1. Путь познания

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Путь познания

Подобно другим отечественным мыслителям XVII — начала XVIII в., Прокопович считал, что живое обладает по меньшей мере тремя свойствами: вегетативностью, включающей питание, рост, размножение (общие растениям, животным и человеку); чувствительностью, имеющейся у животных и человека; разумностью, присущей только человеку. При этом он не отрицал, что зачатки рассудка есть и у животных. «Вы увидите, — говорит он, обращаясь к своим слушателям, — у многих животных признаки… рассудительности» (61, 95 об.). В защиту этого положения в «Натурфилософии» Феофан приводит целый ряд аргументов. Однако он не соглашается с мнением тех мыслителей, которые полагали, что у животных есть также и разум. Единообразие действий животных, видовые свойства их поведения и его целесообразность Прокопович объясняет через инстинкт. С его помощью, говорит он, животные распознают вредное и полезное для них и соответственно стремятся к нему или избегают. Инстинкт определяется им как действие воображения, возбуждаемого чувственными знаками, получаемыми от объектов. Он действует бессознательно и не опирается на предвидение.

Ощущения рассматриваются Прокоповичем как весьма важный и совершенно необходимый этап познания. В своих произведениях, даже богословских, он, подобно деятелям Возрождения, реабилитирует человеческие ощущения и чувства, восстанавливая некоторые материалистические тенденции аристотелевского эмпиризма и сенсуализма. Он убежден в непогрешимости чувств и призывает доверять их показаниям.

Наиболее совершенным ощущением Прокопович считает ощущение, полученное через зрение. В своем отношении к зрению как важнейшему и прекраснейшему из всех чувств Прокопович перекликается с Леонардо да Винчи. Однако не только это роднит его с Леонардо. Великий гуманист считал истинными только те науки, которые, понуждаемые опытом, прошли через ощущения (см. 78, 175). То же утверждает и Феофан: «Физические теории не иначе становятся более точными, как через испытание органами чувств» (61, 167 л.).

Оба мыслителя одинаково оценивали роль чувственного опыта в науке как ее основу, начало. Мудрость, говорил Леонардо, есть дочь опыта. Пусты и полны ошибок «те науки, которые не порождены опытом, отцом всякой достоверности, и не завершаются в наглядном опыте, то есть те науки, начало, средина или конец которых не проходят через одно из пяти чувств» (78, 181–182). Почти те же слова мы находим и у Феофана, и он говорит об «опыте, который является учителем философии», с которого начинаются даже самые абстрактные науки, в том числе и математика. «Нужно больше слушать тех, — отмечает он, — кто старательно исследует природу при помощи опыта, чем знающих все посредством воображения». Опыт и умозрение, по его мнению, это две ноги ученого, если он ступает только на одну, он неизбежно хромает. Вместе с тем Прокопович призывает «полагаться больше на опыт, нежели на рассудок, поелику тот гораздо больше ошибается, кто рассуждениями своими без опыта, нежели кто опытами без дальнейших умствований, следует… человеческий рассудок, дабы безпогрешителен был, должен непременно утверждаться на опытах, которые и одни без оного часто уверяют в истине» (61, 202 л.).

Подчеркивая значение чувств и чувственного опыта как необходимого исходного этапа познания, Прокопович был твердо убежден в том, что содержание мышления формируется из данных, полученных из ощущений. Рассматривая переход от ощущений к мышлению, философ значительное внимание уделяет памяти, воображению, простым и сложным идеям. При этом он подчеркивает творческий характер воображения. Оно извлекает из памяти хранящиеся там образы и их «обломки», сочетает их, переставляет, воссоздает и формирует из них простые, а затем и сложные идеи. Прокоповичу, несомненно, было известно описанное еще Аристотелем явление ассоциации, исследование которого было в центре внимания современной ему психологии.

Раскрывая творческий характер воображения и фантазии, проявляющейся в процессе перехода от ощущений к мышлению, и понимая познание как деятельность чувственной и разумной души, направленной на получение нового знания, Прокопович отвергает платоновскую теорию познания как воспоминания. Утверждая, что познание есть процесс приобретения нового знания, он, как и большинство отечественных ученых того времени, считает, что разум новорожденного подобен чистой доске (tabula rasa). Врожденной для человека является только способность ощущать, представлять, мыслить, а все содержание этих познавательных актов формируется в ходе воздействия на него внешнего мира.

Так же, как и чувства, разум, по мнению Прокоповича, связан с воздействием объекта. «Разум, — говорит он, — есть необходимая сила, которая после появления перед ним объекта не может на него не распространяться, подобно тому, как открытый глаз не может не видеть того, что перед ним находится» (61, 49 об.). В этом утверждении содержится определенное признание активности разума, ибо он рассматривается как сила по отношению к объекту, который подлежит его действию.

Размышления Прокоповича о познавательной деятельности человека не исчерпываются его отмежеванием от схоластики в понимании роли ощущений и разума, он касается и более специальных проблем. Заслуживают внимания его мысли об объекте науки, об употребляемых ею общих понятиях, о методе познания, о соотношении теоретического и практического, языка и мышления.

Объектом философ называет то, что познается, что противопоставляется интеллекту и должно быть подчинено им. Объект выступает как препятствие, которое останавливает направленную вовне интеллектуальную потенцию и сосредоточивает на себе ее действие. Для выявления объекта необходима активность, действенность интеллекта.

Признавая первичность и независимость объекта и вторичность образов и понятий, Прокопович вместе с тем подчеркивает, что только то во внешней относительно субъекта вещи будет объектом, на что направлено его познание. То же, что не попадает в сферу действия познания, является не объектом, а индифферентной к познанию действительностью. «Пока я вижу в человеке живое существо и не замечаю рационального, — писал он, — то только живое существо будет действительным объектом» (61, 39 л.).

Объекты науки, по мнению мыслителя, не создаются науками: так, «физика не создает Вселенной, но рассуждает о ней. Диалектика также не порождает разум, но делает его более совершенным» (там же, 17 об.).

Одну и ту же вещь, говорит он, могут изучать различные науки. Так, человек может быть объектом и физики, и этики, и медицины и т. д., теоретические понятия могут рассматриваться и физиком и логиком. «Физик, когда образует силлогизм на материале своей науки, рассматривает как физик только материю, форму же силлогизма строит как логик…» (там же, 26 л.). Основанием для того, что одна и та же вещь может изучаться различными науками, является прежде всего многогранность самой вещи, выступающая в качестве одной из важнейших предпосылок разнообразия приемов и способов ее рассмотрения. Многогранность вещи (например, то, что человек есть и природное тело, и живой организм, и разумное существо в средние века отражалась в концепции о метафизических ступенях. Относительно их понимания, говорит Прокопович, были выдвинуты две противоположные точки зрения. Томисты утверждали, что метафизические ступени реально разделены в самой вещи. Скоттисты, напротив, считали, что такое разделение отсутствует в действительности и существует только в интеллекте. Феофан не принимает и критикует обе точки зрения. По его мнению, разделенность этих ступеней в интеллекте опирается на объективное основание — их потенциальное различие в самой вещи. «На вопрос томистов, — пишет он, — мы отвечаем кратко. Основание того, почему живое существо отличается от разумного, заложено в действительности. Но это основание не является внутренним объективным различием вещи, а качеством той же вещи, пребывающей в состоянии разных и разнообразных движений или находящейся в определенном отношении к различным действиям…» (61, 41 об.).

Поэтому, когда различные науки обращаются к одной и той же вещи, они берут в ней разное и по существу имеют разные объекты. «Наука, — пишет Прокопович, — определяется объектом» (там же, 25 об.).

При этом, по мнению Прокоповича, для того чтобы что-то можно было назвать объектом науки, оно должно удовлетворять по крайней мере трем условиям: во-первых, представлять определенное единство; во-вторых, чтобы к нему можно было отнести все, что известно науке в этой области; в-третьих, чтобы наука посредством него и метода, которым его рассматривают, отличалась от всех других наук (см. 61, 22 об.). В этих требованиях можно увидеть определенное стремление к целостности, полноте и непротиворечивости науки.

В понимании метода Прокопович еще основывается на аристотелевском учении, так как в центре его внимания находится силлогистический дедуктивный вывод. Однако его значительный интерес к этому вопросу продиктован развивающимся естествознанием, поэтому в его решении есть немало элементов, близких философии эпохи Возрождения и Реформации, а порой и Нового времени.

Метод исследования понимается им широко как метод познания вообще. По мнению Прокоповича, каждая наука кроме знаний, полученных благодаря деятельности и разуму, вырабатывает и «само умение, которое делает разум способным получать такие знания» (там же, 17 л.). Это умение приобретается путем обобщения познания объектов, его исторического опыта. Метод фиксирует в познании изменяющихся вещей то, что повторяется во многих познавательных актах, т. е. закономерное, постоянное, неизменное, применяя его потом снова к познанию изменяющихся вещей. «Наука, — говорит Прокопович, — имеет дело с неизменным, исходя из которого напряжением разума рассматривает вещи, которые как объекты… являются изменяющимися» (там же, 21 л.).

Сущность метода состоит в том, что он есть способ нахождения неизвестного через известное. Это умение, способ или метод познания, хотя и вырабатывается на основе обобщения познавательных актов во всех науках, не является специальным объектом этих наук, но становится им только в логике, наряду с операциями мышления, направленными на достижение истинности наук. Изучая метод познания, говорит Прокопович, диалектика готовит орудия исследования для всех наук, ибо метод и есть тот инструмент, с помощью которого осуществляется познание каждой из них, и тем лучше, чем совершеннее приготовлен этот инструмент. Ибо «любой мастер, — пишет мыслитель, — лучше и легче выполнит свою работу, вооруженный лучшими и удобными инструментами, чем если бы он не имел никаких или имел очень грубые и несовершенные» (61, 27 об.). А диалектика, понимаемая как наука логики, именно и дает познанию усовершенствованные инструменты.

Последнее уточнение вызвано тем, что Прокопович, следуя традиции, различает диалектику природную и искусственную, или логическую науку. «Природная, — говорит он, — это та, которая непосредственно из природы переходит в разум, следующий за ней без обучения и определенного метода рассуждения, применяя ее, хотя она груба и очень сложна. Искусственная же является более совершенной, она представляет собой искусство исследования и есть собрание многих интеллектуальных навыков, касающихся метода познания… Осознав это, нужно сделать первый вывод: природная диалектика оказывается необходимой для понимания остальных наук, при этом только она настолько необходима, что без нее нельзя овладеть ни одной наукой, как в этом убеждает здравый смысл… Второе наше утверждение в связи с этим состоит в том, что только искусственная диалектика оказывается наиболее полезной для остальных наук. Она также необходима в том смысле, что хотя без нее и можно получить любые знания, но с большим трудом, а с ее помощью они приобретаются значительно легче» (61, 27 об.).

Среди всех методов, способов, приемов получения знания Прокопович особенно высоко ценит математические методы, которые в его время стали все больше проникать в естествознание. Он твердо убежден, что «для занятий философией не пригоден разум, не освещенный ярким светом геометрических знаний» (62, 2, 52 л.).

Все, кто знал Прокоповича, отмечали, что он очень любил занятия математикой. Он сам говорит об этом так: «Нас охватывает пламенная страсть к математическим наукам» (62, 7, 4 об.). Прокопович хорошо знал математические труды М. Шаля, X. Клавия, Г. Фризия, Ф. Оронция и более древних, Евклида, Аполлония, Прокла. В его библиотеке было немало трудов по математике. «Я очень часто замечал, — пишет Прокопович, — наблюдая как самого себя, так и многих других, что ни одна наука не зажигает таким желанием познания, как математика». По его мнению, именно математика есть то, что лежит в основе многих других наук и искусств — архитектуры, кораблестроения, фортификации.

Рассматривая ход познания в математике, Прокопович особенное внимание обращает на такие понятия, как «определение», «постулат», «аксиома», «принципы», «проблема» или «задача», «теорема», «алгоритм», «измерение» и др. Отметим, что подход Прокоповича к математическим понятиям, в котором нельзя не увидеть приближения к их материалистическому истолкованию, вытекает из его общего понимания сущности понятий, и особенно наиболее общих понятий, которые тогда по привычке еще продолжали называть универсалиями. Но к тому времени уже давно отшумели жаркие споры номиналистов и реалистов, в столкновении которых проявлялось противоборство материалистических и идеалистических тенденций в средневековой философии. Однако вопрос не утратил своей актуальности, с каждым новым этапом развития философии он получал все более глубокое решение, продолжая и доныне разделять основные философские направления. Прокопович хорошо понимает это, говоря, что речь здесь идет о том, «существуют ли универсалии в природе, или они только общие понятия» (61, 28). Направленность его взглядов в решении этого вопроса против платоновского идеализма несомненна («мысль Платона… противоречит нашей»). Вместе с тем он не разделяет взглядов ни крайних номиналистов, ни крайних реалистов. Феофан отрицает как то, что универсалии существуют реально вне единичных вещей, так и то, что они существуют только как понятия, или концепты. «Верным является утверждение, — говорит он, — которое уверяет, что не только названия, но и сами вещи универсальны» (там же, 30 л.).

Прокопович считает, что понятие, будучи операцией разума, содержит в себе общее и к нему относится, ибо «единичное не поддается определению или доказательству и нет наук об единичных вещах». Но то общее, что содержится в понятии, имеет основание в природе, ибо «отличным друг от друга вещам действительно присуще реальное тождество» (61, 32 л.). Науки и изучают то общее, повторяющееся, тождественное в вещах, что воспроизводится в понятиях. «Науки имеют дело, — продолжает Прокопович, — с природными универсалиями как таковыми, а не с теми, которые познаются…», т. е. «с многочисленными вещами с учетом того, что они подобны между собой» (там же, 33 об.). Поэтому, утверждая, что «универсальное есть объект разума, следовательно, предшествует деятельности разума» (там же), Прокопович прежде всего имеет в виду то, что общее существует в вещах и если на него направляется деятельность разума, оно воспроизводится в понятиях. Таким образом, вопрос о том, что здесь первично и что вторично, решается Прокоповичем ясно и недвусмысленно.

В «Логике» Прокопович уделяет значительное внимание проблеме истинности. «Суждение, которое соответствует своему объекту, — пишет он, — является определенно истинным, то же, которое не соответствует объекту, определенно ошибочным» (61, 44 об.). Это — аристотелевское определение истинности, которое было общепринятым не только в период средневековья, но и в логике Нового времени. Оно содержало в себе двойственную возможность, т. е. могло выражать и материалистическое и идеалистическое решение проблемы истинности в зависимости от того, как понимался объект, действительность, которой должно соответствовать суждение. В случае признания первичности материального мира, отражаемого в соответствующей логической форме, оно давало материалистическое понимание истинности. В противном случае — идеалистическое. Но, как уже отмечалось, большинство лекционных курсов, прочитанных в России в конце XVII и начале XVIII в., предлагало своим слушателям такое понимание действительности, которое включало значительные элементы деизма, было внутренне противоречиво, совмещало идеалистические и материалистические утверждения. Эта противоречивость отразилась и на самом понимании истинности, и прежде всего в делении истинности на логическую и метафизическую, или трансцендентальную.

Под логической истинностью понималось соответствие логических операций объектам, миру материальных вещей, природе. Бог при этом рассматривался либо как природа, либо элиминировался в той или другой степени, переносился за пределы философии в область теологии. Сами же логические операции трактовались как такие, которые не только соответствуют, но и совпадают с объективными операциями и отношениями. В понятии логической истинности отразились преимущественно материалистические тенденции понимания истинности.

Однако истинность метафизическая рассматривалась как соответствие не познания объекту, а объекта познанию. Здесь шла речь об истинности бытия в зависимости от того, соответствует или не соответствует оно его познанию, наличествующему в разуме бога, божественным понятиям и идеям.

Прокопович не оставил метафизики, он развивал теорию не трансцендентальной, а логической, или формальной, истинности. Подобно другим профессорам киевской и московской академий, он уже достаточно четко различает истинность и правильность. Если под истинностью он понимает соответствие вывода объекту, то под правильностью — протекание логических операций в соответствии с правилами. Последние устанавливаются в процессе изучения и обобщения структуры, связей, последовательности логических операций, дающих истинный вывод. Их установлению значительно способствует также изучение и типологизация логических операций, приводящих к ложным заключениям. Правильность, по Прокоповичу, есть необходимое, но не достаточное условие для получения истинного вывода, ибо для этого нужно еще соответствие объекту. Он считает, что «истинное познание уже в самом акте имеет правильность».

Следующим и не менее важным определением истинности является необходимость. Она, как полагает Прокопович, присуща истинному мышлению в том смысле, что если содержание посылок соответствует действительности и вывод производится правильно, то его результат с необходимостью должен быть истинным. Из истинного и правильного может следовать только истинное. «Это до такой степени ясно, — пишет Прокопович, — что ни Фома Аквинский, ни искуснейший доктор Скотт, ни Иоанн Кальвин, ни ангелы, ни даже сам премудрый бог не могут выдвинуть истинных аргументов против истины. Я утверждал бы самым определенным образом и без колебаний, что иное решение просто невозможно» (61, 53 л.). Он настолько убежден в несомненной истинности правильно построенного силлогизма, что с пафосом провозглашает: «Если бы сам бог составил истинный силлогизм против какой-нибудь евангельской догмы, то я ответил бы вполне резонно, что, следовательно, ложна евангельская догма» (там же).

Истинное знание Прокопович характеризует как очевидное, ясное и определенное. На эти особенности знания в связи с проникновением в науку точных математических методов и критикой умозрительных конструкций и фантастических вымыслов обращали внимание многие философы XVII в., в том числе Декарт, Гоббс, Спиноза. По мнению Прокоповича, очевидность и ясность принадлежат познанию человека как природному процессу, в котором непосредственное восприятие предмета (самого через себя) побуждает естественный свет разума согласовать с ним логические операции. В отличие от знания утверждения веры, хотя и могут быть вполне определенными, не обладают ни очевидностью, ни ясностью. Наука, говорит мыслитель, утверждает как истинное то, что видит, но она не признает, чтобы что-то становилось истинным от чьего бы то ни было утверждения, как это имеет место в вере. Несовместимость знания и веры в плане их отношения к истинности выражается, как пишет Прокопович в «Логике», в том, что вера исчезает, когда появляется опыт и знание.

Только истинное знание называет он полезным. Полезность как выражение практической применимости знаний — это та характеристика истинности, которая в эпоху Просвещения впервые становится в центре гносеологических изысканий. Прокопович обращается к полезности при выяснении цели логики, которую он видит в достижении правильности операций мышления для получения истинного вывода. «Упомянутая цель, — пишет он, — имеет большую пользу для человеческой жизни, ибо что может быть полезнее, чем освобождение человеческого разума от ложных взглядов и превращение его в подвижный инструмент, способный к отысканию истинного знания о разнообразных вещах» (61, 15 л.).

Раскрывая путь познания от ощущений, восприятий, понятий, суждений к теории, Прокопович специально останавливается на выяснении соотношения теоретического и практического. Любая наука или искусство, по Прокоповичу, прямо или опосредствованно возникает из потребностей человеческой деятельности, как геометрия из практики измерения полей и т. д. (см. 62, 2, 51 л.).

Вслед за Аристотелем Феофан различает умозрительные, спекулятивные, или теоретические, науки, с одной стороны, и практические науки — с другой. Цель теоретической науки — получение истинного знания об определенном классе объектов. Практические науки, по мнению мыслителя, не ограничиваются этим знанием. «Практическая наука, — пишет он, — также стремится своими средствами познать природу и свойства объекта, но кроме такой объективации стремится к определенному действию» (61, 21 л.).

Несмотря на такое различение теоретических и практических наук, грань между ними уже начала размываться. Каждая наука в связи с этим представляется и как теоретическая и как практическая одновременно, хотя и с преобладанием той или другой стороны. Так, по мнению Прокоповича, логика является теоретической наукой, поскольку она исследует правильность мыслительных операций, и вместе с тем практической, поскольку она вырабатывает метод исследования, при помощи которого «открывает путь другим наукам к познанию истины» (там же, 16 об.).

Рассуждения Прокоповича об активности и практической направленности познания и разума вообще, несомненно, содержат ряд диалектических моментов. «Знать и не знать, — говорит он, — означает не только умозрительное познание, но и деятельное употребление» (9, 167).

«Разум, когда он действует практически, — пишет он в другой работе, — не успокаивается на познании объекта, но стремится к какому-нибудь иному действию, т. е. в прямом смысле является практическим» (61, 21 л.).

Во времена Прокоповича не только логику, но и физику, математику, издавна считавшиеся умозрительными, спекулятивными науками, стали рассматривать с точки зрения их пользы и практической применимости. Об этом убедительно свидетельствуют предисловия Феофана к курсу «Арифметики» и «Геометрии», «Речь о пользе и заслугах физики» (63), служащая введением к «Натурфилософии».

Практика, по мнению Прокоповича, является реализацией и продолжением теории. «Теория, — пишет он, — есть тот приказ, или принцип, или правило, посредством которого искусство предлагает определенный способ действования… Сама теория есть сумма многих знаний, которая хотя и направляется на какое-то дело, однако может существовать и без него. Практика же есть само исполнение дела, которое руководствуется теоретическими правилами» (61, 21 л.). Наука, теория, приобретение знаний в конечном итоге служат практике.

Конечно, в силу неразвитости классовых отношений отечественные мыслители XVII — начала XVIII в., в том числе и Прокопович, были далеки от понимания практики как общественно-исторического процесса, в котором человек познает, творит и преобразует мир, для них была неясна подлинная роль практики в познании.

Мысль о созидательной мощи человеческой деятельности присутствовала в их сочинениях преимущественно в идеалистически извращенной форме. Она была представлена как традиционно-христианская идея о творении мира богом из ничего словом единым, которая отчуждала от человека его творческую активность, абсолютизировала ее и идеализировала. Активность человека допускалась лишь постольку, поскольку он рассматривался как подобие бога. Но уже в период Возрождения акцент на этой, второй стороне настолько усиливается, что в дальнейшем ее привязанность к божественной становится все слабее. Творческая активность возвращается на землю к ее подлинному субъекту — человеку. Этот процесс и отражается в трудах отечественных мыслителей начала XVIII в., которые настойчиво обращаются к вопросу о соотношении теории и практики и все большее внимание придают «пользе», практической направленности науки. Этого требовали глубинные сдвиги в способе производства, связанные с зарождением в России буржуазных отношений.

Рассматривая мыслительные акты, изучаемые логикой, Прокопович пишет, что они могут быть выражены и подвергнуты объективному анализу только благодаря языку, который является средством фиксации, переработки и передачи знания. «Чем бы помог нам разум, — спрашивает он, — если бы мы не могли высказать нашей мысли?» (55, 9 л.). Противопоставляя язык миру вещей, он понимает под ним все то, что не есть вещь. Наукой о языке, именно о внутренней речи, Прокопович считает логику или диалектику. Ибо грамматика в отличие от логики изучает только внешнюю речь, а риторика, хотя и касается внутренней речи, заботясь об ее украшенности, разнообразии и убедительности, делает это посредством внешней речи.

Согласно традиции, существовавшей в киевской академии, слова Прокопович считает знаками. «Название, — говорит он, — есть как бы мысленный знак, который вмещает всю вещь» (61, 88 л.). Слово, по мнению Феофана, есть сложный комплекс, включающий в себя звук, имя, термин. При этом под именем он понимает слово, имеющее определенное значение, а под термином — то имя, которое является составной частью высказывания. Хотя слово существует для выражения понятия и, следовательно, пребывает с ним в единстве, слово и понятие не тождественны.

Внимание к языку, присущее мыслителям Возрождения и Реформации, выражалось и в том значении, которое они придавали культуре речи вообще. С презрением относились они к варварской «кухонной» латыни средневековья и пытались возродить классический латинский язык, но, что наиболее важно, они обратились к родному языку и прежде всего к переводу Библии на национальные языки, которая таким образом становилась, по выражению Энгельса, могущественным орудием в руках крестьян в борьбе против попов, князей, дворян (см. 3, 368).

Ф. Прокопович, даже по свидетельству ученых-иностранцев, знал латинский язык, как «первый академик» (см. 136, 22 л.). На этом языке он читал курсы поэтики, риторики, философии, теологии, написал ряд сочинений, стихотворений и писем. Однако свои литературные произведения, общественно-политические трактаты, «слова» и речи он писал на родном языке.

Прокопович считал, что образование будет только тогда общедоступно, когда оно будет осуществляться на родном языке. В «Первом учении отроком» — книге, получившей широкое распространение среди всех славянских народов православного вероисповедания, он обращается к простонародной речи. Неоднократно высказывается Феофан и по поводу переводов Библии, считая необходимым обращаться не к «ветхого славянского языка грамматическому учению», ибо оно «весьма грубо» и «наречия» его «уже износились и стали онучами, да и чтущим неудоборазуменные», а к современному русскому языку (20, XXV). Выражая глубоко гуманистическое требование о введении в науку, литературу, образование, сферу общественной жизни языка простого народа, Прокопович отдает ему предпочтение не только перед церковнославянским, но и латинским языком. Он понимает, что в период средневековья эти языки стали языками науки и письменности потому, что они были языками церкви, которая подчинила себе все формы общественного сознания. Поэтому требование применения простонародного языка, в котором Прокопович солидаризовался с мыслителями Возрождения и реформаторами, было направлено против монополии церкви на духовную жизнь общества и способствовало ее демократизации.

Выступая за простоту, краткость, четкость и ясность речи, Прокопович, стоявший на грани двух стилистических эпох, барокко и классицизма, своей критикой первого из них весьма способствовал утверждению второго. Он выступал против чрезмерного увлечения аллегориями, символами и другими иносказаниями, против нагромождения деталей, тонкостей, противоречий, против «напыщенной патетичности», «трагических тем, исполненных страха и ужасов».

Итак, еще раз отметим, что возвеличение человеческих чувств и разума, раскрытие их практической направленности и полезности — все это отделяет Прокоповича от схоластики и того, на что ориентировала человеческое познание церковь. Это станет еще более очевидным, когда мы обратимся к его борьбе за науку, против невежества, суеверия, веры в чудеса и т. п., насаждаемых духовенством для удержания народа в повиновении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.