Глава V. Оккамова онтология и философия природы

Глава V. Оккамова онтология и философия природы

чение Оккама о материи представляет значительный философский интерес, и оно было для своего времени весьма прогрессивным. Суть новаций Оккама в этом вопросе состояла в антитомистской направленности, в его стремлении поставить категорию материи не на службу абстрактным схоластическим рассуждениям о «чистых» сущностях, а использовать ее при трактовке вопросов постижения внешней реальности. Оккам решительно критикует теорию материи Фомы Аквинского. Прежде всего для него неприемлем тезис «ангельского доктора» о том, будто никакая вещь не может обладать реальностью в отрыве от формы. Напротив, по Оккаму, если форма начинает существовать в процессе становления вещи, то материя существует и до возникновения вещи.

Для обоснования этого положения Оккам использует имевшееся и у аверроистов понятие первичной материи. О последней он пишет так: «...есть двоякая материя, прежде всего первичная материя, которая в силу своей сущности изначально не включает в себя никакой формы, а наделяется затем различной формой. И эта [первичная] материя есть одна и та же основа в любых подверженных возникновению и порче [предметах]» (59, 144).

Материя, по Оккаму, есть прежде всего субстрат вещи; то, что в ней предположено (praepositum), в этом смысле она есть нечто, предшествующее любому предмету, один из необходимых принципов бытия. Согласно философу, материя — это некоторый предмет, действительно существующий (actualiter existens) в силу природы вещей. Он потенциально имеется при всех субстанциальных формах. Существует ли единый принцип для объяснения феномена материального универсума? Оккам сомневается в возможности доказательства существования такого принципа (11, d. IV, q. 2). Нет никакой необходимости, чтобы материя постоянно обладала тем, что сейчас ей присуще, так же как нет необходимости, чтобы она всегда сосуществовала совместно с тем, что сейчас ей сопутствует (16, I, с. 15, р. 18). Вот почему Оккам кое в чем расходился с Сигером из Брабанта, который, например, полагал, что человечество всегда существовало, ибо каждый человек рождается от пары себе подобных. Выражаясь современным языком, ошибка Сигера была связана с некорректной экстраполяцией в прошлое некоторого аналога принципа полной математической индукции.

Свой анализ термина «материя» Оккам сопровождает замечаниями о типичных случаях его контекстуальных употреблений. Он тщательно фиксирует омонимичные оттенки в таких употреблениях, насчитывая по меньшей мере четыре соответствующих оттенка.

Во-первых, «термин „материя“ употребляется в несобственном смысле в значении „предмет“; например, когда мы говорим, что то, о чем имеется некоторое знание, есть материя знания» (11, d. III, q. 18). В самом деле, логик всякий раз понимает материю не как то, что «подвержено превращению, а в смысле объекта или предмета науки... аналогично в этике говорят о страдании и деянии как о материи добродетели» (16, II, с. 1, р. 34).

Во-вторых, «философ (Аристотель. — Авт.) иногда употребляет термин „материя“ для обозначения составных частей целого как некоторого абстрактного предмета; например, полукруг есть часть круга» (59, 143), и в этом смысле полукруг есть «материя» круга. Здесь приходится говорить об абстрактном предмете в связи с тем, что круг — это геометрическая абстракция, но не реально существующий в природе объект.

В-третьих, «в широком... смысле термин „материя“ употребляется в значении субстрата того, что подвержено превращению, поскольку возникает то, чего ранее не было, или же бытие чего-то обнаруживается в том месте, где оно раньше отсутствовало... И в этом смысле философ говорит, что медь есть материя статуи» (16, II, с. 1, р. 33). Здесь материя понимается в смысле физического вещества.

В-четвертых, «слово „материя“ в собственном смысле употребляется в значении одной из частей реального составного объекта» (11, d. III, q. 18). Однако «при употреблении слова „материя“ в самом узком смысле имеют в виду, что материя есть не что иное, как то, что снабжается безусловно реально отличной от себя формой и что также может рассматриваться целиком безотносительно к форме» (59, 144).

С точки зрения филологии последняя цитата не уязвима в том смысле, что дает чисто номинальное разграничение материи от формы. Одновременно нельзя не отметить, что у Оккама форма понимается здесь как некоторая физико-геометрическая характеристика. В реальном бытии материя существует в единичных вещах, как нечто общее же материя дана только в интенциональном бытии. Материальная субстанция вечна и неуничтожима; она не имеет ни начала, ни конца во времени. Устранение конечных вещей не ведет к ее исчезновению.

Методологически весьма ценно подчеркивание Оккамом примата материи как некоторого содержания над формой, безоговорочно принимаемый им тезис о том, что по отношению к форме материя (как содержание) безусловно первична. Терминологически закрепляя этот примат, мыслитель говорит о первичной материи, которую, однако, нельзя понимать как нечто безразличное в качественно-разнородных объектах и которую нельзя помыслить без признака протяженности. По его мнению, «такая первичная материя не есть нумерически одно во многих предметах, подлежащих возникновению и порче. Ведь не одна и та же первичная материя у меня и у тебя; нельзя каким-либо образом вообразить, будто она нумерически одна в человеке и в осле» (там же, 145). Качественная разнородность единичных вещей осмысливается Оккамом на базе номиналистически трактуемого принципа индивидуации: «И если ставится вопрос о том, посредством чего различается один материальный предмет от другого... то на него надо отвечать, что они различаются сами по себе» (там же).

По существу мыслитель возрождал старую философскую гипотезу о структуре мира как состоящего из таких определенных предметов, что каждый из них есть в точности единственная вещь. Согласно этой гипотезе, следовательно, нельзя найти два различных предмета таких, из которых каждый был бы той же самой вещью, что и другой. Еще до Оккама ряд ученых не видели принципиальных трудностей в вопросе о «причине индивидуации». Они полагали, что все данное в нашем опыте лишь единично, а индивидуальное различие относится к самой сущности вещи. Помимо уже известных нам Пьера д’Орсоня и Дюрана де Сан-Пурсена так же рассуждал и Годфруа Фонтэнский (74). Их точка зрения находилась в некотором соответствии со скотистской. Фактически присоединяясь к мнению этих ученых, Оккам продолжает: «...любая единичная вещь сама по себе индивидуальна, исключительно благодаря самой себе (per se)» (12, I, d. 2, q. 6, P). В реальной действительности наличествуют одни только индивидуальные предметы: «каждая определенная вещь вне сознания (extra animam) сама по себе есть нечто единичное» (там же, I, d. 2, q. 7).

Вспомогательное место в оккамовской концепции материи занимает понятие составной материи (materia composita). По Оккаму, составная материя двояка. Одна — та, которая целиком сохраняется при возникновении состоящего из нее объекта, и такая составная материя всегда есть не что иное, как сторона составного объекта, в которой имеется несколько субстанциальных форм. Другая составная материя есть та, которая полностью не сохраняется в порожденном ею, а модифицируется при его порождении, и ее мы имеем в виду, когда, например, говорим, что капельно-жидкое состояние есть материя любой конкретной жидкости (например, молока, кипяченой воды, вина, подсолнечного масла и т. д.). И эта материя может быть стороной составного объекта, имеющей одну субстанциальную форму (59, 143—144). Например, телесность есть один из компонентов составной материи, образующей такой объект, как человек. Другой компонент — разумность. Телесность и разумность — это составная «материя» человека. Здесь, однако, термин «материя» выступает в смысле необходимого ингредиента данного предмета, а не в строго философском значении.

Исключительно смелой для своего времени была идея Оккама о материальной однородности космоса с подлунным миром. Разумеется, у мыслителя не могло быть фактических данных для обоснования этой идущей вразрез со схоластическим мировоззрением идеи, сформулированной в следующем его тексте: «Так вот поэтому мне представляется, что на небе имеется материя того же сорта, что и в подлунных предметах, поскольку множественность никогда не следует полагать без необходимости ...[но] все, что может быть объяснено из различий материи по ряду оснований, — это же может быть объяснено одинаково хорошо или даже лучше с помощью одного основания» (12, II, q. 22, В, С, D, L).

Для доказательства этой своей мысли Оккам ссылается на принцип простоты или принцип бережливости (principium parsimoniae), который в дальнейшем получил название «бритвы Оккама». «Бритва Оккама» требует производить возможно меньшее число допущений; признавать как можно меньше сущностных реальностей (17, I, с. 42, р. 75); минимизировать основные элементы, привлекаемые для экспликации смысла соответствующих терминов. Одна из наиболее развернутых формулировок «бритвы» приведена в статье (см. 46, 70). Нельзя полностью согласиться с краткой характеристикой логического смысла «бритвы» Оккама у Л. Витгенштейна: «...она просто говорит, что не необходимый элемент символики ничего не значит» (цит. по: 43, 142). В этом смысле ее нельзя истолковать как произвольное правило. Квалификация Виттгенштейна заведомо узка, поскольку «бритва» не только апеллирует к языковым факторам, но и касается определенных онтологических аспектов. Тем самым Витгенштейн явно преуменьшает значение принципа Оккама.

Особый вопрос возникает в отношении того, предполагает ли «бритва» гипотезу о простоте универсума. Ю. Р. Вайнберг (113) дает на него отрицательный ответ. В обоснование Вайнберг ссылается на якобы принимаемое у Оккама положение о том, что соображение, каким быть миру, всецело зависит от воли бога. В таком случае, продолжает Вайнберг, «бритва» применима у Оккама исключительно к методике философствования о мире, но никак не к самому миру. Однако с этим решительным утверждением трудно согласиться. Ему определенно противоречит вышеприведенный текст Оккама, постулирующий вещественную изоморфность космоса с подлунным миром. В самом деле, разве это постулирование относится только к рассуждению и не относится к объективному миру? Не случайно к методологическим услугам Оккамовой «бритвы» не раз прибегали в истории науки по крайней мере как к дополнительному аргументу в целях защиты от обскурантистских посягательств на ряд прогрессивных теорий. Например, так было, когда ряд выдающихся ученых аргументировали против системы Птолемея, в защиту гелиоцентрической системы Коперника. Основное методологическое правило Оккама относится как к рассуждениям о материальном мире, так и постулирует определенные особенности в структуре его самого.

В тесной связи с понятием материи анализируется у Оккама понятие субстанции (substantia). Как всегда, мыслитель начинает с терминологических разъяснений: «В одном смысле о субстанции говорится как о любой вещи, отличимой от других вещей; так, авторы обычно приводят следующие примеры: субстанция белизны, субстанция цвета и т. д.» (17, I, с. 42, р. 75). Очевидно, такой же смысл имело понятие субстанции у Аристотеля, различавшего первичные субстанции или отдельные реальные вещи и вторичные субстанции как их виды и роды (55, V, 2а). Иногда же, по Оккаму, «употребляют термин „субстанция“ в более узком смысле в отношении любого предмета, не являющегося акциденцией. И в этом смысле субстанцией называют материю и форму, но также и то, что образовано из них» (17, I, с. 42). Наконец, «в наиболее узком смысле о субстанции говорится как о том, что не является ни акциденцией, присущей чему-то, отличному от нее, ни существенной частью чего-либо» (59, 257).

Итак, можно говорить о субстанции I как о различимой вещи, о субстанции II как о неакциденции и о субстанции III как о неакциденции и (одновременно) о том, что не может быть существенной частью чего-либо. Материю можно считать разновидностью субстанции II, и форму можно интерпретировать в том же смысле. Томистская дефиниция субстанции как основы для рассудочных сущностей, естественно, бракуется Оккамом. Оккамова доктрина субстанции повлияла на методологию Т. Кампанеллы, который, в частности, рассматривал первичную материю в качестве вторичной субстанции (68, I, 6, 75).

У Оккама нет сомнений в объективной значимости понятия субстанции во всех трех вышеприведенных смыслах. Наиболее важным он считает, однако, понятие субстанции II, и именно ей поэтому уделяет главное внимание. Субстанция III напоминает позднейшую локковскую трактовку субстанции как своего рода подпорки акциденций. Мыслитель не отрывает субстанцию от акциденций. По его мнению, знание о субстанции мы можем иметь лишь через знание ее акциденций (11, d. III, q. 8).

Оккам оспаривает утверждение Дунса Скота о том, будто предмет есть действующая причина своих свойств, но рассматривает предмет как нечто задаваемое этими свойствами. Констатируя известную трудность, связанную с проблемой постижения субстанции, «скрывающейся» под «ворохом» своих акциденций, Оккам в известном смысле предвосхищает аналогичную проблему, поставленную Джоном Локком. В конечном счете Оккам трактует субстанцию как сущее, которое есть предмет всех акциденций; как нечто не находящееся в чем-либо, отличном от самого себя, или, иными словами, «как самостоятельно субсистирующее сущее (per se subsistens)» (12, I, d. 3, q. 2). Оккам безоговорочно отрицает как недоказуемый (non probatur) томистский тезис, будто каждое сущее есть обязательно либо причина, либо действие, а в качестве опровергающего этот тезис примера рассматривает свободное падение тел в пустоте (77, 145).

В своей теории движения (motus) Оккам исходит из допущения неотличимости движения и движущегося предмета. Буквально: «...это движущееся (hoc movens) [тело] и движение удовлетворительно не различимы» (12, II, d. 1, q. 26, М). Для него движение не есть ни специфическая субстанция, ни особый предмет в движущемся теле; движение формально, а не субстанциально, его форма состоит в переходе из одной области пространства (spatium) в другую его область. Хотя мыслитель и характеризует движение как определяющееся телом и его локализацией, было бы неверно полагать, будто Оккам безоговорочно сводит движение лишь к механическому перемещению тела в пространстве. Так, например, он говорит об особом природном движении (motus naturalis), «которое осуществляется в силу внутреннего деятельного начала...» (16, III, с. 32, р. 84). Что касается пространственного движения (motus localis), то оно «понимается двояко... В широком смысле таковым считается любое изменение, которое связано с занятием определенного места; например, испарение, являющееся частным случаем изменения, есть пространственное движение... В узком смысле... о движении как о пространственном движении говорится лишь тогда, когда нечто перемещается в пространстве и при этом не теряет старых и не приобретает новых качеств. В таком случае изменение отличимо от пространственного движения» (59, 155). Отсюда видно, что мыслитель различает понятия «механическое движение» и «изменение». Важной характеристикой пространственного движения в узком смысле является положение Оккама о том, что «тела, движущиеся в пространстве, не приобретают ничего внутреннего» (50, 207). Это положение было направлено против субстанциализации понятия движения и методологически гармонировало с позднейшей галилеевской трактовкой понятия движения.

Переходя к дальнейшей классификации видов движения, мыслитель различает прежде всего равномерное и неравномерное движение. По Оккаму, «равномерное движение есть то, которое для одной рассматриваемой величины сохраняет одну и ту же скорость в любые промежутки... времени. Движением такого рода является, например, движение небосвода» (16, III, с. 29, р. 83). Что касается неравномерного движения, то оно, согласно мыслителю, двояко. В одном смысле оно происходит вследствие постоянного изменения достигнутых характеристик, например в случае движения циклического и криволинейного. О неравномерном движении в другом смысле говорится как об ускоренном и замедленном, поскольку, как легко понять, одну часть пути тело движется с ускорением, а другую — с замедлением; в этом случае движимое перемещается с ускорением в одно время и с замедлением в другое время (16, III, с. 29, р. 83).

Оккам различает, по другому основанию, также следующие разновидности движения: вытеснение, подталкивание, волочение, изменение и вращение. При вытеснении движущее не связывается с движимым непрерывно, что имеет место, например, в случае движения брошенного камня. «Подталкивание имеется тогда, когда приводящее в движение связывается с движимым до тех пор, пока происходит само движение, так что при прекращении направляющего усилия движение сменяется покоем». Заметим, что pulsio (удар) есть род как для вытеснения (expulsio), так и для подталкивания (impulsio). Волочение имеется тогда, когда движущее перемещает нечто за собой, а движимое влечется за другим (59, 273). Разновидностью движения считает Оккам процесс изменения вообще. Понятие изменения сопоставляется Оккамом с простейшим смыслом слова «мутация». И наконец, «вращение имеется тогда, когда нечто движется вокруг оси, и там, где налицо также подталкивание и волочение» (16, III, с. 9, р. 59).

Оккамова теория движения представляет существенный интерес в связи с наметившимся в ней отклонением от аристотелевской концепции движения. Так, например, Оккам допускает, что «воля движет самое себя (moveret se)» (12, IV, d. 1, q. 14, D, F). Он сознает, что тем самым отклоняется от Стагирита (contra Philosophum), а именно от его догматического афоризма, будто «все движимое (movetur) направляется чем-то от него самого отличным (ab alio)» (59, 161). Отказ от этой догмы Аристотеля подготавливал галилеевское понятие инерции. В противовес Стагириту мыслитель заявляет: «Тяжесть сама по себе движет [тело] вниз, и, аналогично, нагретая вода испаряется, имея причину испарения в самой себе; и воля движет самое себя, имея причину в самом волении» (там же, 161). Именно в учении о самодвижении (movere se) Оккам сделал определенный шаг в сторону диалектической интерпретации процесса движения. Явно в том же направлении идут его высказывания о реальном составном движении как о таком, которое осуществляется в силу одновременно как внутреннего, так и внешнего начала (16, III, с. 32, р. 59). Мыслитель феноменологически констатирует в качестве примера смешанного движения ряд осмысленных действий человеческого существа, при которых осуществляется определенное взаимодействие духовной и телесной субстанциальных форм.

От действительно составного движения следует отличать формально составное движение. Это последнее имеется тогда, когда движение не является прямолинейным и не осуществляется по кругу. С таким движением мы сталкиваемся, когда движимое перемещается по извилистой траектории (59, 156). Следуя Аристотелю, Оккам подчеркивает в пространственном движении прежде всего аспект непрерывности (11. d. I, q. 5).

В отличие от грядущих механицистов у Оккама мы еще не находим сведения всех видов движения к механическому перемещению. Нет у него и типичной в дальнейшем для Николая Кузанского трактовки движения как развертывания покоя (91, I, art. 3), что по крайней мере частично может быть объяснено антинеоплатонистской направленностью методологии Оккама. Ее сильнейшей стороной является отмечавшаяся выше концепция самодвижения, а также подчеркивание вечности движения. Оккам подготавливал почву для глобальной ревизии механики Аристотеля и зажигал «зеленый свет» перед галилеевской трактовкой движения.

Оккамова доктрина пространства выгодно отличалась от ряда схоластических теорий пространства, и в первую очередь от скотистской. Принципиальной ограниченностью скотистской натурфилософии было учение о внутреннем месте (ubeitas) предмета как некоей самостоятельной модальной сущности, из которой ряд схоластиков не без некоторой натяжки выводили принцип геоцентризма. Оккам отбрасывает концепцию «местонахождения», отталкиваясь от которой томисты поспешили прийти к выводу о существовании так называемого внутреннего времени как особой продолжительности (duratio). Это время они трактовали как особую внутреннюю форму предмета, благодаря которой он существует в реальной длительности. По их мнению, указанная форма есть модус, не зависящий от самого предмета. Оккам отбрасывает и концепцию «продолжительности».

По Оккаму, «время есть движение или что-то принадлежащее движению» (50, 208). Рассматривая время как совечное движению, мыслитель бракует учение Фомы Аквинского о времени как сводящемся к совокупности «мгновений», этих якобы последовательно появляющихся и исчезающих «сущностей». Оккам разъясняет: «В наиболее строгом смысле термин „время“ употребляется для обозначения воображаемого движения, которым душа измеряет другие внешние движения. Это измерение проводится тем же способом, каким сведущий геометр измеряет внешние величины с помощью воображаемой величины» (59, 266). В другом тексте он характеризует время сходным образом: «Время есть мера, с помощью которой познается количество того, что длится, движется или покоится» (16, IV, с. 13, 98). Примечательно, что Оккам подчеркивает объективный характер времени, буквально: «время может быть движением независимо от духа (sine anima)» (59, 267); он далек от истолкования последнего в субъективистском духе.

Он также соглашался с тезисом Сигера из Брабанта о том, что время как целое (totum tempus) не является конечным. Однако если натурфилософская трактовка времени у Оккама находится на довольно высоком уровне, то этого нельзя сказать о ее экстраполяции у мыслителя в область осознания времени в реальном историческом процессе. Это осознание проводится Оккамом на основе традиционных теологических представлений, когда реальная история описывается как драматическая арена схватки добра и зла, и притом не как космических сил, но как отражение конфликта между добродетелью и грехом в самой свободной воле человека.

Рассматривая проблему сопряжения причины и действия во времени, мыслитель выставляет доводы в защиту того, что как тезис об их одновременности, так и утверждение об их разновременности в равной мере наталкиваются при своем последовательном проведении на серьезные, известные еще античным скептикам трудности (20, II, с. 9). Однако было бы ошибочным отождествлять его позицию в этом вопросе с соответствующей точкой зрения аль-Газали, сводящейся к отрицанию объективной причинности.

В своей онтологии Оккам решительно восстает против томистских различений множества самостоятельно существующих модусов и рассмотрения их как реально отделимых от материальных предметов. Так, например, существование «отделялось» Фомой Аквинским и его последователями от сущности и трактовалось в качестве самостоятельного модального объекта. Сущность же низводилась до уровня абстрактной потенции, индифферентно «относящейся» к предмету. Оккам вскрывает принципиальный изъян томистского отрыва существования от сущности, связанный, как он полагает, с ошибкой, основанной на регрессе в бесконечность (regressus in infinitum), ибо, как говорит Оккам, у томистов получается, будто существованию как особому объекту можно приписать «свою» сущность и высказываться тогда о следующих абстрактных понятиях: (1) «сущность существования»; (2) «существование сущности существования»; (3) «сущность существования сущности существования» и так до бесконечности.

В своей трактовке понятия сущности Оккам резко разошелся с Гильомом из Оверни, Альбертом фон Больштедтом и Фомой Аквинским, традиционно толкующим сущность как то, что придает бытие вещи (id quod erat esse). He согласился бы Оккам и с выдвинутой уже после него Гокленом дефиницией сущности как «простой структуры всякой вещи и любых ее свойств (omnibus proprietatibus) и отделимых акциденций» (75, 164). Оккам выступает против любой формы гипостазирования сущности.

Как уже отмечалось в историко-философской литературе (92), Оккамов взгляд на природу «сущности» восходит, как к своему источнику, к Ибн-Рушду. Оккам не согласен даже с тезисом Генриха Гентского об интенциональной дистинкции (теоретико-познавательном различении) между сущностью и существованием, когда заявляет: «Существование и сущность означают во всех отношениях (idem omnino) одно и то же» (11, d. II, q. 7). Это один из фундаментальнейших постулатов онтологии аверроистов, которые в отличие от Оккама постарались даже довести его до атеистических следствий.

В онтологии Оккам часто прибегает к использованию своей «бритвы». Так, например, он писал: «Являются ли бытие и существование вещи двумя различными между собой сущностями за пределами души? Мне представляется, что нет ни двух таких сущностей, ни бытия существования, — как означающих нечто, отличное от вещи» (17, III, с. 2, р. 27). Как вещь, так и существование не могут рассматриваться в качестве предиката. Энергично сопротивляется Оккам томистским попыткам отнести существование к сфере умозрения.

Следует отметить принципиальное совпадение тезиса о неразличимости сущности и существования у Оккама с аналогичным утверждением во многом материалистически мыслящих аверроистов. Как пишет Г. В. Шевкина, «мысль о единстве материи и формы приводит Сигера Брабантского к утверждению о единстве бытия вещей и их сущности» (51, 40). В противоречии с аверроистами (и Оккамом!) Фома Аквинский трактовал сущность вещей как нечто принципиально отличное от их реального существования, стоя, как и почти всегда, на ортодоксально богословских позициях. Резко отвергая этот «дуализм» Фомы, Оккам оказывается в этом фундаментальной важности вопросе в одном лагере с прогрессивным мыслителем Сигером Брабантским.

Определенный шаг к диалектике несомненно содержится в тезисе Оккама о том, что «различие между абсолютным и относительным сущим не касается сущего как такового, но является терминологическим... Никакую вещь в собственном смысле нельзя охарактеризовать либо только как абсолютную, либо только как относительную» (59, 5). Как известно, и диалектический материализм отказывается от метафизической трактовки любой вещи либо только как относительной, либо только как абсолютной, но рассматривает ее под углом зрения единства и взаимопроникновения этих аспектов.

Учение Оккама о сущем (ens) близко к аналогичной доктрине Дунса Скота. По мнению последнего, сущее — это простое (simplex) понятие. Сущее, согласно Скоту, относится ко всему тому, допущение (acceptio) существования которого не содержит в себе никакого противоречия. Оккам разделял оба этих утверждения Дунса.

Принципиальной является принимаемая Оккамом онтологическая дистинкция между действительным сущим (ens reale) и мыслимым сущим (ens rationis). Под действительным сущим мыслитель чаще всего имеет в виду «любой предмет, в самом деле существующий в силу природы вещей» (11, pr., q. 1). Что же касается мыслимого сущего, то (по Оккаму) оно не потому называется таковым, что в действительности не является природной вещью, а потому, что не может находиться ни в чем, кроме разума, когда ум пользуется чем-либо или познает что-нибудь (22, d. I, q. 40). Это разъяснение потребовалось мыслителю в связи с тем, что наряду с реальными вещами и осмысленными абстракциями он не мог, конечно, игнорировать заведомые фикции. Например, истинное суждение (по Оккаму) есть такое мыслимое сущее, существование которого, так сказать, в порядке вещей. А вот «химера» или «кентавр» есть такое мыслимое сущее, которое не обусловлено никаким порядком вещей. Соотношение между действительным сущим и реальным сущим Оккам описывает так: «Выражение „действительное сущее“ иногда прилагают к любому предмету, существующему в силу природы вещей. В таком случае мыслимое сущее включается в действительное сущее. Иногда же „действительное сущее“ прилагают только к сущему, находящемуся вне сознания (extra animam). И в таком случае мыслимое сущее не включается в действительное сущее» (11, d. V, q. 21).

Оккам унаследовал от Дунса Скота в сущности вполне материалистическую трактовку категории природного сущего и был согласен со следующим определением «изощренного наставника»: «Природное же сущее как таковое есть то, бытие которого не зависит от духа (...cuius esse non dependent ab anima)» (цит. no: 47, 86). Антиидеалистическая направленность этого тезиса в комментариях не нуждается. Оккамовская онтология, так же как и скотистская, была явно заострена против реалистической доктрины «ангельского доктора». Особое место в онтологии Оккама занимает понятие актуального сущего (ens in actu), которое сближается им с понятием первичной материи (59, 90).

Оккам в противовес скотистам различал лишь два начала природных тел: материю и форму. Что же касается отсутствия формы (privatio), то он склонен был элиминировать его как излишнее. Последнее понятие использовалось скотистами в связи с необходимостью объяснить как процесс приобретения формы материей, так и факт смены форм.

В отличие от сведения томистами материи к чистой возможности оккамисты (как и скотисты) принимали начало активности материи, а также в принципе допускали возможность существования материи без формы, т. е., так сказать, неоформленной материи.

Оккам пишет: «...форма понимается... в одном смысле как любое сущее, отличное от материи и от составного объекта. И о форме в этом смысле говорится как о такой форме, которая есть одна из частей составного объекта, а также акциденция либо отделенный разум. В другом смысле (в оккамовском. — Авт.) форма понимается непосредственно как одна из частей субстанции, противополагаемая материи» (17, I, с. 21, р. 25). Мыслитель ищет творчески продуктивные примеры для своего понимания формы. Так, например, в ряде текстов Оккама форма едва ли не отождествляется с силой.

Наиболее важным видовым понятием формы Оккам считал так называемую частную форму (forma particularis), которая в реальном объекте, по его мнению, должна непременно сочетаться с частной же материей (materia particularis) (17, I, с. 16). Такая постановка вопроса о соотношении формы и материи в онтологическом плане отчетливо проводила разграничительную линию между оккамизмом и скотизмом.

В своем учении о бесконечности Оккам склонен был проецировать на реальный мир лишь понятие бесконечности потенциальной. Тезис о том, что и актуальная бесконечность может существовать в материальном мире, им решительно оспаривался. В этом смысле отрицание актуальной бесконечности было связано у Оккама с пониманием континуума, исключающим его трактовку на базе утверждения о конституировании континуума из конечных, неделимых частей. Сторонники критикуемой Оккамом концепции были названы минимистами, считавшими, что элементы континуума нельзя делить до бесконечности, что пределом деления обязательно должен быть некий фиксированный физический минимум.

За допущение потенциальной бесконечности ратует следующий текст Оккама: «Каково бы ни было конечное количество воды, уже сотворенной, я не вижу причины, которая смогла бы воспрепятствовать богу сотворить еще новую каплю воды и прибавить ее к ранее существовавшей воде» (12, I, d. 17, q. 8). Мыслитель также пользуется терминологической дистинкцией между интенсивной и экстенсивной бесконечностью (59, 121).

Под термином infinitas Оккам в ряде контекстов понимает беспредельность как нечто лишенное конца (хотя и могущее обладать началом). Если попытаться привести современный пример для бесконечности в смысле Оккама, то таковым может быть, скажем, натуральный ряд чисел, у которого действительно нет конца (поскольку нельзя указать ни одного такого натурального числа, которое было бы больше любого другого натурального числа), но зато есть начало (и таковым является число «нуль»). Итак, в учении о бесконечности Оккам отбросил скотистское допущение существования актуальной бесконечности в материальных вещах. Идея Оккама о потенциальной бесконечности Вселенной оказалась реставрированной уже в XVII в.

Натурфилософские позиции Оккама, в основаниях которых уже просвечивает луч механицизма, явились устойчивым фундаментом для его гносеологических воззрений. О материалистических тенденциях у Оккама полнее можно сказать в связи с анализом его гносеологии, предпринимаемым в следующей главе.