2.2.2.Моделирование родового образа нормального человека

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2.2.2.Моделирование родового образа нормального человека

В настоящем параграфе исследуются составляющие образа нормального человека – образы человека обычного, типичного, среднего, законопослушного, идеального.

Обычный / обыкновенный[27] человек.

В ряде случаев, например в результате обработки данных лингвистических экспериментов, можно более или менее подробно описать содержание словосочетаний с определением обычный[28]. Между тем сложность феномена человека не позволяет добиться в этих описаниях лексикографической точности и лаконичности. Показательны в этой связи результаты эксперимента, проведенного среди студентов ОмГПУ в 2006 г. Респонденты получили задание охарактеризовать обычного студента, учителя, интеллигента, ребенка и обычную женщину. В результате выяснилось, что там, где применительно к другим (нечеловеческим) объектам можно говорить о конкретной видовой норме (так, в выражении типа обычный огурец прилагательное обозначает довольно точные параметрические характеристики, которые можно включить в лексикографическое описание существительного), применительно к человеку речь идет об очень размытом поле нормативных представлений, включающем как социокультурные установки, так и вкусы говорящего.

Обратимся к предельно обобщенной характеристике обычного человека. Феномен обычности (обыкновенности), персонифицированный в фигуре обычного человека, является формирующим для стабильной картины мира, определяющим ее. Образ человека «в обычном смысле» складывается через нивелирование индивидуальности по принципу «всё как у всех» [166, с. 232]. Вопрос об аксиологии этого образа не может быть решен однозначно. Так, предположительно, для стабильной картины мира обычность, на фоне которой маркируются все отклонения, должна являться ценностью, аккумулировать положительные ассоциативно-оценочные смыслы: Обыкновенный человек, живущий своей обыкновенной жизнью, – это нормальный, хороший человек, который создает почти все ценности на свете. О нем мало знают и мало говорят потому, что он не наделен какими-то творческими сверхспособностями и потому, что он не преступник. Но дело в том, что практически все ценности на свете создают обыкновенные люди (Л. Жуховицкий, ruscorpora). В подобном ключе решен образ обычного / обыкновенного человека в ряде художественных и квази-художественных произведений. Так, в рассказе А. Н. Толстого «Обыкновенный человек» главный герой Демьянов, персонифицирующий этот образ, не является ни гением, ни героем, ни святым – он просто хороший человек: со своими страхами, заблуждениями, слабостями, но в целом чистый, светлый. В приписываемой русскому народу сказке «Обыкновенный человек»[29] также проводится мысль о том, что обычный человек – это обычный хороший человек. По сюжету дед с внуком живут у самой дороги, и путники останавливаются у их избы, чтобы напиться воды. Однажды обрывается цепь, и ведро падает в колодец: набрать воду оказывается нечем. Далее реализуется типичная для сказок триада: приезжают три путника, а дед дает им характеристику. Первый увидел, что ведра нет и уехал – «это не человек». Второй достал свое ведро, выпил воды, напоил деда и внука и поехал дальше, забрав с собой ведро, – «и это еще не человек». Наконец, третий, напившись, привязал свое ведро к цепи колодца – «обыкновенный человек». См. также песню «Обыкновенный русский человек»:

На парад Победы в отблеск русской славы

Шли полки из разных всех сторон,

И у стен кремлевских молча побросали

Двести штук немецких скомканных знамен.

Спит спокойно Лондон, сонно глядя в воду,

Отдыхают Вена, Прага, Бухарест.

Кто принес свободу, счастье для народа,

Кто зажег свободу в зареве небес?

Обыкновенный русский человек,

Каких у нас в России миллионы.

Обыкновенный русский человек,

На нем простые, гладкие погоны.

Шутник, певец, в боях непобежденный

Обыкновенный русский человек[30].

Однако далеко не всегда обычность оценивается в положительном ключе. Во-первых, показательно, что оценка «обычный» может быть дана различным в ценностном отношении проявлениям человека, в том числе – отрицательным: Кто он – нахал, обычный уличный приставала, знакомящийся со всеми подряд, исходя из того, что одна из десяти согласится, или действительно обычный парень, которому скучно стоять в пробке одному и жалко смотреть на девушку, плетущуюся вдоль дороги? (О. Зуева, ruscorpora); А я – обычный кобель, так бы и не догадался, если б Гена носом не ткнул в собственное дерьмо (А. Берсенева, ruscorpora); Остап Бендер перед вами мелкий шкодник. Корейко – обычный уголовник. А уж мы-то все – сие есть просто ничтожества (С. Данилюк, ruscorpora).

Во-вторых, общая оценка обычного человека может быть не только положительной, но и отрицательной: Не то чтобы она считала его каким-то обыкновенным, хотя и это было бы для него нестерпимо (Б. Пастернак, НФ); Да и «обыкновенность» мужа скорее всего кажущаяся. Достаньте старые фотографии, рассмотрите их без спешки. Разве можно назвать обыкновенным того, с кем вы когда-то связали свою судьбу (из жур., НФ).

Ведущая роль при распределении оценочных знаков принадлежит явлению, противопоставленному обычному. Если это оппозиция обычного и идеального человека, то обычный – объект отрицательных оценок; если оппозиция обычного человека и негодяя, преступника – словом, плохого человека, обычность приобретает положительные характеристики. Вообще, значимость оппозиции – следствие нераздельного единства нормы и антинормы. Зависимость оценки обычного от состава оппозиции отчетливо прослеживается в высказываниях о человеке, содержащих прилагательные обычный, обыкновенный. При отсутствии (явном или скрытом) противопоставления прилагательные обычный и обыкновенный выражают значение «без особых отличий, без особого статуса, такой, как все» и являются оценочно нейтральными: Представим, что я обычный зритель, живу, допустим, в Твери; В «Блеф-клубе» они были бы не политиками, а обыкновенными мужиками (из газ., НФ). При наличии же противопоставленного компонента оценочный знак проясняется: последний зависит от характера необычного в имплицитно или эксплицитно выраженном противопоставлении «необычный – обычный»:

• необычный («-») – обычный, обыкновенный («+»): Надо быть художником и сумасшедшим, дабы узнать сразу маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей (В. Набоков, НФ);

необычный («+») – обычный, обыкновенный («-»): Но все новые знакомые вблизи оказывались не лучше прежних. Обыкновенные какие-то (из жур., НФ).

Отметим также возможность такого варианта оппозиции «обычный – в чем-либо выдающийся», который характеризуется неявным распределением оценочных знаков. Прокомментируем в этой связи построенную на такой оппозиции статью «Чем обычный человек отличается от профессионального культуриста?»[31]. С одной стороны, тело культуриста – предел мечтаний обычного человека, т. е. в паре «культурист – обычный человек» второй компонент, по-видимому, представляет отрицательный (в данном случае – несовершенный) полюс. С другой стороны, автор ставит цель развенчать миф об идеале бодибилдера и убедить обычного читателя в том, что последний – нормальный, заслуживающий уважения за любовь к спорту и здоровому образу жизни человек.

Итак, фигура обычного / обыкновенного человека имеет для обыденной картины мира, во-первых, культурологическое значение, так как является (или может являться) одним из ключевых образов культуры. Во-вторых, образ «обычный человек» имеет для обыденной картины мира системное значение, так как выступает своеобразным эталоном, на фоне которого видны отклонения. Обычный человек – воплощение предсказуемости, обычность обеспечивает неудивительное развитие ситуации (это верно даже для тех случаев, когда обычными являются преступники, мерзавцы: знаешь, чего от них ожидать). Необычный человек, напротив, преподносит сюрпризы. В оппозиции обычного и необычного человека реализуется глубинная оппозиция хаоса и порядка, системы и несистемного, массового и единичного, нормы и не-нормы.

Средний человек[32].

Образ «средний человек» задан представлениями о норме как о среднем, устоявшемся, не выделяющемся из массы [24, с. 7]. В отличие от образа «обычный человек», который сформирован представлениями о стабильности и предсказуемости, образ «средний человек» должен быть осмыслен через обращение к научной и наивной статистике. На передний план в данном случае выходит не отсутствие крайностей, а их нейтрализация в неких средних величинах. В этой связи показательны социологические попытки представить усредненный тип человека для определенной страны, национальности и проч. Так, Л. А. Кетле, используя статистический метод, вывел средние показатели для многочисленных свойств человека. Итогом исследования стала модель среднего человека, который для определенного времени, страны, общества имел средний рост, вес, среднюю продолжительность жизни, склонность к браку и преступлениям, средние умственные способности и внешние данные и т. п. Аналогичное исследование проводил Ф. Гальтон. Под девизом «Можешь подсчитать – считай!» он стремился создать усредненный тип путем совмещения фотографий множества людей; предполагалось, что сопоставление станет источником информации о наклонностях, способностях человека [60, с. 20–23]. Апелляция к образу среднего-среднестатистического человека характерна для высказываний, подобных этим: ТВ должно радовать среднего американца; Чуть более 10 рублей в месяц тратит средний взрослый человек на прессу (из газ., НФ).

Научная статистика выводит среднее в результате точных подсчетов: это верно и для приведенных выше примеров и для не столь радикального использования образа среднего человека, широко распространенного в науке. Наивная статистика получает результаты иначе: основной процедурой в этом случае является, по-видимому, последовательное отрицание крайностей, полярных значений. При этом остается существенным и соотношение с большинством. Пытаясь определить сущность среднего человека, А. Вежбицкая объединила значения отрицания крайностей и соответствия большинству, однако осталась недовольна полученным определением, которая она назвала отрицательным и неидентифицирующим: средний – «обладающий некоторым градуируемым качеством не в большей и не в меньшей степени, чем большинство других членов рассматриваемого множества» [29, с. 250].

Итак, образ «средний человек» складывается из представлений об отсутствии крайностей, неприменимости полярных характеристик и о массовости проявлений, верности характеристик для большинства людей.

Идея отрицания находит отражение в форме единиц, характеризующих среднего человека. Такой подход эксплицирован, в частности, русским фразеологическими единицами двух структурных типов:

1) единицами, построенными по модели «ни А ни Б»;

2) единицами, структура которых характеризуется: а) употреблением однокоренных глаголов начала и завершения движения: отстал – (не) пристал, отшатнулся – (не) пришатнулся и подобных, причем отрицание при втором глаголе указывает на незавершенность последнего действия; б) интерпретацией исходного и конечного пунктов движения как полярностей.

Общим в структуре указанных групп пословичных изречений является использование системы противопоставлений, причем средний человек интерпретируется как находящийся между оппозитивами: он ни пава ни ворона, от наших отстал, а к вашим не пристал. Таким образом, можно представить некую модель аксиологического пространства человека, имеющего полюса, на которых отчетливо выражены определенные качества (интеллект, нравственность и др.), и межполярную область – сферу среднего. Отличительной особенностью этой сферы является неопределенность. Интересно, что такие фразеологические единицы используются для отрицательной характеристики человека: Что я теперь стала? Сам посуди… Ни в тех ни в сех, от берега отстала, к другому не пристала, совестно даже на людей глаза поднять (В. Мельников-Печерский, НФ); Юлия не из тех: ей хочется служить и богу, и мамону, и вследствие этого из нее выходит ни то ни се, ни богу свечка ни черту кочерга, как выражается наше простонародье (А. Писарев, НФ). Отрицательная оценка коррелирует именно со значением неопределенности: в данном случае полюса известны и предсказуемы, а середина размыта и туманна.

Для высказываний о среднем человеке характерны и нефразео-логизированные модели с отрицанием, как-то:

1) «не А, но и не Б», где А и Б – оппозитивы: Хоронили Пимена Коршунова, русского литератора, не особенно знаменитого, но и не вовсе безвестного (М. Салтыков-Щедрин, НФ); Криминальный элемент из числа не слишком мелких, но и не воротил (А. Маринина, НФ);

2) «не А, но и не Б, а В»; «ни А, ни Б, а В»; «не А и не Б, а В», где А и Б – оппозитивы, а В – компонент (слово, словосочетание, предложение, фразеологизм) с семантикой среднего: Сам по себе батюшка был ни толст, ни тонок, а так себе – середка на половине (Д. Мамин-Сибиряк, НФ); Оценивал себя Момус трезво: не туз, конечно, и не король, но и не фоска, а так, валетик (Б. Акунин, НФ); Этот человек опытный, себе на уме, не злой и не добрый, а более расчетливый (И. Тургенев, НФ);

3) «ни А, ни Б», где А и Б – оппозитивы: Он так себе: ни характер, ни бесхарактерность, ни знания, ни невежество, ни убеждение, ни скептицизм (И. Гончаров, НФ); За всю жизнь он ровно ничего не сделал – ни хорошего, ни даже дурного (А. Толстой, НФ) и некоторые другие.

Все конструкции, называющие среднее через отрицание крайностей, как будто бы противоречат представлениям о норме как эталоне, сравнение с которым позволяет делать выводы о нормальности/ненормальности того или иного объекта. Здесь же ситуация противоположная: вывод о среднем делается в результате сравнения с полярными проявлениями и установления нетождественности этим проявлениям. Объяснение коренится, по-видимому, в особенностях лексической системы естественного языка, в том числе русского: «сфокусированность сообщения на отклонениях от нормы и стереотипа жизни ведет к тому, что значения, соответствующие флангам шкалы, богато представлены в языке, а серединная часть бедно» [9, с. 65]. Язык в своем лексическом запасе «игнорирует» необходимый и, именно в силу своей необходимости, практически не осознаваемый носителем языка этап – сравнение с нормой. Между тем в значениях полярной (фланговой) лексики значение нормы, несомненно, содержится: оно вводится через констатацию не-нормы. Номинации полюсов в этом случае отражают следующую ментально-когнитивную процедуру: сравнение объекта с нормативными представлениями о нем ^ вывод о несоответствии объекта нормативным представлениям ^ называние не-нормы специальной лексической единицей (значение выдающегося очевидно, значение нормы скрыто). Номинации среднего через отрицание крайностей базируются на имеющихся в языке словах с полярными значениями, что и является причиной кажущегося противоречия фактов языка и тезиса о норме как об основании, исходной точке сравнения.

Прилагательное средний посредством двух своих основных лексико-семантических вариантов формирует / отражает две группы представлений о среднем человеке, свойственных носителям русского языка. Первое значение – «находящийся в середине, между какими-нибудь крайними точками, величинами, промежуточный» – соотносится с параметрической шкалой градации, семантическое пространство которой образовано с учетом количественного выражения признака, а полюса противопоставлены друг другу за счет сем «много – мало». В центре параметрической шкалы проходит ось симметрии, которая соответствует усредненной степени проявления качества. Прилагательное средний, называющее эту усредненную степень качества, является оценочно нейтральным. Это параметрическое значение встречается в сочетаниях с существительными, обозначающими подвижный качественный физический признак человека – рост, возраст, вес и т. д.

Второе значение – «посредственный» – соотносится со шкалой градации аксиологического типа, полюса которой противопоставлены как плюс минусу. В этом случае прилагательное средний тяготеет к отрицательному полюсу шкалы оценки, так как на аксиологической шкале усредненная степень проявления качества не соответствует норме признака, совпадающей с позитивным флангом: – Как считаешь, Киянов – писатель хороший? – По-моему, ничего… – А по-моему, средневатый (Ю. Трифонов, НФ). Заметим, что способность слов, называющих середину, сближаться с отрицательным полюсом шкалы оценок неоднократно наблюдалась при исследовании категории оценок [36, с. 51].

Образ среднего человека включает, таким образом, три интерпретации: среднестатистический человек, обладатель качества в усредненной степени проявления, обладатель качества, степень проявления которого не соответствует аксиологическому позитиву. В первых двух случаях средний человек – это человек, соответствующий норме-средней величине, норме-стандарту. В последнем случае наблюдается несоответствие норме-идеалу, в таком случае средний человек уже не вполне нормален.

Эта последняя отрицательная интерпретация[33] во многом представляется национально-специфической. Приведем фрагмент рассуждения В. В. Колесова: «В русском представлении “средний” – ни то ни се, ни рыба ни мясо, серость: “совсем средний, не черный, не белый, не серый” – говорил В. Соловьев. Предельность среднего – ничтожество. Редко когда не услышишь о русском, что он – человек крайностей, не приемлет середины: в своих проявлениях “или Бог – или червь”, говоря словами другого классика» [71, с. 30]. Причины такого отношения

В. В. Колесов видит в истории России, причем негативное отношение к среднему производно, по-видимому, от его уязвленного положения (быть средним плохо ^ средний – плохой): «В России всегда погибал именно средний. Не тот, кто в бою шел первым, вооруженные богатыри, и не тот, кто остался в засаде, не успев вступить в сражение. Погибал незащищенный средний, вступивший в схватку, но не готовый к бою. И в миру погибал средний. С богатого да сильного как возьмешь – и ханский баскак, и княжеский тиун его сторонятся; с бедного что возьмешь – гол как сокол. А вот он и средний: и перья есть, и тело нагулял – ощиплем да в котел. Не только середняк “тридцатых годов” за кулака пошел, но всегда так было и осталось в памяти» [Там же]. Интересно в этой связи художественное осмысление в русской литературе образа мещанина. Неприятие русскими среднего воплотилось в том, что наименование представителя среднего класса стало именем пошлости, серости. К числу стереотипных характеристик среднего человека как мещанина можно отнести следующие:

а) указание на серость как на характеристику образа жизни мещанина: Отчего мы, едва начавши жить, становимся серы, неинтересны, равнодушны… Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч жителей, и ни одного, который не был бы похож на других (А. Чехов, НФ);

б) указание на пошлость как на характерную черту мещанина: Ты образцовый мещанин! Ты законченно воплотил в себе пошлость, ту силу, которая убивает даже героев (М. Горький, НФ);

в) указание на скуку как на характерную черту жизни мещанина: Здесь такой девушке делать нечего – гроб… Бесцветно… Скучно (А. Толстой, НФ);

г) указание на несоразмерность жизни мещанина и «положительного героя»: Жизнь испорчена. Она скверно сшита. Не по росту порядочных людей сделана жизнь… Мещане сузили, укоротили ее, сделали тесной (М. Горький, НФ) [177]

и некоторые другие. Таким образом, по крайней мере одна из национально-культурных традиций представляет среднего человека отрицательным героем.

Итак, образ «средний человек» в единстве своих интерпретаций может быть отнесен к числу национально-специфических. Сформированный на основе представлений о норме-средней величине, этот концепт отражает особенности обыденной статистики, для которой среднее – это отсутствие крайностей. Внимание человека к исключительным событиям приводит к тому, что в лексической системе языка единицы, называющие середину, в количественном отношении существенно уступают единицам, называющим полярные проявления. Между тем семантика крайностей опосредованно базируется именно на констатации нормы. Следовательно, и для представлений о середине, в том числе о среднем человеке, характерна функция семантического регулятора.

Типичный человек.

Образ типичного человека находится на стыке статистической и стабильной картин мира. С одной стороны, тип охватывает свойства, характерные для большинства представителей той или иной группы. В этом смысле наивная типология – часть наивной статистики, оперирующей представлениями о том, что присуще большинству. С другой стороны, существование типичного делает жизнь предсказуемой: присущее большинству обеспечивает результативность заданного хода вещей. В таком случае типы – часть стабильной картины мира, этот ход вещей фиксирующей.

Прежде всего представления о типичном характерны для научной картины мира. Выделение типов – характерная черта социальных наук, которые ориентированы на поиск общих правил и безразличны к их пространственно-временной определенности. Представления о типе связывают, по мнению М. Вебера, разрозненные единичные явления в «лишенный внутренних противоречий космос мысленных связей» (цит. по [184, с. 399]). Два противопоставленных вида типического – это наиболее яркое отличие или наиболее распространенное качество [63, с. 31]. Объектом типологий могут являться различные объекты, в том числе человек. К типологическим можно отнести, например, описания национального характера, в которых исследуются типичные русские, китайцы, французы и др. Вообще, «исследование духовной культуры покоится на предположении о существовании чего-то общего более или менее значительной группе личностей» [63, с. 27], иными словами, о типе.

Наряду с научными, существуют и обыденные представления о типах людей. Используя дихотомию «внутренний человек – внешний человек», можно утверждать, что представления о типичном охватывают обе макроипостаси человека, однако они не противопоставлены друг другу, а объединены социальным характером типа. Внешность в таком случае – это внешняя специфика социальной группы, объединенной, например, по национальному или профессиональному признаку. Особенности образа мыслей и жизни – характеристики внутреннего человека – также обусловлены принадлежностью к социальной группе. Таким образом, за характеристикой и внешности, и внутреннего мира как типичных стоит социальный стандарт. В этой связи отметим высокую частотность сочетания «типичный представитель + лексема, называющая группу»: типичный представитель нарождающегося среднего класса (А. Волков); типичный представитель того читательского слоя, к которому адресуется Иванов (О. Славникова, ruscorpora); типичный представитель безымянно-бездомного подваль-но-помоечного сословия (В. Кунин, ruscorpora); типичный представитель «старого розлива» интеллигенции (В. Аграновский, ruscorpora); типичный представитель нового поколения архитекторов (О. Кабанова, ruscorpora).

Как уже отмечалось, при характеристике внешности регулярным является сочетание прилагательного типичный с существительными, называющими человека по национальности или профессии: Да это же типичный бригадир – квадратный, круглоголовый, коротко остриженный, и куртяга его кожаная турецкая в районе левой подмышки оттопыривается (Р. Солнцев, ruscorpora); С дивана поднялись два человека – один круглолицый, плотненький, типичный китаец в мешковатой одежде, другой – повыше ростом, носатый, с рябинками на щеках, более похож на казаха или уйгура (Р. Солнцев, ruscorpora). Посредством прилагательного типичный внешность характеризуется как свойственная той или иной категории, причем распространенность представлений о типичной внешности позволяет не эксплицировать мотив оценки – не описывать стандарт для типа. Так, предикат в высказывании Внешне она типичная японка (И. Кио) не нуждается в пояснении: представления о японском типе внешности являются общими для национально-культурной общности.

Для характеристики внутреннего мира прилагательное типичный может быть объединено с существительными, называющими психотип (типичный истерик, флегматик), знак Зодиака (типичный Овен), пол (типичная женщина) и т. п.

Человек, отличающийся от большинства представителей группы, оценивается как нетипичный: И действительно, не обладающий задатками римского кесаря, нетипичный император, в силу своего характера Клавдий не прошел бы на роль первого лица в государстве, будь в живых кто другой из рода Клавдиев (И. Грошек, ruscorpora). Приведенное высказывание примечательно тем, что эксплицирует связь между типичностью и предсказуемостью: удивительно, что нетипичного Клавдия ждала судьба типичного представителя рода.

В целом прилагательные типичный, нетипичный, как правило, определяют наименования лица по профессии, национальности, месту жительства, религиозной и сословной принадлежности, что подчеркивает сосредоточенность оценки «типичный – нетипичный» на социальных характеристиках человека: человеку приписываются свойства, общие для всех представителей той или иной социальной группы. Относящаяся к числу нормативных оценка по шкале «типичный – нетипичный» входит в группу рационалистических и выводится в результате соотнесения конкретного объекта с установленным стандартом. Основанием оценки становятся не отличительные признаки оцениваемого объекта, а те черты, которые делают его типичным представителем определенной группы людей. Социальность оценки определяет особенности восприятия: можно не знать человека, но знать тип, к которому он относится. Следствием рационального характера нормативных оценок является их малая эмоциональность, экспрессивность и субъективность.

Сфокусированный на социальных характеристиках образ типичного человека как ипостась образа человека нормального обладает общим свойством – аккумулировать представления о соответствии норме для некоего класса (типа). Последнее обстоятельство существенно отличает образы обычного человека – человека «как все» – и типичного – человека «как все представители типа». Определяющим свойством типичного является сочетание массовости и предсказуемости. Представления о типичном в известной степени обезличивают нашу картину мира: принадлежность к типу заслоняет индивидуальность; можно не знать, забыть человека, но знать и помнить тип, к которому он относится. Если развивать метафору нормы-чертежа, то типы – это точки, за каждой и которых множество реальных людей и совокупность которых задает обобщенный социальный портрет человека.

Идеальный человек.

Образ «идеальный человек», аккумулирующий представления о хорошем, которые характерны для национально-культурной общности в целом или для отдельных ее представителей, – один из важнейших фрагментов идеализированной картины мира. Составляющие идеала человека могут быть выявлены путем анализа мировоззренческих установок культуры или отдельного автора. Так, исследуя творческое наследие Д. С. Лихачева, М. П. Одинцова моделирует идеал человека, характерный для автора. Идеальный человек, по Д. С. Лихачеву, не замкнут на себе, на своих интересах – он обращен к миру и людям, его населяющим, поэтому основные качества, составляющие идеал человека, – это именно качества, направленные вовне: умная, целенаправленная доброта, любовь, обеспечивающая связанность людей, заботливость, сострадание, учтивость, бережное и уважительное отношение к миру и людям, терпимость, патриотизм, служение. Моральным стержнем являются также принципиальность, достоинство, честь, интеллигентность, образованность, интеллектуальное развитие [118, с. 251–254]. Персонифицированный идеал человека для Д. С. Лихачева – Пушкин: «Пушкин – это гений возвышения, гений, который во всем искал и создавал в своей поэзии наивысшие проявления: в любви, в дружбе, в печали и радости, в военной доблести… Он высоко поднял идеал чести и независимости поэта и поэзии. Пушкин – величайший преобразователь лучших человеческих чувств.» (цит. по [118, с. 253–254]).

Анализируя употребления прилагательного идеальный в сочетаниях с антрополексемами, можно выявить несколько разновидностей идеального человека.

Первая разновидность – функциональная: идеал представляется средоточием качеств, наиболее пригодных, оптимальных для той или иной ситуации, сферы деятельности. Изначально «идеальный» гражданин должен был соответствовать трем базовым критериям: WASP (White – Anglo-Saxon – Protestant), причем речь, разумеется, шла только о мужчинах (С. Туркин, ruscorpora); Конечно, не следует отождествлять его с «простым человеком»[34]: идеальный читатель этого номера представлялся нам гражданином России, не только интересующимся, как взимаются и на что тратятся его деньги, но и задумывающимся над более или менее отдаленным будущим своей Родины (Ю. Кузнецов, ruscorpora). При такой интерпретации заметно потребительское отношение к человеку, который оценивается практически так же, как хорошее орудие труда.

Вторая разновидность – оценочная: идеальный – это человек очень хороший, практически без недостатков. Она работает в крупной фирме, получает отличную зарплату, балует мать и вообще она идеальная дочь, просто придраться не к чему (Д. Донцова, ruscorpora); И еще об Альберте – он идеальный товарищ по путешествиям, веселый, неприхотливый, легкий в общении, покладистый (С. Штерн, ruscorpora); Гуревич был идеальный работник, педантичный и исполнительный, ветеран «Советского спорта», обошедшийся без единого взыскания (Е. Рубин, ruscorpora). По последним примерам легко увидеть, что эти две разновидности дополняют друг друга.

Идеальность таких людей субъективна, но во всей своей субъективности эта идеальность реальна. Такой идеал не представляется недостижимым, поэтому сохраняется вера в успешность его поисков. Так, журнал может попасть в руки своему идеальному читателю и т. п.

Важно отметить, что представления об идеале – это представления о должном. Выражению в идеале в высказываниях почти всегда сопутствует предикат с семантикой долженствования, предписания: должен, нужно, обязан и проч.: В идеале консультанты R& C должны будут обладать необходимой ИТ-квалификацией в сочетании с глубоким пониманием бизнеса своей вертикали (И. Шеян, ruscorpora); В идеале каждый человек должен иметь свою колодку (А. Рыбаков, ruscorpora); В идеале нужно захотеть периодически отдыхать, причем совершенно осознанно, постаравшись убедить себя в том, что как бы вы ни были одержимы работой и постоянным стремлением к самосовершенствованию в профессиональной сфере, любому работодателю вы, как сотрудник, ценимый и уважаемый за это, нужны прежде всего здоровым (Н. Федорова, ruscorpora). Это сочетание реальности идеала, с одной стороны, и необходимости его достижения – с другой, определяют, по-видимому, специфику обыденных идеалов. Они «житейски» проще, например, религиозных, но именно по причине реальности их достижения соответствие таким идеалам не желается, а требуется. Отвлекаясь от буквального словесного обозначения – сочетания с прилагательным идеальный, в сферу образа «идеальный человек» можно включить такие ипостаси, как человек умный, красивый, святой и т. п. Это идеальные свойства, с одной стороны, присущие не всем, но с другой – в принципе достигаемые. В этом смысле обыденная картина мира догматична: она требует от человека соответствовать идеалам. Как следствие, распространенные в массовой литературе и СМИ советы, как стать идеальным: достичь идеального веса, стать идеальным мужем и проч.

Между тем и житейские идеалы расходятся с действительностью, причем степень расхождения может быть промерена и выражена градуирующими формулами далеко не, совсем не идеальный и т. п.: Хочу заметить – человек я далеко не идеальный, поэтому не тешу себя иллюзиями, что встречу когда-нибудь в своей жизни женщину, которую смогу назвать идеальной женой (С. Ткачева, ruscorpora). Важно, что в образе идеального человека противопоставленными оказываются две разновидности нормы – обычное и идеальное. Именно обычность становится отрицательным полюсом, при положительном полюсе «норма-идеал»: Одним словом, это вовсе не идеальный, а обыкновенный молодой человек, которому свобода как раз чудится не в его собственной жизни, а в той, какою живет, например, Наталья Петровна (А. Эфрос, ruscorpora). Динамичность, полиоценочность образу «нормальный человек» придает внутреннее противоречие между ипостасями.

Итак, образ идеального человека является средоточием ценностных и функциональных оценок, при этом соответствие идеалу в обыденной картине мира практически становится требованием. Оппозиция «идеальный – обычный» – очередная реализация дуальной модели мира, при этом оба полюса этой оппозиции представлены нормативными значениями: аксиологической нормой-идеалом и статистической нормой-типом. Это обстоятельство отличает оппозицию «идеальный – обычный» от других бинарных моделей, формирующих образ «нормальный человек». Заметим, однако, что функцию эталона, ориентира реализуют оба полюса. Обычность обеспечивает спокойное, надежное нахождение в большинстве; идеал задает направление развития.

Законопослушный человек.

Представления о законопослушном человеке соотносятся с правовой картиной мира, которая в меньшей степени зависит от языка, чем все предыдущие. В рамках правовой картины мира нормальный человек – человек, соблюдающий нормы социума, слушающий закон. Несмотря на свою терминологичность, прилагательное законопослушный проникает в обыденную речь и изображающую ее художественную: Конечно, считается, что нормальный, законопослушный гражданин не должен прибегать к бандитским методам самообороны (М. Кастет, ruscorpora); Олег посмотрел на тещу и сказал серьезно: – Ирина Ивановна, вы законопослушный человек. Вы думаете: моя милиция меня бережет (В. Токарева, ruscorpora).

Отвлекаясь от формы, т. е. от прилагательного законопослушный, можно обнаружить значение «соблюдать законы, правила, заповеди и т. п.» у большого числа лексем. Расширение круга языковых единиц позволит увидеть взаимодействие представлений о законопослушном человеке с представлениями о человеке правильном, дисциплинированном, вежливом, послушном, праведном[35] и т. п., т. е. наполнить родовой образ «нормальный человек» новыми смыслами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.