ОБЕСПЕЧЕННОСТЬ И ПРАЗДНОСТЬ

Интересно отметить, что "угрожает" свободе и "подавляет" стимулы всегда только обеспеченность рабочих, фермеров и мелких дельцов. Никто никогда не слышал, чтобы к таким печальным результатам вела обеспеченность корпораций или гарантированный поток прибылей. Нет, считается, что свободе угрожают такие вещи, как тридцатичасовая рабочая неделя или полная занятость. Но чья свобода при этом страдает? Разумеется, не свобода рабочих, которых гарантированная занятость и тридцатичасовая рабочая неделя сделали бы более свободными, чем прежде. И не свобода фермеров и мелких дельцов, которые при условии полной занятости имели бы устойчивый рынок для сбыта своей продукции. Пострадала бы только "свобода" крупных предпринимателей, которые не могли бы нанимать и увольнять рабочих, как им вздумается, и увеличивать рабочий день по своему усмотрению. Все, что потеряли крупные предприниматели, составило бы выигрыш остальной части общества.

Поэтому если определять обеспеченность как социальные завоевания подавляющего большинства людей (а д-р Лэнгмюр так ее и определяет), то противоречить она может только единственному виду свободы, а именно свободе тех, кто проигрывает, когда выигрывает большинство. Но в.таком случае оказывается, что слово "свобода" прикрывает особые интересы немногочисленного класса эксплуататоров. Как только этот факт будет осознан, нельзя уже будет с помощью понятия свободы провести знак равенства между особыми классовыми интересами и благополучием всего общества. Свобода, обозначающая безудержную погоню за прибылью, конечно, противоречит безопасности, которая означает полную занятость и тридцатичасовую рабочую педелю. Но кто будет утверждать, что подобная свобода может быть доступна для общества в целом?

Остается еще один, последний довод, который, казалось бы, с социальных позиций оправдывает свободу капиталистов и осуждает обеспеченность всех остальных. Этот довод можно найти и у Кармайкла, и у Лэигмюра, а состоит он в утверждении, что обеспеченность парализует деятельность, устраняя стимулы. Если выразить этот довод на языке экономической науки, то он сведется к утверждению, что люди не будут производить товары в отсутствии стимулов к этому, что в системе социального обеспечения люди лишаются этих стимулов и поэтому при состоянии обеспеченности люди не будут производить товаров.

Этот довод поражает своей наивностью, ибо молчаливо допускает, что единственными мотивами, способными побуждать к производству, являются мотивы, побуждающие капиталистов производить товары. Разумеется, для всех капиталистов характерно, что их всегда интересует не производство само по себе, а производство как средство извлечения прибыли. Отнимите возможность извлекать прибыли, и для капиталистов производство товаров потеряет всякий смысл. Это не какая-то врожденная слепота, которой страдают капиталисты, эта слепота есть следствие их социальной роли. Если хотите, это их особый вид профессионального заболевания.

Во всяком случае, одним из главных эпитетов капиталистической апологетики стало представление о том, что только ради владения производственными товарами люди их не будут производить. Считается, что должен быть еще какой-то дополнительный стимул – немедленная или будущая прибыль, надежда подняться по социальной лестнице, приманка славы. Все это могучие и властные стимулы, наводящие на мысль о труде в поте лица от зари до зари, о вершине общественного признания, к которой с радостью бросается развалина, слишком истощенная, чтобы пользоваться наградой. Наоборот, полная занятость и тридцатичасовая рабочая неделя наводят на мысли о жизни, удобной и легкой, когда рабочий с прохладцей что-то делает в течение тридцати часов в неделю, а остальные сто тридцать восемь часов слоняется или спит. Такая жизнь (о которой все втайне мечтают) вполне может быть оправданна с точки зрения разума, но нравы пока еще против нее и будут, я думаю, против нее до тех пор, пока манипуляторы нравами будут заинтересованы в пятидесяти- или шестидесятичасовой рабочей неделе.

Мнимый конфликт между обеспеченностью и стимулом исчезает, как только мы осознаем, что обеспеченность сама является стимулом. Социальная обеспеченность есть защита от всего, что может угрожать вашему экономическому положению, вашим видам на счастье. Обеспеченность есть знание, что вы сполна получаете долю всего произведенного вами, что вы трудитесь сегодня, не боясь потерять работу завтра, что ваши семейные и дружеские узы не будут порваны, что в старости вас не ожидают бедность и унижение. Все это служит могучим стимулом; по сути дела, этого люди в конечном счете и хотят, если у них здравые желания. Именно такие цели дают человеку заряд бодрости и наполняют смыслом всегда напряженный, а иногда и неприятный труд. Эти факты почти величественны в своей человечности. Отвлечемся, однако, от высоких материй и спросим: если обеспеченность не стимул, то что побуждает покупать страховой полис?

Кроме того, обеспеченность не есть некое раз и навсегда достигнутое состояние, не требующее от нас никаких дальнейших забот. Напротив, обеспеченность должна постоянно поддерживаться объединенными усилиями всего общества. Если сколько-нибудь заметное число людей уклонится от этой задачи, от обеспеченности не останется следа. Это верно даже в жизни отдельных людей. Возьмем хотя бы двух наших ученых апологетов. Можно сказать, что по всем разумным меркам они обеспеченны, насколько такое возможно в современном мире. Какую форму принимает эта обеспеченность? Форму договора об окладе; такой договор может быть расторгнут. Чтобы продлить свою обеспеченность, апологеты должны продлить договор. Чтобы продлить договор, они должны и впредь оказывать услуги (и какие услуги!), обусловленные договором. Если они перестанут оказывать услуги, действие договора прекратится, а если оно прекратится, то кончится и обеспеченность (или они должны будут искать ее в другом месте). Так что обеспеченность в настоящем и будущем явно один из стимулов их работы.

Если обеспеченность сама по себе является стимулом и если она есть состояние, которое надо продлевать, то, следовательно, вполне мыслима работа ради достижения обеспеченности, а потом работа ради ее поддержания. Но если это так, то обеспеченность не обязательно несовместима со стимулом и, значит, она не может служить причиной всеобщего безделья. Полная занятость и тридцатичасовая рабочая неделя как цели способны скорее побудить к труду, чем безделью. Такие цели, поскольку к ним может стремиться огромное множество людей, пожалуй, могущественней и универсальней в качестве стимулов, чем маловероятная перспектива "пробить себе путь наверх".

Поэтому удивительно, как вообще могла возникнуть мысль о том, что обеспеченность порождает праздность. Отчасти эта идея – чистая выдумка, но есть одно социальное явление, в какой-то мере с ней перекликающееся. Если мы зададимся вопросом, в какой части нашего общества обеспеченность и праздность идут рука об руку, то ответом будет: в нетрудовом классе. Члены этого класса вложили достаточно денег в различные коммерческие предприятия, что позволяет им безбедно, а может быть, роскошно жить на проценты. Этот доход по определению нетрудовой, т.е. ради него его получатели могут не ударить палец о палец. Их обеспеченность совершенно гармонирует с их праздностью. Для полной гармонии, однако, нужно, чтобы праздными были и остальные люди, которые вынуждены работать частично для поддержания своего собственного существования, а частично для того, чтобы рантье могли стричь купоны.

Так что есть только одна общественная группа, в чьей обеспеченности можно видеть вероятный источник ее праздности. Если обеспеченность, как утверждает наш миф, есть нечто вредное, толкающее людей к праздной жизни, то для начала надо лишить обеспеченности рантье, чтобы заставить их работать. Пусть гусь купается в своем соку[111]: если во имя стимулов нам придется отказаться от полной занятости и тридцатичасовой рабочей недели, то давайте сначала обдадим этим бодрящим холодком необходимости класс бездельников. Изымем у них их нетрудовой доход, и пусть они живут себе в свое удовольствие честным трудом, которым они так восторгаются со стороны. Если мы это сделаем, поднимется такой вой, что небеса содрогнутся и целая армия издателей, комментаторов, обозревателей на следующий же день начнет доказывать, что обеспеченность важней свободы, а праздность (по крайней мере, известного круга людей) является заметным украшением общества: "Забавно, когда попадают в собственный капкан".

Из всех рассмотренных нами мифов миф, говорящий нам о невозможности быть одновременно и свободным и обеспеченным, особенно тенденциозен. Властители думают о своей собственной свободе и своей собственной обеспеченности, а не о нашей. Если мы скажем, что хотим быть свободными, они ответят, что нет, им нужна обеспеченность, а если мы выразим желание обеспечить себя от превратностей судьбы, они ответят, что нет, им нужна свобода. Иными словами, их свобода совместима с их безопасностью, но и то и другое несовместимо с нашей свободой и нашей безопасностью. Наверное, так оно и есть. Но если это так, то пропагандирующие эту теорию теоретики не должны упрекать других за предположение, что, возможно, существует борьба между классами. Этой борьбой пронизана их собственная песня, и завлекательная мелодия лишь едва прикрывает ее.