Вечный свет
Вечный свет
В фильме Чаплина «Малыш» бродяга Чарли засыпает на крыльце своей лачуги. Малыша у него отняли, но во сне он получает утешение. Ему снится, что он в раю, где, словно белые курочки, порхают блаженные. Даже собаки и те с крыльями. Давние враги благостно смотрят друг на друга. Бродяга участвует в райском фарсе, который завершается комической потасовкой – только пух да перья летят.
Подобно греческим богам, что низверглись с сияющих олимпийских высот и стали пародийными фигурами у Оффенбаха[43] или агентами по рекламе косметики, символические фигуры христианской фантазии тоже претерпели метаморфозу, снизились. В юмористических журналах и на подмостках ревю черт обернулся паяцем, ангелов же, некогда носивших огненные мечи и сломавших бедро Иакову, когда тот дерзнул сразиться с одним из них, наша церковная индустрия превратила в отвратительных бесполых красавчиков с рождественских открыток.
Чаплиновский сон о рае пародирует небесное бытие, каким оно обычно рисуется в ходячем представлении. Рай – приторная идиллическая вечность, где блеют блаженные овечки да снуют люди в белых ночных рубашках, с пальмовыми листьями в руках. И до того этот рай бесполый и скучный, что пугает молодежь куда страшнее, чем адские муки.
Дантов Рай соотносится с этим наивным небом как фуги Баха с поп-музыкой, как дуб с бумажными цветами, как море со стаканом тепловатой воды. Правда, в нашей стране существует широко распространенная традиция, нежно лелеемая многими поколениями профессиональных историков и гласящая, что эта кантика «Божественной Комедии» наименее значительна как с художественной, так и с человеческой точки зрения. Предположить, что ученые мужи попросту не сумели добраться до «Рая», было бы слишком неучтиво. Возможно, они поддались соблазну смешать Дантово видение с понятием Рая, низведенным до незначительности и комизма. Пора все это пересмотреть. Сам Данте в песнях «Рая» снова и снова повторяет, что у него недостаточно сил для исполинской задачи, которую он поставил перед собою. В Песни тридцатой «Рая», обратив взор к обновленной красоте Беатриче, он говорит себе, что вконец сражён, «как не бывал сражён своей задачей / Трагед иль комик, ни один певец» (ст. 23–24). Он заявляет, что будет рад, если в своих стихах сумеет сохранить хотя бы одну искру вечного райского света. Не раз поэт прибегает к образу человека, пробуждающегося от дивного сна и тщетно пытающегося припомнить увиденное. Лишь ощущение сверхъестественного счастья остается, меж тем как память отказывает, когда он пытается восстановить свои грезы. Тот, кто следует за Данте в этой величайшей его кантике, не может не согласиться с ним. Дать надлежащее представление хотя бы о малой толике изображенного в песнях «Рая» выше моих сил.
Что же такое Рай у Данте? На буквальном уровне – место, куда блаженные попадают после смерти, пройдя долгое или кратковременное очищение в Чистилище. Бок о бок с Беатриче пилигрим идет сквозь небесные сферы. Как в Аду и в Чистилище, он обнаруживает, что здесь царит образцовый математический порядок. Подобно Аду, Рай состоит из девяти кругов, девяти небес, которые одно над другим окружают Землю. Выше этих девяти сфер находится Эмпирей, где обитает Бог, вне времени и пространства. Весь мир заключен в этом божественном вневременном и внепространственном бытии. Всё происшедшее от Бога стремится соединиться с Эмпиреем, и сильнее всего это стремление в девятом, Кристальном, небе, которое именуется также Primum Mobile, Перводвигатель, и вращается с немыслимой быстротою. Каждая небесная сфера черпает силу и движение от лежащей выше. Поэтому всякое небо образует сферу, и чем ближе к Земле, тем медленнее оно вращается. На каждом небе звезды и планеты движутся подобно муравьям, ползущим по движущемуся колесу. В «Пире» Данте подробно описал небеса и даже указал их символическое значение. Семь ближних к нам небес – небеса Луны, Меркурия, Венеры, Солнца, Марса, Юпитера и Сатурна – соответствуют семи искусствам: грамматике, диалектике, риторике, арифметике, музыке, геометрии и астрономии. Восьмому небу – Звездному – соответствует физика, а девятому, Перводвигателю, – метафизика. И наконец, Эмпирей, где живет Божия любовь, – обитель теологии.
Итак, мы находимся не только в блаженстве спасения, но и в великом небесном университете, где всякий раз, как переходим с одного неба на другое, поднимаемся на более высокую ступень, к более высокой мудрости. На каждом из небес пилигрим встречает блаженные души и по обыкновению беседует с ними. Блаженные размещены согласно моральной системе, которая в общем и целом совпадает с представлениями тогдашней теологии. На небе Луны, ближайшем к Земле, обитают души, нарушившие обет. На небе Меркурия – души, жаждавшие мирской славы и оттого совершавшие благородные деяния. Более высокого места они не заслужили, ибо слишком много думали о собственном почете. На третьем небе – небе Венеры – пилигрим встречает тех, что посвятили свою жизнь любви, однако вовремя поняли, что любовь к Богу важнее всего прочего. На небе Солнца беседуют между собой великие ученые и философы. На небе Марса собраны воители за веру, на небе Юпитера – справедливые правители, на небе Сатурна – богословы и Отцы церкви. Наконец, на Кристальном небе – ангелы, одни только и способные выдержать непосредственное присутствие божественного.
Как в Аду и в Чистилище, люди в Раю отделены друг от друга, разбиты на чины и порядки. Однако тут есть большое отличие. Рай – чисто духовное царство, и живущие в нем неподвластны законам времени и пространства. Вот почему Пиккарда Донати, молодая женщина, ушедшая в монастырь, чтобы обрести покой, силой увезенная оттуда и принужденная вступить в ненавистный брак, на самом деле не живет на небе Луны, где ее встречает Данте. И св. Фома Аквинский находится не на небе Солнца, хотя именно там дает Данте свои наставления. Люди являются Данте в разных небесных сферах. Но живут они все на десятом небе в непосредственном единении с Богом. А значит, они знаменуют себя перед Данте на таком-то и таком-то небе не потому, что живут там. В Аду и в Чистилище души заточены в разных кругах. В Раю они являются пилигриму на разных небесах, чтобы продемонстрировать степень своего блаженства, а затем возвращаются к божественному свету. Иначе пилигрим не смог бы постичь мир чистых идей, в котором теперь очутился.
На смысловом уровне несложно понять эту двойственную жизнь блаженных. Живущие в Раю, бесспорно, души спасенные, но их счастье заключается в том, что они достигли раскрытия своих возможностей. Муки Ада мы умели помыслить не как наказание, а как состояние, теперь же, в Раю, нам необходимо понять, что те, кого мы встречаем, не вознаграждены, а живут в состоянии блаженства. С этих людей много спрашивали. Жизнь до предела использовала их возможности, и все они одинаково счастливы. Но в то же время им ясно, что существуют разные степени способностей, что природа – или, если угодно, Бог – поставила предел их возможностям в чувствах, мыслях и поступках, что в мире духа существует иерархия столь же неколебимая, как таблица Менделеева. Они довольны тем, чего сами достигли, и жажду большего воспримут как грех. Мера блаженства совпадает с их натурой.
Мы без труда поймем, что в Раю должно обстоять именно так, если обратимся к примерам из мира поэзии. Бельман – великий поэт. В божественной страстности, какой отмечены его стихи, в порывах, смехе и слезах Фредмана, Мовица и Уллы[44], в блеске и движении зарисовок Стокгольма он давал выход своему гению. Этот несравненный поэт может потягаться с кем угодно, и в минуты вдохновения счастье его вполне достойно десятого неба. Но когда он является нам – в нашей фантазии, – происходит это в небесной сфере, расположенной ниже Шекспировой или Дантовой. Сферы, сотворенные Шекспиром и Данте, выше бельмановской. Диапазон их чувств шире, и представляют они более просторный регион человеческого мира. В Раю наших мыслей мы видим их в более высокой небесной сфере.
Или, пожалуй, точнее будет позаимствовать образ из шахмат, которые Данте хорошо знакомы, недаром он ссылался на эту игру в «Комедии». Шахматист знает, где его предел, то бишь сколько ходов он может предвидеть в тот или иной момент игры. На небесах шестидесяти четырех клеток он безропотно занимает место, соответствующее его способностям. Что же касается сосредоточенности на игре и понимания правил, которые надлежит соблюдать и которые отвергают всякий обман и плутовство, то здесь и гроссмейстер, и новичок равны.
Так обстоит с каждым человеком. Любящий счастлив отдать любви все, на что способен. Но способность любить неодинакова.
Когда мы впервые вступаем в Дантов Рай, предрассудки, обременяющие райскую жизнь, представляют для нас, как я уже говорил, определенные трудности. Однако нужно преодолеть и еще одну сложность. Об Аде и Чистилище Данте писал как поэт, включенный в гордую традицию. Вергилий, по образцу Гомера, позволил своему Энею спуститься в подземный мир. Данте, вероятно зная «Энеиду» наизусть, смело заимствует у учителя. Кто желает узнать об этом подробнее, пусть прочтет известную работу Эдварда Мура. Странствуя в Чистилище, Данте опять-таки имел множество предшественников. Ведь он воспевал земную природу, любовь, воинскую доблесть, церковь. В своем воображении он проделал огромный путь, но был не один.
Поднявшись в Рай, он, напротив, вступает в неизвестность, даже если и получил, может статься, некий импульс от арабского вознесения[45] по поводу чего несколько лет назад в дантоведении велись бурные дискуссии. Лишь теперь он действительно становится подобен Улиссу, искавшему неоткрытые земли на другой стороне земного шара. Теперь его учители – великие мыслители, философы и богословы, а они не были поэтами. Данте предстояло создать собственный мир символов. Во вступлении Песни второй «Рая» поэт обращается к читателям:
О вы, которые в челне зыбучем,
Желая слушать, плыли по волнам
Вослед за кораблем моим певучим,
Поворотите к вашим берегам!
Не доверяйтесь водному простору!
Как бы, отстав, не потеряться вам!
Здесь не бывал никто об эту пору:
Минерва веет, правит Аполлон,
Медведиц – Музы указуют взору.
А вы, немногие, что испокон
Мысль к ангельскому хлебу обращали,
Хоть кто им здесь живет – не утолен,
Вам можно смело сквозь морские дали
Свой струг вести там, где мой след вскипел,
Доколе воды ровными не стали.
(II, 1-15)
Ощущение, что находишься в неведомом море, сквозит во всех песнях «Рая». В «Аде» Данте черпал материал для строительства поэмы в узеньких переулках средневековых городов, на местах казней и пыток, в лазаретах и клетках безумцев, на опасных дорогах, какими странствовал в изгнанье. В «Чистилище» он строил из впечатлений от вешней итальянской природы, от литургий в церквах, от встреч с друзьями и ностальгических бесед об отчем городе и о Рае, возможно ждущем впереди.
В «Рае» ему было необходимо создать целый мир форм, пригодный для описания царства чистой духовности. Он строит Рай из света и его игры. Поэтому, вступив в Рай, в первый миг слепнешь. Будто после долгого пребывания в темном помещении вышел на лоно природы, в сияющий солнцем апрельский день. Свет играет в миллионах росинок, в лужицах на дороге, в летучих белых облаках. Он искрится перед глазами, и поначалу ничего не видишь. Глазам надо привыкнуть. Мне кажется, многие не дали себе времени на такую перестройку и оттого так и не сориентировались в Дантовом Раю.
Очутившись на небе Луны, первой станции на его пути, пилигрим видит вокруг лица-видения – так видишь собственное лицо в оконном стекле или в ясном тихом водоеме, где под отражением просвечивает дно (III, 10–12). Он думает, что перед ним вправду отражения, и оборачивается в надежде увидеть людей, которые, как ему мнится, стоят у него за спиной. Беатриче улыбается его ошибке, противоположной той, какую совершил Нарцисс. Ведь он видит не отражения, а блаженных, являющихся в этих легких, сияющих образах. Но так души зримы только на нижних небесах. Выше они целиком облечены светом, и пилигрим не различает ни их черт, ни тел. Поднимаясь с неба на небо, он видит блаженных как звезды, огни, колеса и пылающие уголья. Они словно птицы, стаей летящие над полями. То составляют крест, где отдельные праведники парят будто пылинки в солнечном луче, образуют то венец, то священную букву, то голову орла. И происходит это с такой же естественностью, с какою птицы формируют фигуры в небе. В других случаях они проступают тусклыми огоньками, как звезды в сумерках, – не понять, есть они или их нет. А мгновение спустя ярко вспыхивают и слепят пилигрима своим сиянием, как блеснувший на солнце яхонт.
Данте являет нам лирическую игру, небесный балет, который хотя и разворачивается как будто бы в бесконечном пространстве, тем не менее устойчиво сбалансирован и сплочен. Блаженные в небе Солнца, явленные в виде лучезарных блесков, соединяются в кольца и с пением кружат вокруг Беатриче и пилигрима. Внезапно они умолкают, похожие на череду женщин, замерших посреди танца в ожидании, когда отзвучит музыка. Но чтобы эта картина не слишком заворожила читателя, Данте вскоре вытесняет ее новым, называет кружащие светочи священным жерновом, что обвивает его плечо.
В своей небесной постройке Данте использует феномены на пределе зрительного восприятия, мгновения передышки в природе или в мире людей. Мерные гребки весел толкают лодку вперед, и вдруг, по команде, весла замирают, лодка же продолжает беззвучное скольжение. Души собираются вокруг пилигрима, как рыбы сплываются к тому месте, где что-то бросили в воду. На небе Луны Пиккарда Донати рассказывает пилигриму, как ее выкрали из монастыря, где она искала сердечного покоя, и заставили выйти замуж; закончив свои речи, она исчезает, «как тонет груз». Данте, сколько может, провожает ее взглядом. В Песни двадцать пятой апостол Яков (Иаков) приближается к Петру, словно голубь к голубке, воркуя и кружа возле предмета своего поклонения. Души двигаются как искры в пламени или звуки флейты в аккомпанементе гитары.
О чем же говорит эта игра света и звуков? Счастье в Раю есть отражение вечного света. Потому-то всем, кто является на десяти небесах, должно свидетельствовать о свете. Свет и есть подлинная квинтэссенция Рая. Блаженные так полны света, что пилигриму трудно это осознать. Он проходит закалку, учится выдерживать все больше и больше света. Все блаженные обитают на высшем небе, но являются ему в разных сферах, облеченные более низкими формами света, дабы пощадить его глаза. С каждым мгновением способности пилигрима возрастают, и в этом росте Рай обнаруживает один из важнейших своих компонентов. Рай у Данте – это миг, когда приходит ясность, когда человек после долгих поисков внезапно понимает, что ему открылась более высокая правда, сияющая ярче той, какую он только что уразумел. Рай – противоположность застою. Рай – вечное движение; оттого Данте порой устраивает хороводы душ, подобные движению самих небес. И это движение не перестает. Всё пребывает в расширении, все знают, что когда-нибудь счастье станет еще больше.
В Раю пилигрим обретает то знание, к которому стремится. Недаром же небеса символизируют семь искусств вкупе с физикой и метафизикой. Ведь в Раю собраны все озарения и мудрость, накопленные человечеством, и наслаждение, даруемое этим праздником знания, способен правильно понять лишь тот, кто сумел постичь, что легкомыслие, невежество и баранье упрямство – истинно адское состояние, бытие без надежды.
Пилигриму дается высшее знание об отношении свободной воли к милости, о правильном способе правления, о природе Бога. Его наставляют во многом, что современному читателю кажется неинтересным. Он встречает Адама и первым делом любопытствует, на каком языке некогда говорили в Раю. Ему рассказывают о природе Луны и о происхождении лунных пятен. Он узнает, отчего можно с полным правом сказать, что, разрушив Иерусалим, император Тит отомстил за смерть Христа, хотя тот был распят по желанию самого Бога. Имея возможность получить ответ на высочайшие вопросы, мы, вероятно, предпочли бы спросить о другом. Конечно, содержание той мудрости, что явлена пилигриму, нельзя игнорировать, и ниже оно станет предметом анализа, но стоит все-таки сказать, что Рай производит столь мощное впечатление не только благодаря своей содержательной сущности, но и благодаря состоянию, там царящему. В первую очередь мы обращаем внимание не на результаты, а на внутреннее движение, на принцип, лежащий здесь в основе всего. Быть в Раю – значит приобретать знания и хранить эти знания в сердце как необходимость, как то, для чего мы рождены. Быть в Раю – значит слушать повести о жизни великих людей и загораться страстью, которая вела их в жизни и в делах. Для Данте прежде всего Франциск Ассизский и св. Доминик являют собой несравненные образцы. Быть в Раю – значит обнаружить, что ты дома, что прежде ты любил несуществующее, иллюзорное, теперь же тебе предложено истинно сущее.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.