Повторение и различие
Повторение и различие
И куда же мы теперь движемся? Параллели между афро-американской и феминистской критикой выявляют, насколько проблематичным стало представление о целостном «черном» или «женском» «я». Что бы нас ни останавливало – лингвистический скептицизм, постструктурализм или признание разницы между отдельными женщинами – феминистские критики сегодня больше не в состоянии говорить от лица всех женщин и рассуждать о женщинах с той бессознательной уверенностью, как они это делали еще недавно. Нам говорят, что женщина-субъект умерла, превратилась из личности в позицию. Наша дилемма достигла даже страниц «Нью-Йоркера»; в рассказе Тамы Яновиц «Обязательства» студентка, пишущая диплом по феминистской критике в Нейле, конспектирует рассказ своего профессора о том, какой атаке он подвергся, попытавшись на конференции по поэтике гендера завести речь о «женщинах» и о «женской идентичности». Если мы отрицаем субъективность и групповую идентичность, как мы можем иметь нашу особую феминистскую критику?
Та же дилемма стоит перед черными критиками и критиками «третьего мира», которые подвергаются воздействию постструктурализма. Существует ли особая позиция критика, или особая позиция субъекта? Гейтс[129] спрашивает, не является ли идентичность критика черной литературы пародийной, попугайской, но приходит к обнадеживающему выводу, что разница при повторении все-таки возможна, если мы смотрим на разные объекты критики. Хоми Бхабха[130] обращается к этому вопросу в контексте постколониалистского дискурса, называя «подражание» формой «гражданского неповиновения внутри дисциплины вежливости: знаком сопротивления». Люси Иригарэ также относит подрывную силу феминистского дискурса к игровому мимесису, к имитации одновременно фаллоцентрического дискурса, которая преувеличивает его логичность, и положения женщин внутри этой системы. Но подражая доминирующему языку, как мы можем гарантировать, что подражание будет понято как ирония – как гражданское неповиновение, как военная вылазка или феминистское отличие, а не просто как производное господствующего дискурса?
Феминистский дискурс не может себе позволить избрать стратегию подражания или отказаться от идеи женской субъективности, даже если мы принимаем ее как метафизическую конструкцию. Мужские клубы вряд ли думают о метафизике, когда налагают запрет на присутствие женщин; для того, чтобы бороться с патриархатом, нам нужен стратегический эссенциализм. Мы также не можем отказаться от изучения литературной истории с точки зрения женщин или отбросить уверенность в том, что тщательное изучение текстов, написанных женщинами, поможет становлению нашей собственной критики, одновременно теоретически значимой и феминистской. Эти задачи стоит решать прежде всего ради их интеллектуального вызова и того вклада, который они могут внести в теорию литературы, а не ради «защиты» права женщин на творчество. Та цель, которую в 1928 г. ставила перед феминистскими писателями и критиками Вирждиния Вулф, – трудиться в нищете и неизвестности ради появления сестры Шекспира – сегодня отпала. Успех нашего предприятия не зависит от того, что нам удастся доказать равенство с гениальным мужчиной, будь он писатель или критик; даже при условии, что к женщине-Шекспиру или женщине-Деррида придет признание, Вулф завещала нам ставить под вопрос само понятие «гения».
Несмотря на наше знакомство с деконструкцией, феминистские критики не могут рассчитывать на то, что подрывы дискурса в гинесисе приведут к переменам в обществе. В то время, когда многие скромные завоевания движения за гражданские права и женского движения находятся под угрозой со стороны рейгановской политики и новых правых, в то время, когда консерваторы выступают против того, что им кажется засильем черных и женщин в университетах, возникает необходимость утвердить значение чернокожих мыслителей, читателей, писателей, женщин-мыслителей, читателей, писателей. Другая Женщина может кому-то казаться призрачной, но для нас она полна жизни, значима и необходима.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.