Глава 6. Утопия и политика

Глава 6. Утопия и политика

Свои планы глубочайшего преобразования человеческого общества, установления справедливого, естественного и разумного строя Кампанелла неизменно связывал с ожиданием космического переворота, гибели и обновления мира в огне. Необходимость и неизбежность радикальных перемен он обосновывал библейскими пророчествами, откровениями средневековых святых, предсказаниями древних мудрецов. Он ссылался на необычайные природные явления: на землетрясения, голод, эпидемии, наводнения, а более всего — на знамения небесные, на появление новых звезд и комет, на неожиданные отклонения в движении светил. Все это являлось для калабрийского философа и революционера бесспорным свидетельством приближающегося конца света, которому, по его убеждению, должно предшествовать установление справедливого общества — «царства божьего» на земле.

Не для того чтобы увлечь за собой невежественных и суеверных земляков — участников калабрийского заговора, не для того чтобы ввести в заблуждение королевских судей, ссылался Кампанелла на пророчества и знамения. В астрологических и натурфилософских трудах, в многочисленных политических сочинениях он обосновывает программу преобразования мира приближением космической катастрофы. Даже в строгих и трезвых «Политических афоризмах», в которых он, по собственным словам, «основал политическую науку», иногда вдруг четкие формулировки рассудительного политика сменяются поэтическими озарениями пророка: «Завершится мирское владычество, когда всякое государство превратится во всякое государство, и всякая секта — во всякую секту, и всякое мнение — во всякое мнение; и наступит конец света, когда всякая вещь станет всякой вещью в изменчивом мире и мирские числа будут снесены и побеждены числами вечными». Туманное пророчество, в котором диалектика Гераклита смешана с мистикой чисел пифагорейцев, проясняется в более земном плане в другом афоризме: «Поскольку переменятся все секты и религии и их главные формы и формы других сообществ, человечество с необходимостью придет к первоначальному естественному и божественному государственному устройству, чтобы правил один первосвященник с сенатом оптиматов, избранным лучшими и из их числа, как постановил бог и как я доказал в „Христианской монархии“, что в соответствии с пророчеством и по естественному круговороту вещей должно прийти к первоначальному невинному естественному состоянию» (28, стр. 121–122).

«Естественный круговорот вещей» в философии Кампанеллы обозначает естественноисторическую закономерность. Непознанная, она именуется «Роком, судьбой и случаем», но, осознанная людьми, воплощается в «благоразумии» человеческого поведения, считающегося с обстоятельствами, в которых воплощен ход вещей (23, стр. 85–86). «Когда люди следуют предвестиям Рока, все их дела процветают, когда идут против Рока, то оказываются в затруднении», — писал он в «Испанской монархии» (23, стр. 93).

Но если в небесных знамениях Кампанелла видел предвестие грядущих перемен, если пророчествами стремился освятить задуманное им преобразование мира, то отнюдь не стояние звезд наталкивало его на мысль о необходимости глубоких общественных преобразований. Не с небес на землю низводился общественный идеал Кампанеллы: выведенный из трагической земной действительности, из современного ему состояния общества, из очевидных и нестерпимых бедствий народных, он в теории грядущих мировых катаклизмов получал лишь свое философское и теологическое оправдание.

В основе его размышлений о будущем человечества лежала забота о судьбах родной земли, о страданиях и бедах его земляков, калабрийских ремесленников и крестьян. Сын нищего сапожника, с детства узнавший горести доведенных до отчаяния бедняков, он не забывал о них ни в просвещенной Падуе, ни в неаполитанских тюрьмах, ни в окружении католических прелатов, ни при дворе французских королей.

И в проповедях своих, и в объяснениях, написанных после провала заговора, Кампанелла говорил не только о том, что звезды повыходили из своих орбит, что Солнце приближается к Земле, что произошло наводнение Тибра, что были многочисленные чудесные видения, — он ссылался и на невыносимое положение, сложившееся в Калабрии, на гнет налогов и разорение крестьян, на раздоры в городах, на набеги турок и местных бандитов. «Слышались жалобы от каждого встреченного на дороге крестьянина, — писал он в „Заявлении“ во время следствия, — и от всякого, с кем я заговаривал, я узнавал, что все расположены к переменам» (77, стр. 153).

В одном из последних своих политических сочинений, обращаясь к французам, Кампанелла вложил в уста Карла Великого печальную повесть о бедствиях родной страны. «Взгляните на Италию, — писал в 1635 г. шестидесятисемилетний изгнанник. — Ваш король одной с вами крови, и даже если он варит вас, то не ест, и если стрижет вас, то не сдирает с вас шкуру, как поступают в Италии без удержу враги ее — испанцы, а также отчасти и местные государи. Там есть места, где существует налог даже на вступление в брак, так что человек платит налог государю за то, что произведет на свет детей — новых подданных для него: вещь столь же возмутительная, как если бы солдат платил жалованье генералу, а работник — хозяину. Кроме того, и тот, кто покупает участок земли, и тот, кто продает, обязаны заплатить по десять процентов уплаченной и полученной цены… И ни одна скотина не войдет в городские ворота без уплаты дуката; и не ввезут в город вина, масла, и хлеба, и любого иного товара без того, чтобы сборщики не забрали себе лучшую часть. Я не говорю уж об огромной сумме денег, которую платит каждый за себя и за свое добро… А что сказать о несчастном королевстве Неаполя и Сицилии, где право и закон — это то, чего пожелает испанская жадность и спесь? Где платят налогов больше, чем имеют имущества; где каждый платит подушную подать в двадцать дукатов, даже если он нищий, без дома, без поля, и живет своей работой, — только за то, что носит голову на плечах; где нет и ничтожной вещи, не обложенной налогом будь то дары природы или изделия ремесла… и налоги растут из года в год и из месяца в месяц… Несчастный народ! И теперь нелегко уже найти человека, который был бы собственником дома или поля: люди продают все, что имеют, за ничтожную цену многочисленным ростовщикам или генуэзцам, которые собирают для короля налоги с народа. Так что эти несчастные вынуждены обрабатывать чужие поля, если хотят есть хлеб и платить подушную подать, а если не могут набрать нужную сумму, то вынуждены бежать или вербоваться в солдаты, покинув жен и детей; но жалованье, обещанное им за солдатскую службу, они никогда не получают и умирают в отчаянии, потому что если кто вздумает роптать, то приговаривается к смерти как виновный в оскорблении величества…

Подите же в Абруццы, в Апулию, в Калабрию, в Кампанию, в Сицилию, сравните число теперешних жителей со старыми кадастрами, и вы увидите, как убыло там население и как в то же время ожесточился налоговый гнет. Взгляните, найдете ли вы у них серебро, золото и веселость или же медь, мелкую монету, и тяжкий труд, и страдание, и постоянный страх, и жизнь, висящую на волоске. И горе тому, кто осмелится жаловаться!» (35, стр. 92–95).

Вымогательства богатых торговцев и ростовщиков приводят к голоду и запустению. «Голод, — писал Кампанелла в „Рассуждениях об увеличении доходов Неаполитанского королевства“, — происходит от торговли, потому что купцы и могущественные ростовщики скупают на корню весь хлеб и держат его, пока не доведут народ до голода, а потом продают по тройной или четверной цене… так что страна становится безлюдной, ибо одни бегут прочь из королевства, другие же подыхают от такой мерзкой еды, употребляя в пищу ядовитые травы, угнетенные ростовщичеством, голодом, эпидемиями и несчастьями, и многие не женятся, чтобы не подвергать таким страданиям своих детей, а женщины продаются за кусок хлеба. Отчего Барлетта и другие земли в Апулии обезлюдели из-за чумы — спутницы голода, и в результате не хватает подданных, и существует недобор налогов, и прекращается возделывание земли…» (31, стр. 168–169).

Главная же причина всех бедствий — социальное неравенство, существование богатства и нищеты. «В Неаполе семьдесят тысяч душ населения, а трудятся из них всего какие-нибудь десять или пятнадцать тысяч, истощаясь и погибая от непосильной и непрерывной работы изо дня в день, — с гневом писал Кампанелла в „Городе Солнца“. — Да и остальные, пребывающие в праздности, пропадают от безделья, скупости, телесных недугов, распутства, ростовщичества и т. д., и множество народа портят и развращают, держа его у себя в кабале, под гнетом нищеты, низкопоклонства и делая соучастниками собственных пороков, чем наносится ущерб общественным повинностям и отправлению полезных обязанностей. Обработкой полей, военной службой, искусствами и ремеслами занимаются кое-как и только немногие и с величайшим отвращением» (5, стр. 70).

Не только в Неаполитанском королевстве, но «во всем христианском мире обнаруживается это заблуждение, что одни — бедняки, а другие — богачи… И сегодня мы видим, что у одного есть сто тысяч скуди дохода, а у тысячи людей нет и трех скуди на одного. И вот тот, у которого сто тысяч, захватывает доход тысячи людей и тратит его на собак, лошадей, шутов, на дорогие одежды и, что того хуже, на блудниц. А если бедняк вступит с ним в спор, то не сможет добиться справедливости и становится изгнанником или умирает в тюрьме, а богач угнетает, кого ему угодно, потому что судья от него зависит, поскольку судьями становятся благодаря покровительству и еще больше за деньги», — писал Кампанелла в «Испанской монархии» (23, стр. 148).

Открытие Нового Света, хлынувший оттуда поток золота и последовавшая за ним революция цен принесли неисчислимые бедствия. «Воистину можно сказать, что золото Нового Света в известном смысле погубило Старый Свет, потому что оно породило жадность в наших душах, и уничтожило взаимную любовь между людьми. Каждый обращает любовь свою на деньги, а из этого произошли мошенничества, и люди часто продают и перепродают свою веру, видя, что деньги пользуются поклонением и имеют власть над всем, и подчинили корысти науки и религиозные проповеди, и забросили земледелие и искусства, став рабами денег и богачей. Одновременно золото породило великое неравенство между людьми, так что одни слишком богаты, что делает их наглыми, а другие слишком бедны, что превращает их в завистников, воров и убийц» (23, стр. 142–143). Выступая против социального гнета, Кампанелла писал в книге «Вспомнят и обратятся…»: «И сказал я, обращаясь к Философии: „Что сделало человека господином над человеком? Род ли его или кровь?“ И ответила она: „Никоим образом! Ибо все ведут свой род и по крови происходят от Адама, дабы взаимная царила любовь и не возвышался один над другим… Кровь не может быть причиной знатности: блохи и вши, родившиеся от человеческой крови, не именуются поэтому людьми, и этим ясно доказано, что люди, родившиеся от царей, не являются поэтому царями. Так бог ли так устроил? Отнюдь нет. Ведь он сказал: „Да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями“, а не над людьми… Так не воплощенная ли мудрость божья? Ни в коем случае; ведь сказал Христос: „Цари владычествуют над народами, а вы не так““». Отвергая теологическое оправдание неравенства, Кампанелла объясняет появление угнетения «звериным язычеством», которое «сделало людей над людьми господами» (27, стр. 66).

Господство в обществе социального неравенства, частного интереса порождает ничем не сдерживаемое себялюбие, индивидуализм, пренебрежение к интересам других людей, общества в целом. Все эти пороки воплощены для Кампанеллы в макиавеллизме. В политическом учении флорентийского секретаря Кампанелла увидел проповедь частного интереса и обоснование идей государственной необходимости, в жертву которой приносятся интересы народа во имя укрепления власти государя.

«Государи… почитают Макиавелли за евангелие», — писал Кампанелла папе Павлу V (25, стр. 41). «Государственная необходимость — это понятие, придуманное тиранами, — говорится в „Политических афоризмах“, — так как им кажется, что для сохранения и приобретения власти можно преступать любой закон… Оно имеет в виду личное благо того, кто правит» (28, стр. 102). «Ведь никто не верит ни Библии, ни Корану, ни Евангелию, но только верит в личную пользу… Почти все ученые и государи — политики-макиавеллисты… Они не верят ни папе, ни Кальвину, но только собственной выгоде» (25, стр. 103).

Так социальное неравенство оборачивается государственным угнетением. Государи правят, имея в виду единственно личный интерес, а не народное благо. Ради укрепления своего тиранического правления они ведут бесконечные войны друг с другом, принося народам неисчислимые страдания; «и кровь граждан проливается ради того, чтоб дать выход страстям государя, так что за один день ради одной долины, или деревушки, или местечка проливают больше крови подданных, чем находят там воды, где они проходят, и больше тратят денег, чем весь народ за год» (46, стр. 26).

Против частного интереса и неравенства, против тирании государей и раздоров между народами, против основы всех социальных и политических противоречий — частной собственности направлена вся политическая и литературная деятельность Кампанеллы. Социальная программа Кампанеллы лежит в основе всех его на первый взгляд столь разнородных и даже противоречащих друг другу сочинений. Ею определяется глубокое внутреннее единство социальной утопии «Города Солнца», плана государственных преобразований «Испанской монархии», идеи всемирного единства «Монархии мессии».

Немало написано о литературных источниках утопии Кампанеллы. Он, разумеется, прекрасно знал Платона, вспоминал и непосредственного предшественника своего — Томаса Мора. Доказывая возможность жизни общиной, он приводил авторитеты многочисленных писателей христианского средневековья, от отцов церкви до Фомы Аквинского, часто весьма вольно истолковывая их в нужном духе. Он ссылался на «общину первых христиан, существовавшую при апостолах, по свидетельству св. Луки и св. Климента», и на «образ жизни христиан в Александрии, наблюдаемый при св. Марке, как удостоверяют Филон и св. Иероним», и на «жизнь клириков вплоть до папы Урбана I, даже при св. Августине», и на «жизнь монахов, которую св. Златоуст считал возможным распространить на все государство» (5, стр. 138). Важнее был более близкий пример — общины анабаптистов, попытавшихся осуществить на практике жизнь общиной, организовав в 1534–1535 гг. коммуну в Мюнстере. Идеи уравнительного коммунизма, выработанные плебейским движением средневековья, оказали значительное влияние на социальную программу калабрийского заговора Кампанеллы.

Коммунистическая утопия «Города Солнца» возникла не как плод кабинетных раздумий ученого-эрудита. Многочисленные показания участников калабрийского заговора неоспоримо свидетельствуют о том, что свою коммунистическую программу Кампанелла достаточно определенно сформулировал еще в период подготовки восстания против испанского владычества. И в проповедях перед народом, и особенно в тайных беседах с участниками заговора Кампанелла рисовал картину будущей идеальной республики, «где все будут жить общиной». Переворот в Калабрии должен был послужить началом всеобщего преобразования: от горы Стило, которую Кампанелла именовал «горой изобилия и свободы», должны были направиться по всему свету гонцы, призывая все народы принять «новый закон, лучше христианского», вводимый фра Кампанеллой. В некоторых из показаний содержатся намеки на то, что Кампанелла собирался стать после победы восстания «монархом мира»: речь идет не о неумеренном честолюбии калабрийского монаха, а о надежде своим выступлением положить начало всеобщему преобразованию мира, которое, по бесспорному свидетельству светил, должно было начаться в наступающем «юбилейном» 1600 г.

Не только общий план преобразований, намеченный при организации калабрийского заговора, совпадает с содержанием «Города Солнца», но и многие характерные детали будущего устройства, такие, как уничтожение семьи, белые одежды будущих членов общины, роль астрологии и соединение политической и духовной власти в новой республике. Утопия Кампанеллы возникла как конкретная политическая программа социальных преобразований — сначала Калабрии, а потом и всего мира.

Как воспоминание о горе Стило — «горе изобилия и свободы» — рисовалась в воображении неаполитанского узника неприступная гора, на которой расположен Город Солнца. «На обширной равнине возвышается высокий холм, на котором и расположена большая часть города» — так начинает Мореход свое описание (5, стр. 34). Рациональная, научная организация общества находит свое выражение уже во внешнем виде и устройстве города: четыре мощеные улицы, пересекающие город и обращенные к четырем сторонам света, обеспечивают хорошее проветривание и здоровые условия жизни соляриев, а «семь обширных поясов, или кругов, называющихся по семи планетам», сразу же вводят в круг астрологических идей Кампанеллы, связывающего разумное общественное устройство с изучением законов природы, воплощением которых является движение небесных светил.

Обширные палаты, аркады, галереи для прогулок, стены, расписанные великолепной живописью, — таков внешний облик города, венчаемого на вершине горы храмом, «воздвигнутым с изумительным искусством». Этот храм, в котором на алтаре находятся два глобуса — земной и небесный, на своде — изображения всех звезд от первой до шестой величины, с флюгером, возвышающимся над куполом и указывающим направление ветров, — символизирует одновременно и роль науки (опять-таки в соединении с астрологическими представлениями), и натуралистический характер религиозного культа соляриев.

Разумное устройство Солнечного Града есть не что иное, как выражение разумности и соответствия природе того социального строя, который установлен в государстве соляриев: «у них все общее» (5, стр. 45), в Городе Солнца упразднена частная собственность — основа социального неравенства: «Община делает всех одновременно и богатыми и вместе с тем бедными: богатыми — потому, что у них есть все, бедными — потому, что у них нет никакой собственности; и поэтому не они служат вещам, а вещи служат им» (5, стр. 71).

Выводя частную собственность из моногамной семьи <«собственность образуется у нас и поддерживается тем, что мы имеем каждый свое отдельное жилище и собственных жен и детей», а «отсюда возникает себялюбие» (5, стр. 45)>, Кампанелла в общности жен видел единственно возможную предпосылку уничтожения частной собственности. «У соляриев жены общи и в деле услужения, и в отношении ложа, однако же не всегда и не как у животных, покрывающих первую попавшуюся самку, а лишь ради производства потомства в должном порядке…» (5, стр. 72). Общность жен служит не только поддержанию общности имуществ, но и «научному» («согласно правилам философии») государственному контролю за деторождением. Солярии «издеваются над тем, что мы, заботясь усердно об улучшении пород собак и лошадей, пренебрегаем в то же время породой человеческой» (5, стр. 44). Отвергая современную ему семью, когда «брак заключается из-за приданого или равенства богатств, а не из-за духовных и физических качеств» (28, стр. 100), Кампанелла требует принимать во внимание «не приданое и обманчивую знатность рода», а «природные качества производителей» (5, стр. 64). Поскольку «производство потомства имеет в виду интересы государства, а интересы частных лиц лишь постольку, поскольку они являются частями государства; и так как частные лица по большей части и дурно производят потомство, и дурно его воспитывают, на гибель государства, то священная обязанность наблюдения за этим как за первой основой государственного благосостояния вверяется заботам должностных лиц, и ручаться за надежность этого может только община, а не частные лица» (5, стр. 67).

Контроль за деторождением осуществляется в Городе Солнца в соответствии с биологическими и астрологическими теориями Кампанеллы. Именно этим стремлением придать «научный» характер воспроизводству человеческого рода в идеальном обществе, а не одними заимствованиями из литературных источников (Платон) следует объяснять введение общности жен в его социальную программу.

Тем же рациональным принципам подчинено в Городе Солнца и воспитание, и обучение детей. Всеобщему невежеству народа в современном ему обществе Кампанелла противопоставляет заботу государства о просвещении. Сразу после вскармливания младенцы передаются на попечение назначенных государством воспитателей и воспитательниц; «и тут вместе с другими детьми они занимаются, играючи, азбукой, рассматривают картины, бегают, гуляют и борются; знакомятся по изображениям с историей и языками… На седьмом году переходят они к естественным наукам, а потом и к остальным, по усмотрению начальства, и затем к ремеслам» (5, стр. 64–65).

Обучение осуществляется во время прогулок, для этого приспособлены стены внутренних кругов города, расписанные изображениями камней, минералов и металлов, морей и рек, озер и источников, снега, грозы и всех воздушных явлений. На стенах изображены «все виды деревьев и трав, а иные из них растут там в горшках на выступах наружной стены строений»; «всевозможные породы рыб», птиц, животных «и все достойное изучения представлено там в изумительных изображениях и снабжено пояснительными надписями» (5, стр. 41–42). Специальный круг выделен для изображений математических фигур и карт всех областей земли с описаниями «обычаев, законов, нравов, происхождения и сил их обитателей» (5, стр. 40), на другом «изображены все ремесла с их орудиями и применение их у различных народов». «Для всех этих изображений имеются наставники, а дети без труда и как бы играючи знакомятся со всеми науками наглядным путем до достижения десятилетнего возраста» (5, стр. 42–43).

Солярии заботятся и о физическом развитии детей: они занимаются «гимнастикой, бегом, метанием диска и прочими упражнениями и играми, в которых равномерно развиваются все их члены». Для выявления наклонностей детей их «водят… в мастерские к сапожникам, пекарям, кузнецам, столярам, живописцам и т, д.» (5, стр. 49). Изучив естественные и отвлеченные науки, «постоянно и усердно занимаясь обсуждением и спорами», юноши и девушки «получают должности в области тех наук или ремесел, где они преуспели больше всего» (5, стр. 50).

Всеобщее участие в труде, который из проклятия стал почетным и уважаемым делом, — важнейшая черта общественного строя Города Солнца. Солярии «того почитают за знатнейшего и достойнейшего, кто изучил больше искусств и ремесел и кто умеет применять их с большим знанием дела Поэтому они издеваются над нами за то, что мы называем мастеров неблагородными, а благородными считаем тех, кто не знаком ни с каким мастерством, живет праздно и держит множество слуг для своей праздности и распутства, отчего, как из школы пороков, и выходит на погибель государства столько бездельников и злодеев» (5, стр. 50).

Никакой труд не является позорным в общине соляриев, «никто не считает для себя унизительным прислуживать за столом или на кухне, ходить за больными и т. д. Всякую службу называют они учением… Поэтому каждый, на какую бы службу ни был он назначен, исполняет ее как самую почетную» (5, стр. 69). «Самые тяжелые ремесла, например кузнечное или строительное и т. п., считаются у них и самыми похвальными, и никто не уклоняется от занятия ими, тем более что наклонность к ним обнаруживается от рождения, а благодаря такому распорядку работ всякий занимается не вредным для него трудом, а, наоборот, развивающим его силы» (5, стр. 84). Благодаря всеобщему участию в труде рабочий день в Городе Солнца сокращен до четырех часов, остальное время отводится для занятий науками, развития «умственных и телесных способностей, и все это делается радостно» (5, стр. 70).

Высвобождение свободного времени достигается в Городе Солнца также благодаря применению технических новшеств и изобретений. Они достигли успехов в земледелии: сообразуясь «с ветрами и благоприятными звездами», «пользуясь при этом тайными средствами», они «ускоряют всходы, умножают урожай и предохраняют семена». В результате — «всего у них изобилие, потому что всякий стремится быть первым в работе, которая и невелика, и плодотворна» (5, стр. 86–88).

Существует у соляриев и разделение труда, прежде всего связанное с биологическими особенностями людей. Хотя женщины воспитываются и обучаются наравне с мужчинами, они освобождаются от особенно тяжелых видов работ. «Никакой телесный недостаток не принуждает их к праздности» — старики привлекаются к совещаниям, хромые, слепые служат там, где могут работать; самый же неспособный «служит соглядатаем, донося государству обо всем, что услышит» (5, стр. 73).

Общность всего имущества, в том числе и личного, выражающая примитивно-уравнительские тенденции крестьянско-плебейских движений средневековья, сочетается в коммунистической утопии Кампанеллы с сохранением разделения умственного и физического труда: в то время как одна часть общества (большинство) занимается физическим трудом, функции организации производства, научного и политического руководства обществом целиком переданы в руки особой группы. Этим в свою очередь определяется и политическое устройство Города Солнца. «Женевцы и анабаптисты, — писал позднее Кампанелла в 22-й книге „Богословия“, — желавшие, чтобы все граждане жили трудом своих рук, поступают так, как если бы человеческое тело состояло из рук и ног, не имея ни глаз, ни ушей… Но если все общество должно жить подобно человеческому телу, как повелевает природа… то нужно, чтобы большинство занималось ручным трудом, и некоторые предавались созерцанию, а иные сверх того обучали других так, чтобы все трудились и никто бы не оставался без дела, но не все бы работали руками, иначе все уподобились бы руке. Благом же является, чтобы все жили общиной и чтобы все имущества были общими» (90, стр. 283).

Ролью науки в жизни соляриев определяется положение в Городе Солнца и влияние на всю жизнь общины ученых-жрецов. Наука и религия сливаются в Городе Солнца в единый магический культ. Решение всех вопросов хозяйственной, культурной и даже личной жизни граждан идеального государства принадлежит своеобразной духовной иерархии. Политическое устройство Города Солнца весьма далеко от подлинного народного правления. Правда, Совет, состоящий из всех граждан от 20 лет и старше, собирается регулярно два раза в лунный месяц, но он лишь обсуждает порядок выполнения обязанностей должностными лицами, и гражданам предоставляется на нем возможность высказаться об имеющихся недочетах. Подлинное же обсуждение государственных дел и выбор должностных лиц осуществляются не Большим советом: он только намечает кандидатуры. Каждый восьмой день собираются все должностные лица — от верховного правителя до начальников отрядов — десятников, полусотников и сотников. Они и выбирают правителей, ведающих основными отраслями хозяйства и управления. «Должностные лица сменяются по воле народа», — пишет Кампанелла, не поясняя, впрочем, процедуру этой замены и оговаривая несменяемость высших правителей (5, стр. 95–96).

Во главе общины стоит верховный правитель, он же первосвященник, именующийся «Солнце» или «Метафизик» и обозначаемый Кампанеллой с помощью солнечного символа . При нем имеются три соправителя:

Мощь, ведающий вопросами войны и мира, военным искусством и фортификацией, ремеслами, связанными с обслуживанием военных нужд; Мудрость, ведающий свободными искусствами, науками, учебными заведениями, и Любовь, занимающийся вопросами контроля за деторождением и воспитанием младенцев, медициной, изготовлением лекарств, земледелием и скотоводством.

Эти правители избирают — а по существу назначают — всех остальных должностных лиц, причем избрание их утверждается Малым советом.

Избрание (пожизненное, за исключением тех случаев, когда верховные правители сами сочтут нужным передать свои должности более достойным) высших четырех правителей основывается на совершенстве их познаний во всех необходимых науках. Три соправителя Солнца должны изучить науки, относящиеся к их области управления, и знать их «в совершенстве… лучше всякого другого», а с остальными, общими для всех науками они должны быть знакомы хотя бы поверхностно (5, стр. 54). Что же касается самого верховного правителя-священника — Солнца-Метафизика, то он должен знать сверх того «историю всех народов, все их обычаи, религиозные обряды, законы, все республики и монархии, законодателей и изобретателей наук и ремесел и строение и историю неба». Он должен хотя бы поверхностно ознакомиться со всеми ремеслами, а главное, сверх познания математических, физических и астрологических наук «постичь метафизику и богословие; познать корни, основы и доказательства всех искусств и наук; сходства и различия в вещах; необходимость, судьбу и гармонию мира» (5, стр. 51). Благодаря столь высоким требованиям соляриям «уже задолго известно», кто станет Метафизиком.

Решающую роль образования, учености в деле государственного управления Кампанелла подчеркивает постоянно. На возражения Морехода относительно непригодности ученого к делам государственным солярии отвечают: «Мы, несомненно, лучше знаем, что столь образованный муж будет мудр в деле управления, чем вы, которые ставите главами правительства людей невежественных, считая их пригодными для этого лишь потому, что они либо принадлежат к владетельному роду, либо избраны господствующей партией. А наш , пусть он даже будет совершенно неопытен в деле управления государством, никогда, однако, не будет ни жестоким, ни преступником, ни тираном именно потому, что он столь мудр» (5, стр. 52).

Не только высшие правители государства, но и все чиновники Города Солнца являются просвещенными специалистами и именно в силу своих специальных познаний занимают соответствующие должности: в ведении правителя Мудрости находятся Астролог, Космограф, Геометр, Историограф, Поэт, Логик, Ритор, Грамматик, Медик, Физик, Политик, Моралист, Экономист, Астроном, Музыкант, Перспективист, Арифметик, Живописец, Скульптор. Под началом правителя Любви находятся: Заведующий деторождением, Воспитатель, Медик, Заведующий одеждой, Агроном, Скотовод, Стадовод, Заведующий приручением животных, Главный кухмистр, Откормщик. Правителю Мощи подчинены Стратег, Начальник единоборцев, Кузнечных дел мастер, Начальник арсенала, Казначей, Заведующий чеканкой монеты, Инженер, Начальник разведки, Начальник конницы, Начальник пехоты, Конюший, Главный гладиатор, Начальник артиллерии, Начальник пращников и Юстициарий, — «а этим всем подчинены особые специалисты» (5, стр. 96–97).

Город Солнца не знает особого института судей: суд чинят начальники мастерства; на приговор можно апеллировать к трем верховным правителям; Метафизик обладает правом помилования. Смертная казнь существует только за преступления «против свободы государства, или против бога, или против высших властей» (5, стр. 99) и за насилия, «если преступление совершено сознательно и с заранее обдуманным намерением» (5, стр. 97). Впрочем, оговаривается Кампанелла, «нельзя среди них встретить ни разбоя, ни коварных убийств, ни насилий, ни кровосмешения, ни блуда, ни прочих преступлений» (5, стр. 48).

Политическая власть в Городе Солнца соединена со священнослужением: первосвященником является Метафизик, священниками — высшие должностные лица. Они ведают богослужением и исповедуют граждан. При храме существует особая коллегия из двадцати жрецов. Впрочем, жрецы эти тоже скорее принадлежат к ученой элите Города Солнца; правда, они четыре раза в сутки поют псалмы, но, кроме того, «на их обязанности лежит наблюдать звезды, отмечать их движения при помощи астролябии и изучать их силы и воздействие на дела человеческие… Они определяют часы для оплодотворения, дни посева, жатвы, сбора винограда… записывают замечательные события и занимаются научными изысканиями» (5, стр. 104–105). Именно благодаря своей научно-астрологическо-магической деятельности жрецы «являются как бы передатчиками и связующим звеном между богом и людьми» (5, стр. 105). Изложение религии соляриев — деистического культа, «закона природы», близкого к христианству, — соединяется в «Городе Солнца» с изложением натурфилософских, научных — астрономических и астрологических — учений. Не только политическая власть совпадает с религиозной, но и та и другая связаны с наукой, как ее понимал Кампанелла, в неразрывном единстве с магией и астрологией.

В этом объединении церковной и политической власти исследователи утопии Кампанеллы видят теократические устремления калабрийского реформатора. В. П. Волгин объясняет проникший на страницы «Города Солнца» «идеал церковно-политического режима» чаяниями «интеллигентских кругов, к которым принадлежал сам Кампанелла», влиянием «старых феодально-церковных традиций» (5, стр. 27). В. Ф. Асмус видит в теократических идеях «вынужденное приспособление… к условиям современности»; «Кампанелла, монах-доминиканец, пленник и жертва инквизиции, вынужден был облечь свои общественно-политические и коммунистические идеи» в «мистическую и теократическую форму» (53, стр. 102).

Нам представляется, что в учении об идеальной государственной власти Кампанелла исходил не из своего монашеского прошлого и не из специфических интересов интеллигентских кругов. В своей социальнополитической программе Кампанелла передает руководство обществом в руки ученых-философов. Именно знание, наука — в том ее понимании, которое характерно для натурфилософии Кампанеллы, наука, обладающая «магической» силой воздействия и знанием явных и тайных сил природы, — лежит в основе разумной организации всей хозяйственной и общественной жизни коммунистической общины Города Солнца. В этом же научно-философском, магическом духе истолкованы Кампанеллой и «натуральная религия», «закон природы» соляриев. Функции ученого, священнослужителя и политика совпадают. Теократия Кампанеллы не есть перенесение в коммунистическую утопию традиций средневекового католицизма. В теократической форме им выражена мысль о первостепенной роли науки и ученых в коммунистической общине. Теократия Кампанеллы сильно отдает технократией.

Вместе с тем «магическая» религия соляриев имеет еще одну важную общественную функцию в утопии-программе Кампанеллы. Сохраняя в идеальном государстве религию, Кампанелла исходит из представления о важнейшем значении духовного единства в жизни общества. «Первым орудием власти является язык, а вторым меч», — писал он в «Испанской монархии» (23, стр. 154). «Общность душ создается и сохраняется благодаря основанной на науке религии, которая есть душа политики и защита естественного закона», — подчеркивал он эту свою мысль в «Политических афоризмах» (28, стр. 91). «Вера и религия обладают магической силой в государстве», — убеждал он венецианцев в памфлете «К Венеции» и пояснял далее свою мысль: «Более того, религия, будь она истинной или ложной, обладает хотя бы естественной магической силой, так как объединяет людей» (30, стр. 105–110).

В принятии религии как магической силы, объединяющей общество, Кампанелла пытался разрешить задачу духовного сплочения своей коммунистической общины. Иной силы, способной воздействовать на массы, калабрийский мятежник не знал. В его теократии воплотились идеал научного руководства обществом со стороны ученых-специалистов и одновременно стремление с помощью магически истолкованной религии обеспечить духовное единство Города Солнца.

…Калабрийский заговор потерпел неудачу. Но Кампанелла не отказался от своих планов всеобщего преобразования. Осуществлению их посвящены были последующие годы жизни мыслителя.

На поверхностный взгляд «Город Солнца» стоит особняком среди других политических сочинений Кампанеллы, таких, как «Политические афоризмы», «Испанская монархия», «Монархия мессии», «О царстве божьем», не говоря уж о таких конкретных политических памфлетах и панегириках, как «Речи к итальянским князьям», «К Венеции», «О свободе и счастливом подчинении церковному государству». Если Л. Амабиле и А. Э. Штекли противопоставляют «Город Солнца» другим политическим сочинениям Кампанеллы как написанным «на случай» и не выражающим его подлинных взглядов, то современные католические исследователи считают именно «Город Солнца» сочинением случайным и несущественным для всей системы взглядов Кампанеллы. Так, Дж. Ди Наполи видит в нем лишь изображение дохристианского состояния общества, причем отсутствие у соляриев семьи и частной собственности он относит к «недостаткам» государства, построенного на чисто философских началах (97, стр. 90–91). Р. Америо подчеркивает принципиальное различие между коммунистической утопией, выросшей из калабрийского заговора, и поздней утопией всемирной монархии (85, стр. 381–382). Значительно ближе к истине современный итальянский историк Луиджи Фирпо и советская исследовательница Л. С. Чиколини, показавшие глубокое внутреннее единство и преемственность политических взглядов Кампанеллы, нашедших свое выражение в самых различных его произведениях (99, стр. 196; 73, стр. 264–265).

Провал калабрийского заговора объяснялся не только подлостью предателей и коварством испанских властей. Народ — те самые плебейские массы города и деревни, во имя которых выступал Кампанелла, — был далек от заговора и не поддержал мятежников.

Настроения Кампанеллы после неудачи калабрийского заговора нашли наиболее яркое выражение в сонете «О простом народе»:

Огромный пестрый зверь — простой народ,

Своих не зная сил, беспрекословно,

Знай, тянет гири, тащит камни, бревна,

Его же мальчик слабенький ведет.

Зверь этот — «робок», он «служит полюбовно» своим угнетателям.

Под небом все ему принадлежит —

Ему же невдомек…

И горьким выводом из неудачного опыта калабрийского заговора, когда люди, ради лучшей участи которых выступили Кампанелла и его друзья, осыпали насмешками и проклятиями тех, кто хотел принести им освобождение, звучат последние строки стихотворения:

…А коль научит

Его иной, так им же и убит

(5, стр. 165).

Не оправдались надежды на народное восстание, не удался заговор. Вряд ли можно поверить поэтому, что Кампанелла поддерживал намерения своего ученика Пиньятелли, который надеялся освободить родину с помощью нового заговора и убийства вице-короля.

В тюрьме происходит переосмысление прежних надежд и мечтаний. Кампанелла не изменил ни себе, ни своим друзьям, ни своим грандиозным планам преобразования всего человечества. Но он ищет и пытается понять причины пассивности народа и найти новые пути и средства к осуществлению своей социально-политической программы.

Размышления его не ограничивались Калабрией. В своих политических сочинениях, написанных в неаполитанских тюрьмах, Кампанелла постоянно обращается к волнующим его примерам восстания Дольчино в Северной Италии (1304–1307) и главы министерских анабаптистов Иоанна Лейденского, попытавшегося осуществить идеалы уравнительного коммунизма в 1534–1535 ГГ. Их поражение Кампанелла объясняет тем, что «язык», т. е. новая социально-религиозная проповедь, не был поддержан у них «мечом» — военно-государственной силой. «Кто проповедует новую секту, в которой содержится истина, тот языком приобретает власть, развязав войну между прежней религией и новым учением, приспособленным ко вкусу народа, однако такая власть длится недолго… примером чему являются ересиархи, которые хотя многое и приобрели, не недолго удержали, как Иоанн Лейденский… и фра Дольчино» (28, стр. 111). Эти реформаторы потерпели поражение, пишет далее Кампанелла, потому, что они в отличие от Лютера не имели мощной поддержки «меча» со стороны государей (28, стр. 128).

Для осуществления программы коренного преобразования общества необходимо мощное орудие — «меч», светская власть государей. Потеряв надежду на выступление народных масс, Кампанелла стремится использовать в интересах народа государственную власть, превратить существующее государство в орудие своей политической программы. Не для того, чтобы выслужиться перед вчерашним врагом, пишет Кампанелла «Испанскую монархию», а для того, чтобы задуманный им план реформы общества осуществить в рамках всемирного государства. Тот «меч», которым в ходе калабрийского заговора должен был стать Маврицио де Ринальдис, воплощен теперь для него во власти могущественнейшего из европейских государей — сперва испанского, а затем французского короля.

Но один «меч» недостаточен для осуществления преобразования мира. Кампанелла анализирует социальную роль религии в современном ему обществе.

«Известно ведь, — писал Кампанелла в „Испанской монархии“, — что весь народ, особенно в великих государствах, сильнее, чем король со всеми его солдатами и приспешниками. Очевидно, если народ не восстает против короля из-за повода к недовольству, но служит и повинуется ему, значит, его сдерживает какая-то причина, и причина эта — недостаточное единство, и трусость, и отсутствие вождя, который восстал бы первым и внушил бы народу надежду и веру» (25, стр. 153). Позднее, в памфлете «К Венеции», Кампанелла писал, что не отсутствие вождя является причиной того, что народы не поднимают непрестанно мятежей в ответ на насилия правителей: «любой может поднять мятеж», но сдерживающей силой, обеспечивающей пассивность народа и терпение его, является религия. «Так знай же, Венеция, что причина, по которой народ не восстает, заключается в религии, в священниках и монахах; таким образом, когда государи поступают опрометчиво и народ недоволен или подстрекаем разбойниками, то именно в духовенстве причина того, что народ не восстает и пребывает в повиновении, так как духовенство в проповедях и на тайной исповеди увещевает его жить праведно, и отвращает от злых намерений, и утешает обещанием рая и запугивает адом, заставляя идти в церковь; а там, видя службы и обедни, и слушая проповеди, и созерцая коленопреклонение и благочестие, и видя, что все это делается из чувства долга, а не в шутку, люди веруют в иную жизнь и охотно оставляют свои помыслы о жизни земной. И если они терпят оскорбления, то их поддерживает мысль о том, что бог вознаградит их в иной жизни, и этот обычай обладает столь сильной властью над душами людей, что делает их более послушными и верными и заставляет их любить друг друга. Иначе люди были бы хуже тигров и львов и самих демонов, потому что по разуму своему они непобедимы, и оказывают друг другу взаимное содействие, и используют животных и добиваются всего, чего они захотят в своей гордыне» (30, стр. 103–104).

Если «мечом» — физическим орудием преобразования мира должна была по замыслу Кампанеллы стать власть светского государя, неважно какого, того, кто сильнее и у кого больше шансов осуществить давнюю мечту калабрийского реформатора — всемирное объединение человечества, то «языком» — орудием духовного объединения всего человечества должно было стать христианство. «Магическая» сила религии должна по замыслу Кампанеллы послужить единению всех народов.

Едино стадо, един пастырь — в этом евангельском изречении воплощена мечта Кампанеллы. Этой центральной идее подчинена вся его политическая программа, вся его практическая деятельность. Утопия всемирной монархии столь же существенная часть программы Кампанеллы, как утопия коммунистической организации общества. «Город Солнца» не противостоит в его творчестве «Испанской монархии» и «Монархии мессии». В рамках всемирного государственного и духовного единства должна осуществиться социальная программа калабрийского реформатора. Борьбой за воплощение в жизнь этого утопического идеала заполнены десятилетия жизни Кампанеллы после неудачи калабрийского заговора.

В призывах к испанской короне и к папскому престолу об установлении «монархии» (термин этот означает в данной связи не форму единоличного правления, а единовластие во всемирном масштабе) Кампанелла выступал не в качестве придворного панегириста и апологета, а в качестве смелого и требовательного реформатора. Он стремился не к расширению существующей власти короля и папы в том виде, в каком они реально существовали, а к коренному преобразованию самого характера и светской власти испанской короны, и духовного владычества католической церкви. Программа Кампанеллы — это план преобразований и церкви, и государства. И самый тон его сочинений не тон просителя, советника или льстеца, а скорее тон библейского пророка и учителя. Недаром в «Испанской монархии» он писал, что если «проповедники правы» в своих проповедях, «то нужно исправлять те вещи, которые они обличают» (23, стр. 158). Недаром на страницах «Испанской монархии» мы встретим такие рассуждения о политике Испании, которые не могли прийтись по вкусу при мадридском дворе; недаром в посланиях к папе и кардиналам Кампанелла с поразительной не только для узника смелостью обличал пороки современного духовенства.