Некоторые условия

Некоторые условия

Радикальные изменения системы, предложенные в предыдущей главе, могут быть реализованы в течение будущих двадцати лет. Главная проблема заключается в возможности их осуществления демократическими методами при существующей структуре власти и при современном общественном мнении и образе мысли. Вполне очевидно, что если они неосуществимы, то оказываются не чем иным, как благодушным пожеланием и идеалистическими мечтами. С другой стороны, должно стать ясным, что это вопрос не из области статистической вероятности. Как я отмечал ранее, когда речь идет о жизни — все равно, имеется ли в виду жизнь индивида или жизнь общества, — не имеет значения, есть ли 51 % возможности выживания или же 5 %. Жизнь опасна и непредсказуема, и единственный способ выжить — это прилагать все усилия для спасения жизни до тех пор, пока есть возможность так поступать.

Следовательно, вопрос не в безусловной определенности осуществления этих изменений и даже не в том, насколько они вероятны, а в возможности их проведения вообще. Действительно, «это доля вероятности в невероятных случаях», как излагал это Аристотель. Если пользоваться гегелевским термином, это вопрос «реальной возможности». Под «возможным» здесь имеется в виду не абстрактная возможность, не возможность, имеющая предпосылки, которых не существует. Реальная возможность означает, что есть психологические, экономические, социальные и культурные факторы, которые могут быть предъявлены если не по количеству, то по крайней мере по их распространению как основы для возможности изменения. Цель этой главы — обсуждение различных факторов, составляющих такую реальную возможность для осуществления изменений, предложенных в предыдущей главе.

Прежде чем обсуждать эти факторы, мне бы хотелось обратить внимание на ряд средств, которые совершенно неприемлемы в качестве условия для изменения в желаемом направлении. Первое из них — это насильственная революция во французском стиле или в стиле революции в России, что означает насильственное свержение правительства и захват власти революционными лидерами. Это решение невозможно по нескольким причинам. Во — первых, нет массовой основы для такой революции. Даже если бы все радикальные студенты, включая воинствующих чернокожих, были за такую революцию — хотя, конечно, это не так — все равно массовая основа будет полностью отсутствовать, т. к. они все вместе составляют только очень малую часть американского населения. Если бы небольшая отчаянная группа попыталась организовать путч или какую?либо разновидность партизанской войны, их обязательно подавили бы. Те, кто помышляет о партизанской войне в городах черных против белых, забыли основной тезис Мао Цзэдуна о том, что партизанские войны могут оказаться успешными, только если они ведутся там, где население относится к партизанам с сочувствием. Нет необходимости подчеркивать, что реальные обстоятельства прямо противоположны этому условию. Сомнительно, чтобы при отсутствии этих двух факторов, указанных ранее, все равно произошла бы насильственная революция. Столь сложное общество, как общество Соединенных Штатов, состоящее из больших категорий квалифицированных менеджеров и менеджерской бюрократии, не могло бы функционировать, если бы той же квалификации люди не пришли вместо тех, кто управляет сегодня индустриальной машиной. Ни студенты, ни чернокожие в массе не могут выдвинуть много людей с такой квалификацией. Следовательно, «победоносная революция» привела бы просто к крушению индустриальной машины Соединенных Штатов и уничтожила бы сама себя даже без насилия со стороны государства, которому не потребовалось бы подавлять ее. Веблен в «Инженерах и системе цен» уже описал этот существенный момент почти сорок пять лет назад. Он писал: «Ни одно движение за отчуждение капиталовложений в Америке не может надеяться даже на временный успех, если его осуществляет организация, неспособная управлять производительными силами страны в целом и осуществлять их администрирование, начав с более эффективного планирования, чем то, которое сегодня ведется инвесторами; и нет такой организации ни в поле зрения, ни в ближайшей перспективе»[76]. Он приводит еще одно наблюдение, особенно характерное для сегодняшнего дня, когда говорят о революции, совершаемой путем саботажа и партизанской войны. «За исключением тех стран, где машинная индустрия показала убедительные результаты, например в Америке и в двух или трех промышленных регионах Европы, все сообщество живет впроголодь и таким образом, что его уровень жизни зависит от эффективного ежедневного труда. В таком случае всегда легко наступает серьезное нарушение и разбалансирование уравновешенного процесса производства, а это всегда тяжело отражается на жизни большой части сообшества. Действительно, именно таково состояние дела — простота, с которой промышленность может быть разрушена и несчастье постигнет большую часть людей, — главная цена за такие партизанские организации, как АФТ. Таково положение вещей, делающее саботаж мало осуществимым, но эффективным, придающим ему широту и размах. Но саботаж это не революция. Если бы было иначе, то АФТ, IWW, чикагских рабочих и сенат США можно бы было причислить к революционерам»»[77].

И далее: «Чтобы произвести эффект и продержаться хотя бы на данном этапе, любое движение, выступающее за переворот, должно заранее обеспечить достаточно продуктивную работу индустриальной системы, от которой зависит материальное благосостояние сообщества, и компетентное распределение товаров и услуг в обществе. Если этого нет, то при существующих индустриальных условиях ничего другого не может быть, кроме эфемерного волнения в переходный период непомерно тяжелой жизни. Даже незначительный провал в желании улучшить менеджмент индустриальной системы должен немедленно привести к поражению всякого движения, выступающего за переворот, в любой развитой индустриальной стране. В этой точке уроки истории не идут впрок, потому что современная индустриальная система и образ тесно связанной с ней общественной жизни, навязанный этой индустриальной системой, не имеет примеров в истории»[78].

Очень важно учитывать различие между техническими аспектами промышленной революции в 1968 г. и русским обществом в 1917 г. или даже немецким обществом в 1918 г. Это были общества, которые, при сравнении, выглядели намного менее сложными, и действительно, их аппарат управления в индустриальном секторе состоял из интеллигентных и способных людей, привлеченных извне. Но в 1968 г. в Соединенных Штатах ситуация совершенно иная, чем она была в России в 1917 г.

Здесь мы снова касаемся проблемы насилия. Самым удивительным и ошеломляющим парадоксом оказывается то, что в ситуации, когда насилие теряет свое рациональное зерно — в международных отношениях из?за существования термоядерного оружия, а внутри государства из?за сложности его структуры — на него смотрят как на действенный метод, разделяемый, правда, небольшим меньшинством. Такая популярность насилия — это результат психического и духовного отчаяния и пустоты и вытекающее из этого состояние ненависти к жизни. Во многом такому настроению способствовала литература, рисующая человека, приведенного к насилию внутренним, почти неконтролируемым инстинктом разрушения.

С другой стороны, изменение в обществе нельзя осуществить посредством издания книг, защищающих его, или посредством распространения идей одаренными лекторами или ораторами. Без воплощения таких идей в специальные планы и действия они не могут завоевать симпатии части людей, которые, однако, более или менее разочаровываются в них, когда видят, что эти идеи сами по себе не влияют на действительность.

Тогда какова же основа для «реальной возможности»? Вообще говоря, эту реальную возможность можно сформулировать весьма просто: нужно, чтобы в принятии решений исполнительными и законодательными органами власти учитывалось общественное мнение; чтобы под его влиянием сдерживалась экспансия политики, которая сегодня у нас принята; чтобы в какой?то момент оно завоевало голоса большинства; и таким образом те, кто представляет идеи этого нового движения, станут политическими лидерами в стране.

Каковы условия, формирующие реальную возможность прийти к осуществлению этой цели? Прежде всего существуют некие психологические условия, например такие, которые в некоторый момент времени находятся на подъеме, как те, что стали наиболее видны в ходе кампании Маккарти. Я имею в виду широко распространенное недовольство людей всех классов и всех возрастов нашим образом жизни — ее скукой и отсутствием радости. Но это отрицательное психологическое условие не дало бы такого эффекта, если бы не нашлось позитивного условия, а именно — стремления к новым направлениям, к обновлению ценностей, к окончанию дегуманизированного, бюрократического метода, к новой психодуховной ориентации — к тем стремлениям, которые я подробно описал в предыдущих главах.

Второе условие — это дальнейшее функционирование нашей демократической системы. Хотя она еще не полностью оправдывает надежды, все же не остается в стороне от главных устремлений общественного мнения. Даже наша профессиональная политическая бюрократия пытается — многие ее представители может быть, — хочет быть вновь избранной, а поэтому ей приходится обращать внимание на то, что хотят и о чем думают люди. Первое конкретное условие для достижения нашей цели — сохранить этот минимум демократической структуры, которой нам удалось добиться, и повсюду бороться за нее там, где ей угрожают.

Уже появились силы, которые хотят видеть новое направление в американской жизни. Это большая потенциальная мощь, не ограниченная одной политической партией, социальным классом или возрастным показателем, она включает широкий сектор американского населения, от консерваторов до радикалов.

Но этот сектор, хотя и включает в себя, вероятно, 25 % американцев (консерватор догадается, что имеется в виду результат кампании Маккарти и, в некоторой степени, кампании Кеннеди[79]), не столь сильно влиятелен в деле коренного изменения нашей политики. Таким образом, вопрос в том, каковы наши шансы в завоевании других 25 %, которые нам будут необходимы. Если учитывать власть прессы, системы коммуникации, образовательной системы, то ожидание увеличения меньшинства до такой точки, где оно станет большинством, выглядело бы донкихотством. Однако вспомним, что Шлет назад даже эти 25 % выглядели фантастическими. В то время каждый посчитал бы совершенно нелепым, что сенатор без имени, известного всей нации, без денег, без мишуры, которую по мнению людей, принадлежащих к аппарату общественных связей, часто считают абсолютным условием, смог победить или почти победил на демократических праймерис в штатах столь различных, как Калифорния, Нью — Йорк, Нью Хэмпшир и Орегон. Однако этого аргумента недостаточно, хоть он и впечатляет, для получения большинства голосов в Соединенных Штатах.

Среди условий, превращающих победу новой ориентации в реальную возможность, отмечается факт, что средний класс начал прислушиваться и приходить в движение. Это стало возможным благодаря нескольким элементам: материальное изобилие позволило среднему классу приобрести опыт, подсказывающий, что еще большее потребление не ведет к счастью. Более высокий уровень образования позволил среднему классу осваивать новые идеи и сделал их более отзывчивыми к рациональным аргументам. Благоприятное экономическое положение делает их более уверенными в решении многих личных проблем. Подсознательно они задаются вопросом: почему мы, имеющие все, что только можно пожелать, несчастны, одиноки, тревожны? Есть ли в нашем образе жизни, в структуре или в системе ценностей нашего общества что?то порочное? Существует ли другая и лучшая альтернатива?

Кроме того, есть еще один важный фактор: связь молодежи со своими родителями.

В недавние годы случалось снова и снова, что молодые люди в возрасте от двенадцати до двадцати лет вступали в конфронтацию со своими родителями, высказывая свои сомнения в искренности того, что проповедуется, тех чувств, которые вызывает происходящее. Многие родители подпадают под влияние своих детей. Если можно признать печальным знаком то, что родители не верят ни в авторитарные, ни в прогрессивные ценности, все же это отсутствие веры, по крайней мере теперь, имеет большое преимущество, потому что в таком случае дети могут повлиять на них. Дети, приобретая опыт разочарования и не привыкая к фальши и двойному стандарту, выступают против своих родителей, против условий своей собственной жизни. Очень часто они открывают глаза своим родителям и не менее часто склоняют их к принятию более искреннего и менее безнадежного взгляда на мир. Некоторые родители даже проявили новый интерес к политической деятельности, которую ранее считали бесполезной.

Возможно, самый важный фактор среди тех, что формирует основу для реальной возможности перемены — тот, которому не уделяется достаточного внимания в общей дискуссии. Я имею в виду силу идей. Необходимо отметить различие между идеями и идеологиями. Идеологии — это идеи, сформулированные для общественного потребления, для удовлетворения потребности каждого в облегчении своего виноватого сознания путем убеждения, что он действует во благо чего?то, кажущегося добром или чего?то желаемого. Идеологии — это готовый «мыслительный товар», распространяемый прессой, ораторами, идеологами для того, чтобы манипулировать массой людей с целью, ничего общего не имеющей с идеологией и очень часто совершенно ей противоположной. Иногда такие идеологии вырабатываются ad hoc — например, когда войну делают популярной, описывая ее как войну за свободу, или когда религиозные идеологии используются для рационализации статус — кво, даже когда они полностью противоположны подлинным идеям религии, во имя которой проповедуются эти идеологии. Идеология по своей природе не обращается к активному мышлению и не обращается к активному чувствованию. Она подобна таблетке, которая или возбуждает, или усыпляет. Гитлер понимал это очень четко, когда замечал в «Майн Кампф», что лучшее время для публичного собрания — вечер, когда люди устали, и поэтому они более подвержены влиянию. Идея же, напротив, относится к тому, что реально. Она открывает глаза. Она пробуждает людей от дремоты. Она заставляет людей активно думать, и чувствовать, и видеть что?то, что они не видели прежде. Идея имеет власть пробуждать тех, кто встречается с ней, обращаясь к человеческому разуму и к другим способностям человека, описанным мною в предыдущей главе как «гума- мистические опыты». Если идея трогает человека, она становится самым модным оружием, потому что она создает энтузиазм, преданность, поднимает и передает человеческую энергию. Важно то, что идея — это не что?то смутное и общее, а нечто специфическое, связанное с человеческими потребностями. Сила идеи возрастает в ситуации, когда те, кто защищает статус — кво, не имеет идей, и настоящая ситуация — это именно тот случай. По самой природе нашей бюрократии и по виду организаций, которые мы поддерживаем, в лучшем случае мы получаем эффективную бюрократию, но не идеи. Если сравнить нашу ситуацию с ситуацией XIX в., нельзя игнорировать тот факт, что романтики и реакционеры XIX в. были полны идей, очень часто глубоких и привлекательных, хотя их часто могли использовать в целях, совершенно иных, чем обещаемое этими идеями. На сегодня нет идей, которые помогали бы защитникам статус — кво. Этот статус — кво повторяет старые формулы свободного предпринимательства, индивидуальной ответственности, закона и порядка, чести страны и т. д., и некоторые из них прямо противоположны действительности, на которую они ссылаются, а другие — не что иное, как смутные идеологии. Сегодня примечательно, что новые идеи следует искать почти всегда среди людей, стоящих за радикальное изменение статус — кво: ученых, художников, дальновидных людей из сферы бизнеса и политики. Большие возможности для тех, кто ищет новое направление, заключаются в том, чтобы иметь идеи, а те, кто выступает их оппонентами, владеет устаревшими идеологиями, которые могут успокаивать людей, но не стимулируют их и не питают их энергией.

А что же средства массовой информации? Образуют ли они препятствия на пути распространения новых идей? Было бы сверхуп- рощенным говорить, что если средства массовой информации поддерживают истеблишмент, то они блокируют публикацию идей, способствующих радикальному изменению. Средства массовой информации, будучи частью истеблишмента, нуждаются в потребителях, и вместе с тем пресса, нуждаясь в издании новостей, должна публиковать идеи, привлекающие людей, и ей приходится вступать в конкуренцию за новые источники актуальных новостей. Те, кто верит, что масс — медиа препятствуют распространению новых идей, рассуждают в слишком доктринальной и абстрактной манере и не принимают во внимание сложные реальности, присущие бизнесу телевидения, радио и прессы в такой стране, как Соединенные Штаты. Там, где средства массовой информации полностью контролируются государством, действуют иные правила, чем в странах, где масс — медиа приходится продавать свои продукты.

Распространение идей, к счастью, не полностью зависит от благосклонности средств массовой информации. Издательское дело изменило методы своей работы коренным образом. Многие издатели хотят публиковать идеи, которые нашли бы достаточное число читателей (а таковыми может быть незначительное меньшинство из среды всей читающей публики) иногда потому, что они заинтересовались самой идеей, но чаще всего потому, что им нужно продавать книги. Книга за шестьдесят центов экономически выгодна, как любой из журналов, и может легко стать средством распространения идей, если ее текст интересен и привлекает внимание.

Другой путь распространения идей, уже в значительной степени применяющийся, но все еще имеющий перспективы расширения, — газеты с новостями, которые относительно дешево издавать и отправлять ограниченному кругу подписчиков. Некоторые радиостанции также много больше объема вещания отдают новым и прогрессивным идеям. В целом новые технические факторы работают в пользу распространения новых идей. Развивается множество разнообразных недорогих технологий печатания и организуется множество недорогих соседствующих друг с другом радиостанций.

Идея обретает мощь, только когда она свежая. Идея, которой не руководствуются ни индивиды, ни группы, в лучшем случае остается параграфом или отпечатком в книге — даже если она оригинальна и уместна. Она подобна семени, упавшему на сухую почву. Если идея оказывает влияние, ей нужна почва, и эта почва — люди и группы людей.

По идее государство и церковь предназначены быть воплощением социальных и религиозных идей. Но это истинно только в самом узком смысле. В лучшем случае эти организации воплощают минимум провозглашаемых ими идей. Именно по этой причине они не выполняют функцию, состоящую в помощи индивиду развивать и реализовывать провозглашаемые ими ценности. Сегодня политические партии заявляют, что они выражают ценности и идеи более определенно, чем государство, но по своей бюрократической структуре и необходимости идти на компромиссы они не в состоянии предложить гражданину место, где бы он чувствовал себя как дома в интеллектуальном и духовном смысле, где бы он смог проявить свою активность сверх просто организационно — бюрократических функций. Это мнение не отрицает важности активности внутри политических партий. Оно только говорит, что эта активность недостаточна для того, чтобы дать индивиду случай ощутить участие, чувство дома, понимания, что его идеи представляют собой стиль жизни, разделяемый другими и выражаемый в общих действиях.

Далее, я не верю, что формы действенной демократии, уже описанные в предыдущей главе, сами по себе достаточны для того, чтобы произвести необходимые изменения. Встречаясь лицом к лицу, малые группы, описанные мною выше, должны подходить к решению проблем в новом духе и с новыми идеями, но эти идеи нужно культивировать и распространять так, чтобы они влияли на эти группы.