ПРЕДИСЛОВИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Не так давно мы, физики, полагали, что наконец завершили все наши поиски: мы достигли конца пути и обнаружили механическую вселенную, совершенную во всем своем великолепии. Вещи ведут себя так, как они себя ведут, потому что они были такими в прошлом, Они будут такими, какими они будут, потому что они таковы в настоящем, и так далее. Все прекрасно укладывается в узкие рамки законов Ньютона и Максвелла. Существовали математические уравнения, которые действительно соответствовали поведению природы. Имелось однозначное соответствие между символом на странице научной статьи и движением любых объектов — от самых крохотных до самых огромных — в пространстве и во времени.

Кончалось девятнадцатое столетие, когда знаменитый А. А. Майкельсон, говоря о будущем физики, заявил, что оно будет заключаться в «добавлении десятичных знаков к уже полученным результатам». Справедливости ради, надо заметить, что Майкельсон, делая это замечание, полагал, что цитирует знаменитого лорда Кельвина. В действительности, именно Кельвин сказал, что, по существу, в пейзаже физики все совершенно, за исключением двух темных облаков, закрывающих горизонт.

Оказалось, что эти два темных облака не только закрывали солнце тёрнеровского пейзажа ньютоновской физики, но превращали его в сбивающую с толку абстрактную картину из точек, пятен и волн в духе Джексона Поллока. Эти облака были предвестниками ныне знаменитой квантовой теории всего.

Теперь мы снова подошли к концу столетия, на этот раз двадцатого, и снова собираются облака, затемняющие ландшафт даже квантового мира физики. Как и раньше, у ньютоновского ландшафта были и до сих пор остаются свои поклонники. Он по-прежнему подходит для объяснения широкого круга механических явлений, от космических кораблей до автомобилей, от спутников до консервных ножей; и все же, когда квантовая абстрактная живопись в конце концов показала, что ньютоновский ландшафт состоит из, казалось бы, беспорядочных точек, многие из нас по-прежнему верят, что в конечном счете в основе всего — и даже квантовых точек — должен лежать какой-то вид объективного механического порядка.

Понимаете, наука исходит из очень фундаментального допущения в отношении того, каковы, или какими должны быть, вещи. Именно это допущение подвергает сомнению Амит Госвами, при содействии Ричарда Е. Рида и Мэгги Госвами, в книге, которую вы начинаете читать. Ибо это допущение, подобно своим облачным предшественникам в прошлом столетии, по-видимому, сигнализирует не только о конце столетия, но и о конце науки, какой мы ее знаем. Это допущение состоит в том, что существует «внешняя», настоящая, объективная реальность.

Эта объективная реальность представляет собой нечто основательное: она состоит из вещей, обладающих такими атрибутами, как масса, электрический заряд, угловой момент, спин, положение в пространстве и непрерывное существование во времени, выражающееся как инерция, энергия, а еще глубже в микромире — такими свойствами, как странность, очарование и цвет. И, тем не менее, облака все равно собираются. Ибо несмотря на все, что нам известно об объективном мире, даже с учетом всех его неожиданных вывертов и превращений пространства во время и в материю, и черных облаков, именуемых черными дырами, даже со всей мощью наших рациональных умов, на всех парах рвущихся вперед, у нас по-прежнему остается множество тайн, парадоксов и кусочков головоломки, которые просто некуда вставить.

Но мы, физики, упрямый народ, и мы боимся, как гласит поговорка, вместе с грязной водой выплескивать из ванночки младенца. Мы по-прежнему намыливаем и бреем свои лица, тщательно следя за тем, как мы используем бритву Оккама, дабы гарантировать, что мы удаляем все излишние «опасные допущения»[1]. Что представляют собой эти облака, которые омрачают конец абстрактной формы искусства двадцатого столетия? Они сводятся к одной фразе: судя по всему, вселенная не существует без того, кто ее воспринимает.

Что ж, на каком-то уровне это, несомненно, имеет смысл. Даже слово «вселенная» придумано человеком. Так что в каком-то смысле можно говорить — то, что мы называем вселенной, зависит от способности человеческих существ создавать мир. Но является ли это наблюдение чем-то более глубоким, нежели просто вопросом семантики? Например, существовала ли вселенная до человеческих существ? Казалось бы, да, существовала. Существовали ли атомы до того, как мы открыли атомную природу материи? И снова логика предписывает, что законы природы, силы и причины и т. п. несомненно должны были существовать, даже хотя мы ничего не знали о таких вещах, как атомы и субатомные частицы.

Но именно эти допущения в отношении объективной реальности поставили под сомнение наше современное понимание физики. Возьмем, например, простую частицу — электрон. Представляет ли он собой маленькую частичку материи? Допущение о том, что он является таковой и последовательно ведет себя как таковая, оказывается явно неправильным. Ведь временами он представляется облаком, состоящим из бесконечного числа возможных электронов, которое «выглядит» как одиночная частица тогда и только тогда, когда мы наблюдаем один из них. Более того, когда он не является одиночной частицей, то представляется волнообразным колеблющимся облаком, способным двигаться со скоростями, превышающими скорость света — в полном противоречии с озабоченностью Эйнштейна тем, что ничто материальное не может двигаться быстрее света. Но беспокойство Эйнштейна напрасно, ибо когда электрон движется таким образом, он, в действительности, не является частицей материи.

Возьмем еще один пример — взаимодействие между двумя электронами. Согласно квантовой физике, даже хотя эти два электрона могут быть на огромном расстоянии друг от друга, результаты проводимых наблюдений показывают, что между ними должна существовать какая-то связь, позволяющая сообщению распространяться быстрее света. Однако до этих наблюдений, до того, как сознательный наблюдатель решил их выполнить, даже форма связи была полностью неопределенной. И, в качестве третьего примера, такая квантовая система, как электрон в связанном физическом состоянии, кажется находящейся в неопределенном состоянии, и, тем не менее, неопределенность можно разложить на составляющие достоверности, которые каким-то образом дают в сумме исходную неопределенность. Затем появляется наблюдатель, который, подобно некому гигантскому Александру, разрубающему Гордиев узел, разрешает неопределенность в единичное, определенное, но непредсказуемое состояние, просто наблюдая электрон.

Мало того, удар меча мог бы происходить в будущем, определяя, в каком состоянии электрон находится сейчас. Ибо сейчас у нас есть даже такая возможность, что наблюдения в настоящем законно определяют то, что мы можем называть прошлым.

Таким образом, мы снова подошли к концу пути. Вокруг слишком много квантовой сверхъестественности, слишком много экспериментов, показывающих, что объективный мир — мир, который идет вперед во времени подобно часам, который говорит, что действие на расстоянии, особенно мгновенное действие на расстоянии, невозможно, который говорит, что вещь не может находиться в двух или более местах одновременно, представляет собой иллюзию нашего мышления.

Так что же нам делать? Возможно, в этой книге есть ответ. Автор выдвигает гипотезу, столь чуждую нашему западному уму, что ее хочется сразу же отбросить, как бред восточного мистика. Она утверждает, что все перечисленные выше парадоксы объяснимы и понятны, если мы отказываемся от дорогого нам допущения о существовании «внешней» объективной реальности, независимой от сознания. Она говорит даже больше — что вселенная является «самосознающей» и что именно само сознание создает физический мир.

Используя слово «сознание», Госвами подразумевает нечто, возможно, более глубокое, чем подразумевали бы вы или я. В его понимании сознание — это нечто трансцендентальное, находящееся вне пространства-времени, нелокальное и всепроникающее. Оно представляет собой единственную реальность, однако мы способны получать некоторое представление о нем только посредством действия, которое дает начало материальному и ментальному аспектам наших процессов наблюдения.

Но почему нам так трудно это принять? Возможно, я беру на себя слишком много, утверждая, что это трудно принять вам — читателю. Возможно, вы находите эту гипотезу самоочевидной. Что ж, порой она меня вполне устраивает, но затем я наталкиваюсь на кресло и ушибаю ногу. Снова вторгается та прежняя реальность, и я «вижу» себя отличным от кресла, проклиная его положение в пространстве, столь заносчиво отдельное от моего. Госвами великолепно подходит к этому вопросу и приводит несколько зачастую забавных примеров, иллюстрирующих его утверждение, что я и кресло возникаем из сознания.

Книга Госвами — это попытка преодолеть извечный разрыв между наукой и духовностью, что, по его мнению, достигается его гипотезой. Он многое говорит о монистическом идеализме и о том, как лишь он один разрешает парадоксы квантовой физики. Затем он рассматривает вековую проблему разума и тела, или разума и мозга, и показывает, каким образом его всеобъемлющая гипотеза о том, что сознание является всем, исцеляет картезианский разрыв, и, в частности — в случае, если вы об этом задумывались — даже то, каким образом одно сознание кажется столь многими отдельными сознаниями. Наконец, в последней части книги, он предлагает проблеск надежды в нашем неуверенном движении сквозь облака к двадцать первому веку, объясняя, как эта гипотеза, в действительности, будет вести к возврату очарованности человека его окружающей средой, в чем мы, безусловно, нуждаемся. Он объясняет, как он переживал свою собственную теорию, когда постигал мистическую истину: «для истинного понимания ни-что-кроме-сознания должно быть пережито».

Читая эту книгу, я тоже начинал это чувствовать. При условии, что гипотеза истинна, у вас тоже будет это переживание.

Фред, Ален Вольф, Ph.D.,

автор книг «Сновидящая вселенная»,

«Совершая квантовый скачок» и др.

Лa-Коннер, Вашингтон