стихийно направилась к избушке Жорки. Виталий Иваныч продолжал веселиться, а Гриша и военный шли с целью раздобыться дополнительной информацией о зарытых золотых фунтах и серебряных стерлингах. Ну, и выпить, если Жорка выкатит мировую. Но Жорка ничего выкатывать не стал, поэтому скандал получился на славу. В разгар скандала притащился Варфаламеев, отозвал в сторонку Сакурова и попросил его, чтобы тот попросил Жорку дать в долг страждущему селянину сколько не жалко. Жорка ничего Варфаламееву не дал, но велел Сакурову отлить из неприкосновенного запаса. Сакуров послушно выдал селянину литр, и скандал передислоцировался в избушку Мироныча, откуда ещё долго слышались возбуждённые голоса про пятьсот долларов, расшатанную морковь, подбрасываемые коровьи лепёшки и найденный горшок. Дождь к тому времени прекратился, и Сакуров, мучимый желанием присоединиться к компании выпивающих, бесцельно шатался возле избушки Мироныча.
- А ну, покажи горшок! – требовал в это время военный. Голос у него был зычный командирский, поэтому Сакуров слышал военного лучше остальных. Но ещё лучше звучал смех Виталия Иваныча, присовокупившего к продолжению скандала свою бутылку водки.
- Да что горшок, - канючил Мироныч, - дрянь горшок.
- Не скажи, - гудел военный, - старинная работа.
- Однако странные на нём образования, - встревал Виталий Иванович. – Вы, Мироныч, в своё время в технологическом учились?
- В горном, - возражал старичок.
- Ну, так всё равно химию проходили?
- Проходил…
- Про диффузию помните?
- Про диффузию помню… А что?
- Да, нет, ничего… Однако образования очень подозрительные…
- Что, думаешь, золото в чугун сдиффузировало? – прямолинейно спрашивал не совсем тёмный военный.
- Возможно, возможно…
«Вот, блин!» - подумал в этом месте Сакуров, пробираемый холодным ветром и обострившимся желанием выпить. Он ещё покрутился возле избушки бывшего директора, потом посмотрел на тёмные окна бывшего интернационалиста, который спал сном праведника, упрекнул себя за слабохарактерность и пошёл домой. Он долго ворочался в постели, поминая Жорку, который одинаково легко переносил и периоды беспробудного пьянства, и периоды категорического неупотребления спиртного, а когда стал засыпать, услышал какой-то противный звук. Не то что этот звук был громким, но из-за его образовавшегося постоянства сна как не бывало. Сакуров минут пять не мог сообразить: что это за звук? Но потом, когда услышал вой Дика, предположил, что это Мироныч пытается отскрести от стенок чугунного горшка «сдиффузировавшие» в него золотые фунты.
«Неужели?» - подумал бывший морской штурман, оделся и вышел на крыльцо покурить. На улице стояла сплошная ветреная темень, с ракит сыпало сдуваемой влагой, молодой месяц мелькал в прорехах туч, а Дик выл так, что только любо дорого. Ему вторили собаки из Лопатино, порывистый ветер придавал собачьим голосам оркестровое разнообразие, а Мироныч солировал напильником о чугунные стенки антикварного горшка.
«Сволочь, - с тоской думал Сакуров, понимая, что в эту ночь ему уже не заснуть, - лучше бы он его распилил, как Паниковский с Балагановым гири Корейко (56)…»
Мишка привёз зарплату в конце октября. Дожди к тому времени совсем обнаглели, а снег всё ещё скромничал, теряясь редкими мохнатыми ресницами в проливной пустоте выплаканного взгляда уходящей осени. Поэтому, если снег и выпадал, то его тотчас съедала неизбывная сырость расходившейся осени, и, в общем, первый снег только холодил землю, но пока ещё её не украшал.
Сакуров, привыкший к чисто южной осени с ненавязчивыми разборками в части температурных режимов во время смен сезонов, только со второго раза в полной мере ощутил неуютную забористость климатического перехода от состояния обманчивого тепла бабьего лета к реальной неуступчивости производителей мороженого, айсбергов и специальных камер для долгосрочного хранения невостребованных покойников. Это новое ощущение ему не нравилось, а своё первое стоическое восприятие климатического максимализма места вынужденного поселения Константин Матвеевич объяснял тем, что тогда ему, голому беженцу, было не до тёплого жиру, а лишь бы быть живу. Сейчас же, когда прошлогодний беженец слегка жиром оброс, и в его душе установилось кое-какое равновесие, он начинал с лёгкой ностальгией вспоминать вечно зелёный Сухуми, почти бесплатные мандарины и дом почти всей его жизни в пятистах метрах от тёплого моря. Когда Константин Матвеевич доходил в своей ностальгии до воспоминаний о доме, где продолжали звучать голоса жены и дочери, бывший морской штурман испытывал острое желание напиться. Чтобы остудить желание, Сакуров выходил на крыльцо и дышал очень свежим воздухом. Воздух – холодный ветер пополам с колючим дождём – желание не охлаждал. Напротив: вдыхая очевидные признаки неуютной зимы без видов на урожай цитрусовых, напиться Константину Матвеевичу хотелось ещё больше. Он смотрел на избушку Жорки Прахова, уехавшего за своей пенсией в своё Подмосковье, вздыхал и спускался с крыльца, чтобы прогуляться за околицу. Под ногами чавкала сырая листва пополам с чернозёмом, ветер творил какой-то унылый мотив типа Шнитке (57) с помощью голых крон ракит и незапертых дверей одного из сараев Мироныча, Дик выводил свою партию ломающимся басом подрастающего дармоеда, а с южной окраины деревни доносились голоса Гриши и Варфаламеева, не поделивших последнюю очередь идти в ближайший посёлок к ближайшей самогонщице. Северная же окраина, если не считать Дика, оставленного якобы сторожить якобы добро Мироныча в силу временного отсутствия последнего, никакими голосами не отзывалась, а Сакуров хмуро молчал, потому что до разговоров с самим собой он ещё не допился.
«И не стану», - железно подумал он, стараясь отогнать от себя желание напиться, подстрекаемое голосами Варфаламеева и Гриши. В это время на горизонте появился на своей телеге Мишка, а спустя полчаса оказалось, что он привёз зарплату.
- Здорово, - елейным голосом пропел рыжий великан, спускаясь на землю и привязывая свою кобылу у крыльца Сакурова.
- Привет, - буркнул Сакуров, неодобрительно наблюдая действия великана, изобличающие его желание пообщаться с Константином Матвеевичем не минуту – другую, а гораздо дольше. И не под навесом крыльца, а в более приватной (или приветливой) обстановке.
- Ну, пошли, что ли? – спросил Мишка и первый вошёл в избу бывшего морского штурмана.
- Пошли, - пожал плечами Константин Матвеевич.
- Распишись и получи, - велел Мишка, по-хозяйски усевшись за главный стол и расстелив на нём акционерную ведомость.
- Ничего себе получилось, - прокомментировал Сакуров, подписав три зарплаты.
- И вот здесь, - показал Мишка.
- А здесь за что? – не понял Константин Матвеевич.
- За зерно, - ласково пояснил Мишка.
- Это какая-то универсальная ведомость, - пробормотал Константин Матвеевич, зависая шариковой ручкой над указанным местом. – Но зачем я должен расписываться за зерно сейчас, когда я его ещё не получил?
- Я получил, - утешил его Мишка. – Можешь хоть сегодня забирать его из моего амбара.
- Это… как это? – забуксовал Сакуров, памятуя Жоркины рассказы о проделках Мишки, всучивавшего ему травленую мышами шелуху под видом отборной пшеницы.
- Да ты не сомневайся, Константин! – сказал Мишка таким прочувственным голосом и так честно посмотрел на Сакурова, что тому сделалось стыдно за свои мысли. – А то наслушался Жоркиных басен и держишь тут нас всех за гандонов…
«И действительно», - ещё больше устыдился Сакуров, оттаивая под взглядом васильковых глаз на широком добром лице русского богатыря.
- …И думаешь, поди: вот Мишка моё хорошее зерно себе в амбар ссыпал, а мне отдаст позапрошлогоднее. Вот поэтому, чтобы у тебя не было таких на мой счёт подозрений, я твоё зерно сейчас не привёз. Нет, думаю, пусть Костя сам приедет, и сам берёт из моего амбара то зерно, которое ему больше понравится. Так что можем поехать прямо сейчас, погрузить зерно на мою телегу и привезти его к тебе. Тут тебе тонна причитается. У тебя двадцать пустых мешков найдётся? А то, сам понимаешь, зерно у меня насыпью.
- Пшеница? – не поверил своим глазам Сакуров, подмахивая бумагу и прикидывая, где ему раздобыться мешками.
- Она, - снисходительно улыбнулся Мишка, но затем посуровел и добавил: - А вот Миронычу мне ничего выхлопотать не удалось. Придётся тебе или из своего фонда ему полтонны выделить, или самому в правлении хлопотать.
- Полтонны?! – ахнул Сакуров. – За что???
- Я в эти детали вникать не хочу, - дипломатически возразил Мишка, - но скажу по секрету: уже вся округа знает, что какой-то разбогатевший на фермерстве беженец беспощадно эксплуатирует местного старичка. Причём старичка очень ветхого, каковой старичок, невзирая на свою ветхость, вынужден подрабатывать на любых кабальных условиях в силу своей сложившейся бедности…
- Блин! – только и сказал Сакуров.
- Кстати, где он? – поинтересовался Мишка и извлёк из недр своего стилизованного под брезентовую плащ-палатку зипуна (58) литровую пластиковую бутылку с ядрёным самогоном из патоки.
- Он… - зачарованно уставился на бутыль Сакуров и кратко поведал Мишке историю про горшок с вымышленными Жоркой золотыми фунтами. В конце этой истории Мироныч таки доскрёбся до какой-то желтизны в чугунных недрах горшка, запер Дика в сенях своей избы и побежал в город к знакомому химику, чтобы уговорить того сделать спектральный анализ находки. Или хотя бы покапать на выявленную желтизну соляной кислотой. Но так как Мироныч хотел дармового анализа (или дармовой кислоты), а все Угаровские химики сидели в своих школах четвёртый месяц без зарплаты, то Мироныч пропадал уже третьи сутки.
- Иди ты! – по-бабьи ахал Мишка, заливисто хохотал и спрашивал про остальной народ.
- Жорка уехал за пенсией, - объяснил Сакуров, логично не упоминая учительшу, вековух и прочих потенциальных не собутыльников Мишки. Впрочем, вышеупомянутые и прочие отсутствовали в силу своего дачного статуса.
- Ну, что ж. Нам будет больше. Про Алексея ничего не слыхал?
- Нет. Кстати: я не пью…
- Иди ты!
- Ей-богу!
Сакуров побожился так убедительно, что Мишка проникся и предложил позвать до компании хотя бы Варфаламеева.
- Вот это дело! – обрадовался Сакуров, а затем вопросительно добавил: – Но только он был с Гришей?
- Гриша отпадает, - возразил Мишка. – Закусить чем найдётся?
- Сделаем! – махнул рукой Сакуров, сунул три получки в небольшой задний карман старых Жоркиных джинсов и поспешил на выход, пока Варфаламеев и Гриша окончательно не договорились о последней очереди идти известно куда и знамо к кому.