5. Перспективы развития российского права и государства: конституционные положения и действительность

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. Перспективы развития российского права и государства: конституционные положения и действительность

Новая Конституция Российской Федерации — одно из важных достижений на пути России от тоталитаризма к правовому строю. Само наличие новой Конституции, ее правовые идеи и нормы, ее положения о правах и свободах человека и гражданина, закрепленные в ней принципы и процедуры формирования и функционирования всей системы государственной власти имеют существенное значение как для продолжения необходимых реформ, так и для удержания всего процесса постсоциалистических радикальных преобразований в конституционно-правовом русле.

Новая Конституция стимулирует становление различных правовых форм развития в стране демократического процесса и в целом ориентирует на формирование и утверждение правовой демократии — в противоположность различным формам и проявлениям антиправовой социалистической демократии из нашего недалекого тоталитарного прошлого. Ведь только правовая демократия, признающая основополагающие ценности права, правового государства, прав и свобод человека и гражданина, согласуема с фундаментальными требованиями конституционного строя. И только в условиях правовой демократии Россия, как это следует из смысла ст. 1 Конституции, может быть демократическим и одновременно правовым государством.

Отдавая должное всему тому ценному и позитивному, что связано с принятием новой Конституции и ее воздействием на происходящие в стране процессы, следует вместе с тем отметить и заметный разрыв между Конституцией и реальной жизнью[587].

Дело в том, что сформулированные в новой Конституции правовые начала и требования (в области прав и свобод человека и гражданина, правовой системы, основ гражданского общества, правового государства, федерализма и т. д.) по своему социально-историческому смыслу и содержанию характерны для прочно сложившегося буржуазно-демократического строя и могут быть реализованы в условиях, как минимум, развитого капитализма, развитого буржуазного общества и государства, развитого буржуазного права и т. д.

Отсутствие таких условий в постсоциалистической России (сегодня и в достаточно долгой перспективе) порождает большой разрыв между соответствующими конституционными положениями и фактически складывающейся действительностью. Избранный курс преобразований (на путях "разгосударствления" и приватизации бывшей социалистической собственности) привел пока что не к капитализму, а к весьма неразвитым, докапиталистическим (добуржуазным) социальным, экономическим, политическим и правовым формам и отношениям.

Когда идеологи перехода от социализма к капитализму говорят о разгосударствлении и приватизации собственности, то при этом как бы само собой разумеется, будто речь идет об изначальной собственности государства и о ее разгосударствлении, а не о достоянии народа, не о десоциализации бывшей общественной социалистической собственности.

Получается любопытная картина. С одной стороны, постсоциалистическое государство присваивает и по-настоящему превращает в свою собственность основной итог социализма — социалистическую собственность. С другой стороны, это же государство, как бы не желая иметь ничего общего с кровавым прошлым (кроме, разумеется, претензий в отношении созданной на этой крови социалистической собственности), делает вид, будто социализм здесь ни при чем и социалистическая собственность появилась без социализма.

Чтобы отвергнуть социализм на будущее, его наличие наши реформаторы отрицают и в прошлом. В русле такого несерьезного отношения к социализму любые реформы обречены на деформацию и неудачу. И прежде всего потому, что социалистической собственности, не отягощенной социалистическими долгами и постсоциалистическими ожиданиями вернуть их, не бывает.

Главным и определяющим фактором всего процесса постсоциалистических преобразований стало действительное огосударствление социалистической собственности. В этом — суть дела, все остальное (в экономике, политике, законодательстве и т. д.) — следствие. Данное обстоятельство заслуживает тем большего внимания, что оно, как ни странно, до сих пор не осознано обществом.

Это огосударствление общественного достояния, официально названное разгосударствлением, было компенсировано тем, что каждый получил по ваучеру, разрекламированному в качестве воплощенной гарантии "равных стартовых возможностей" для движения от социализма к рыночному обществу и надежного средства широкой "народной" приватизации. С подобной миссией, как известно, ваучеры явно не справились.

Приватизация по сути своей исходно была привилегией для весьма небольшой части общества, и с самого начала было ясно, что такая эфемерная возможность с помощью незначительных квазиденег приобрести что-то из ограниченного фонда подлежащих приватизации за ваучеры объектов собственности будет, конечно, реализована лишь немногими (представителями

номенклатуры и теневой экономики, мафиозными структурами, отдельными трудовыми коллективами и т. д.). Для них ваучерная приватизация действительно стала средством "прихватизации" больших кусков общего "социалистического наследства" и временем легитимации в качестве "новых русских" (т. е. нового слоя общества, обогатившегося в результате постсоциалистического варианта "первоначального накопления капитала").

Но главное и определяющее во всем этом процессе состояло в том, что именно в ходе т. и. "разгосударствления" и приватизации была изменена природа социалистической собственности и она впервые на самом деле — в экономико-правовом смысле — была огосударствлена. И только с помощью приватизации (и, следовательно, признания частной собственности и допущения неопределенного множества частных собственников) постсоциалистическое государство как раз создало экономико-правовые условия, необходимые для самоутверждения в качестве настоящего собственника.

По смыслу этого процесса основная масса объектов огосударствленной собственности остается у государства, а какая-то часть их на тех или иных условиях (в ходе "ваучерной", а затем и денежной приватизации) переходит к некоторым членам общества (индивидам, объединениям, акционерным обществам и т. д.).

В условиях т. и. "государственной собственности" при социализме под "государством" как единым и абсолютным квазисубъектом собственности имелось в виду только все советское государство в целом — без какой-либо дальнейшей конкретизации и детализации составных частей этого "государства" по вертикали и горизонтали. После распада СССР статус подобных единственных квазисубъектов приобрели бывшие союзные республики — каждая у себя.

В ситуации действительного огосударствления собственности неизбежно развернулась борьба между различными звеньями государства (по вертикали и горизонтали) за право быть субъектом создаваемой всерьез (в экономико-правовом, рыночном смысле) государственной собственности.

Острота этой борьбы обусловлена тем, что эта вновь возникшая государственная собственность в сложившихся условиях по существу является частной собственностью с ее разделением между Федерацией в целом и 89 субъектами Федерации. В этой борьбе участвуют и формирующиеся новые органы местного самоуправления, тоже претендующие на часть объектов государственной собственности.

Согласно новой Конституции Российской Федерации (и. 2 ст. 8), "в Российской Федерации признаются и защищаются равным образом частная, государственная, муниципальная и иные формы собственности". Здесь различие между видами собственности проводится по внешнему признаку — по владельцам (субъектам) собственности: частная собственность — у отдельных лиц и их объединений, государственная — у государства, муниципальная — у органов местного самоуправления и т. д. Но по существу все эти виды собственности в условиях нынешней приватизации являются лишь различными (по субъектам, правовому режиму, способам владения, пользования и распоряжения, степени свободы или зависимости от политико-властных решений и т. д.) формами типологически единой частной собственности.

В этой связи весьма показательно, что в Конституции, которая фактически закрепляет переход от социалистической собственности к собственности частной, ничего не говорится о действительном огосударствлении собственности и ее приватизации. Вместо всего этого в Конституции (и. 1 ст. 114) содержится положение о том, что Правительство Российской Федерации "осуществляет управление федеральной собственностью". Создается впечатление, будто речь идет об "управлении" в старом смысле планирования социалистического народного хозяйства и т. д., а не в смысле приватизации, капитализации и других товарно-денежных трансформаций объектов социалистической собственности.

Характерно и то, что в складывающейся системе субъектов государственной собственности "государство" в качестве собственника представлено исполнительной властью (на общефедеральном уровне и на уровне субъектов Федерации, в центре и на местах). Именно она наделена полномочиями управления огосударствленной собственностью, т. е. функциями власти и собственника одновременно.

О смысле и качестве этого управления можно судить по известным уже плодам приватизации. Правда, обещают, что за первой, ваучерной, ее стадией последует вторая, денежная. Мол, девственная пора стартового равенства, увы, прошла, и дальнейшую гонку за собственностью продолжат лишь призеры первого тура.

Основные итоги осуществленного типа десоциализации собственности (на путях "разгосударствления" и приватизации) состоят в том, что в России действительно созданы исходные начала и формы собственности, права, государственности, рынка и т. д.

Однако эти начала и формы, строго говоря, добуржуазные — по их природе и содержанию, по степени их социально-исторической развитости и т. д.

При оптимистической оценке идеи капитализации социализма можно сказать, что реформаторы в общем успешно и грамотно движутся в исторически известном направлении к капитализму: от рабства — через феодализм.

В пессимистической же редакции это означает, что социализм по желанию в капитализм не преобразуется, и из первого второе не получается.

Все это, конечно, плохо вяжется со сверхзадачей избранного пути преобразований — осуществить переход от социализма к капитализму.

Причина, по которой мы в результате проводимых реформ неизбежно оказываемся в докапиталистической (можно сказать, неофеодальной) ситуации, кроется в природе складывающихся у нас общественных и политических отношений, в типе собственности и права. Эта типология предопределена постсоциалистическим огосударствлением собственности, т. е. созданием такой собственности, которая еще не свободна от государственной власти, и такой государственной власти, которая еще не свободна от собственности. В социально-историческом измерении подобная ситуация характерна для феодальной стадии, когда экономические и политические явления и отношения в силу их неразвитости еще не отделились друг от друга и не образовали две различные сферы относительно независимого, самостоятельного бытия. Такой симбиоз власти и собственности, политики и экономики означает, что общественно-политическое целое еще не дозрело до дифференциации на частно-правовую и публично-правовую области, на гражданское общество и политическое государство.

Разумеется, в конце XX в. не может быть простого повторения исторически известного классического феодализма в чистом виде и полном объеме. Да и феодализм был разный.

Своеобразие складывающейся у нас сверхновой феодальной туманности определяется уникальностью нашей государственной собственности и особенностями формируемой на этой основе системы политико-экономических и правовых отношений.

Феодальная природа исходного начала "власть-собственник" по-феодальному деформирует и власть, и собственность, и отношения между ними.

Отметим некоторые основные моменты этой тенденции к феодализации.

Прежде всего сама формирующаяся постсоветская российская государственность в силу огосударствления собственности оказывается — в духе феодализма (отсутствие внутригосударственного суверенитета, общего правопорядка и единой законности, партикуляризм и разнобой в действующем праве, тенденции к сепаратизму и автаркии) — совокупностью множества фактически достаточно независимых друг от друга государственных образований, наглядно демонстрирующих отсутствие подлинного внутреннего государственного суверенитета. Причем это не обычная, характерная для развитого государства, децентрализация единых государственных полномочий и функций, не их частичная передача от государственного центра местам. Напротив, в нашей центробежной ситуации места сами претендуют на роль независимых центров. С этим и связана тенденция к формированию множества самостоятельных Центров власти-собственности, по своей сути запрограммированных и ориентированных на утверждение, в меру возможности, своего суверенитета, на отрицание или хотя бы максимальное ограничение суверенитета объединяющего их государственного целого.

Этот процесс десуверенизации целого и суверенизации его составных частей, названный "парадом суверенитетов", усугублен и усилен в России национальным фактором. Но многое здесь обусловлено, мотивировано и актуализировано именно огосударствлением собственности, в результате которой появилось, как минимум, 90 центров власти-собственности (Федерация в целом и 89 ее субъектов), не считая прочие региональные и местные претензии на власть и собственность.

В такой ситуации объективно — независимо от субъективной воли ее участников — мера и пространство власти определяют ареал и состав ее собственности. В свою очередь, такая собственность в сложившейся обстановке — необходимое условие и материальная основа для утверждения в качестве государственной власти на определенной территории.

Отягощенность формирующейся государственности (на всех уровнях — общефедеральном, региональном, местном) собственностью развязывает мощную и долгосрочную центробежную тенденцию к самостийности и феодальному дроблению страны. Утверждению единого государственного суверенитета в России препятствует именно государственная собственность в руках Федерации в целом и ее субъектов. Государство-собственник мешает государству-власти утвердиться в качестве суверенной организации, поскольку суверенитет по своей природе — это организация власти, а не собственности.

И в этом можно увидеть своеобразную расплату за неправомерное огосударствление общественного достояния. Вместо того, чтобы наконец-то стать общим делом народа, посттоталитарное государство из-за деформирующей его собственности оказывается частным делом федеральной и региональной бюрократии, новых политико-экономических элит в центре и на местах.

Там, где нет прочно утвердившейся единой системы суверенной государственной власти, там по определению не может быть реального верховенства обязательного для всех закона и вообще единой законности и общего правопорядка, единого экономического, политического и правового пространства.

Для реально складывающейся ситуации характерны такие типично феодальные явления, как отсутствие в стране единого правового пространства, общего правопорядка и единой законности, девальвация роли закона, бездействие общих правовых принципов и норм, конкуренция источников права, разнобой и противоречия между различными нормативными актами, раздробленность мозаичность и хаотичность правовой регуляции, корпоративный "сословноцеховой" характер различных правомочий и правовых статусов. Вместо декларированных в новой Конституции всеобщих прав человека и гражданина и в противовес принципу всеобщего" правового равенства в реальной жизни доминирует дух корпоративизма, действует множество нормативно установленных общефедеральными и региональными властями особых прав-привилегий, специальных правовых режимов, разного рода правовых исключений и льгот — в пользу отдельных лиц, групп, профессий, социальных слоев, территорий и т. д.

Право как привилегия особо откровенно и результативно утвердилось в процессе приватизации и вообще в сфере собственности. Здесь каждый субъект и объект собственности, любой промысел появляется, живет и действует не по единому общему правилу, а в виде исключения из него, в каком-то казусном (т. е. определенном для данного конкретного случая) статусе и режиме.

Такой крен в сторону феодализации отношений собственности был задан курсом самой приватизации части объектов огосударствленной собственности, в результате которой собственниками такого ограниченного круга объектов реально могли стать лишь некоторые, но никак не все желающие. При этом именно государство (соответствующие государственные органы и должностные лица) как власть и как исходный суперсобственник определяет, кому, как, сколько, для чего и на каких условиях предоставляется собственность.

Общее для всех право и всеобщее правовое равенство в отношении собственности было в ходе приватизации выражено в виде фиктивного, бумажно-ваучерного равенства. Приобретение же реальной собственности оказалось привилегией лишь немногих, так что складывающиеся в этих условиях отношения собственности представляют собой пестрый и хаотичный конгломерат особых прав-привилегий.

Рука власти настолько зримо управляет всеми этими отношениями собственности, опутанными многочисленными государственными требованиями и ограничениями, что до невидимой руки свободного рынка — целая эпоха.

В таких условиях право-привилегия — это зависимость любого собственника от усмотрений власти-собственности и привилегия по отношению ко всем остальным. Сверхмонопольная государственная собственность по своему образу и подобию создает в условиях дефицита собственности монопольно привилегированных собственников помельче, которые зависимы от государства, но всесильны по отношению к несобственникам.

Постсоциалистическое общество поляризируется на меньшинство собственников и большинство несобственников в духе именно таких прав-привилегий в сфере собственности и иных отношений. Отсюда далеко до буржуазного гражданского общества, где давно уже утвердившееся всеобщее формально-правовое равенство существенно дополняется развитой системой социальной политики за счет собственников и верхов общества в пользу несобственников и низов общества. Разница — большая, можно сказать, формационная.

Именно на несобственников в нашей ситуации падает основная тяжесть преобразований, в результате которых в большом выигрыше оказываются весьма узкий слой собственников и. новая номенклатура, осуществляющая дележ огосударствленной собственности.

Вместе с "новыми русскими" возникает и новый русский вопрос: удержат ли "меньшевики" собственность?

Дело, разумеется, не в зависти бедных к новым богатым, как это изображают циничные апологеты обогащения и успеха любой ценой, а в природе и характере происходящих процессов, в неправомерности и несправедливости фабрикации (административными и криминальными средствами) собственности одних за счет всех остальных. На такой основе действительное общественное согласие просто невозможно.

Складывающаяся ситуация становится питательной почвой для социальных, политических и национальных конфликтов, активизации коммунистических, необольшевистских, национал- социалистических и других экстремистских сил и движений, для экономической и всякой иной преступности, взлет которой сопровождается криминализацией всех основных структур, отношений и форм жизнедеятельности общества.

Все это (неразвитость отношений собственности и права, умножение и усложнение конфликтов, поляризация социальных слоев и групп, слабость государственных начал и т. д.) усиливает раскол и конфронтацию в обществе.

От резкого сдвига в сторону левого или правового экстремизма основную массу населения пока что удерживает не столько согласие с происходящим, сколько измученность прошлым и инерция надежды на получение своей справедливой доли от социалистического наследства. Без удовлетворения в той или иной форме этих правомерных притязаний значительная часть общества будет, по логике вещей, оставаться в поле притяжения и в активе коммунистической идеологии. А долгое прощание с социализмом чревато привычными эксцессами "войны всех против всех" за собственность и власть и традиционным откатом от реформ к насилию, контрреформам и чрезвычайщине.

Между тем новый тоталитаризм, левый или правый, всякого рода попытки восстановления социализма и т. д. лишь радикально ухудшат ситуацию и отодвинут решение исторически назревших и жизненно важных для населения проблем утверждения в стране всеобщих основ свободы, права, собственности и государственности. Повивальной бабкой искомого нового состояния общества здесь могут быть лишь мирные реформы конституционно оформленных властей, а не революционно-насильственные мероприятия.

Отсюда ясно, что в близкой перспективе в России лучшей Конституции и качественно более совершенной и развитой социально-политической и экономико-правовой действительности не будет. Поэтому необходимо сберечь достигнутое, подкрепить его курсом более справедливых и отвечающих правовым ожиданиям общества реформ, приостановить сползание к гражданской войне и удержать ситуацию в мирном режиме, выиграть время для осмысления, подготовки и осуществления качественно новых — цивилитарно ориентированных — общественных и государственных преобразований. Политика — это и есть борьба различных сил за свое время. Будет время для реформ — будут и правильные реформы.

С максималистских позиций цивилизма (как выражения требований более высокой ступени прогресса права) очевидно, что попытка капитализации социализма — это непонимание обществом действительного смысла итогов своего предшествующего развития и потеря возможностей их прогрессивных всемирно-исторических преобразований. Непонимание и потеря, разумеется, не в абсолютном, а в относительном значении — для этого времени и этого места.

Но с этих же цивилитарных позиций, — поскольку они опираются именно на юридическое правопонимание, выражают ценности правовой свободы и необходимость перехода от неправового социализма к постсоциалистическому праву, — тоже ясно, что всякое движение (даже окольное и не в том направлении, как в нашей действительности) от неправа к праву — это благо и что даже "плохое" право (в том числе и пока что реально складывающееся у нас типологически неразвитое, добуржуазное право) лучше "хорошего" неправа (включая и по- своему весьма развитые и эффективные антиправовые средства тоталитарной регуляции).

Процесс современного развития в стране начал права, собственности и т. д. (на путях т. и. "разгосударствления" и приватизации социалистической собственности) подвергается критике с разных сторон: от полного отрицания этого процесса (радикальные коммунистические силы) до призывов форсировать его (радикальные пробуржуазные силы).

Такая поляризация позиций ведет к обострению противостояния и борьбы в обществе, что вообще может перечеркнуть реформистски-правовой путь развития страны.

Капитализация социализма (оставляя в стороне вопрос о реализуемости такого замысла) — это, по природе своей, конфронта-ционный путь к праву, собственности и т. д. в силу именно тех глубинных причин, совокупность которых учтена и выражена в концепции цивилизма. Именно поэтому данная концепция и позволяет лучше понять силу и слабость сторонников и противников движения от социализма к капитализму, факторы, содействующие и противодействующие такому движению, объективную природу и глубинный смысл современного раскола и борьбы (идеологической, социальной, политической, национальной и т. д.) в стране, обществе, государстве.

Смысл цивилитарного подхода к происходящему определи ется логикой отношений между типологически более развитой менее развитой формами права (свободы, собственности, общест ва, государства и т. д.) на общеправовой основе и в перспективе правового прогресса. Поэтому цивилитарная критика реально складывающегося в стране неразвитого права ведется с позиций содействия его развитию, с ориентацией на более высокие стандарты права, объективно возможные в постсоциалистических условиях и крайне необходимые для обеспечения мирного, реформистского, конституционно-правового пути преобразований.

Как говорится, критика критике — рознь[588].

Во всех своих проявлениях (объяснительных, программно-ориентирующих, критических, юридико-мировоззренческих и т. д.) концепция цивилизма выступает как теоретическое обоснование и выражение абсолютного смысла категорического императива всей постсоциалистической эпохи — идеи и требования движения к более высокой, чем это было в прошлой истории, ступени правового равенства, свободы и справедливости.