III. Монополия двух «больших» партий
III. Монополия двух «больших» партий
С первых дней республики в общественной жизни Соединенных Штатов господствуют две большие, почти равносильные партии. Их названия менялись: до начала 20-х гг. они назывались федералистами и республиканцами (демократическими республиканцами); затем (национальными) республиканцами, позднее вигами и демократами, а с 1856 г. – республиканцами и демократами. Относительно внутренней их сущности я буду иметь случай сказать кое-что в другом месте, и там же попытаюсь ответить на вопрос, почему всегда именно эти две партии имели успех в Соединенных Штатах. Здесь же я сначала разберу те причины, которые объясняют монопольное положение обеих господствующих партий, следовательно, причины их притягательной силы.
Прежде всего нужно сказать, что они располагают денежными средствами, необходимыми для поддержания работы грандиозного избирательного механизма, о сложности которого могло дать некоторое представление предыдущее изложение.
Деньги, на которые работают партии в Америке, поступают из трех различных источников.
1. Добровольные взносы богатых членов партии и поступления от общественных подписок, как это происходит и у нас. Только в Америке капитал, перед глазами которого непосредственные результаты политической жизни, более склонен поддерживать значительными суммами те партии, которые обещают ему наибольший успех. Как мы скоро увидим, внутренняя сущность партийных организаций в Соединенных Штатах имеет связь с тем обстоятельством, что то одна, то другая из обеих больших партий получает субсидию от одного и того же капитала. Крупные тресты везде поддерживают партийные предприятия, но «Standart Oil Company» или другое какое-нибудь большее общество будет давать свои деньги в Нью-Йорке демократической партии, а в Пенсильвании – республиканской, смотря по тому, какая партия господствует или в ближайшем времени имеет шансы господствовать в штате. Словом, партии в состоянии постоянно извлекать большие средства от богатых людей страны[68].
2. Обложение должностных лиц (assessments) доставляет партийным организациям второй ресурс для добычи необходимых средств. Известный процент их содержания отчисляется в пользу «партийных целей». Брайс определяет годовое содержание городских должностных лиц в Нью-Йорке (в конце 1880 гг.) в 11 млн. долл., а содержание в том же городе 2500 должностных лиц Союза, которые в случае принадлежности к партии одинаково подвергаются налогу, в 2,5 млн. долл. Налог на эти суммы в 2 % принесет партийной кассе 270 тыс. долл., следовательно, около 1V4 млн. марок. В этом обложении в пользу своих партий принимают участие даже городовые, рассыльные и простые служащие городских учреждений[69].
3. Наконец, богатым источником средств является обложение кандидатов на отдельные должности. Существует обычай, что каждый, кто рассчитывает на место или желает быть выставленным в кандидаты, уплачивает своей партии «стоимость издержек». Этот налог бывает очень значительным. Он равняется обыкновенно годовому (и более) содержанию оплачиваемой должности; в некоторых случаях он даже превышает все жалованье, получаемое должностным лицом за время своей службы[70]. Высота суммы, поступающей таким образом в партийную кассу, определяется различно. По одной таксе, данные которой часто приводятся[71], в Нью-Йорке стоят: должность судьи – 15 тыс. долларов, место в конгрессе – 4 тыс. долл., должность городского советника – 1500 долл., выборы в городского представителя от 600 до 1500 долл. и т. д. Этот налог дает Таммани ежегодный доход в 125 тыс. долл., противной стороне – приблизительно в 100 тыс. долл.
«Выборная цель», ради которой уплачиваются все эти деньги, прежде всего, есть покупка голосов pure et simple. Большую часть голосов негров, голоса многих необразованных пришельцев из полуварварских штатов, голоса босяков больших городов, – всех их можно заведомо купить, и они заведомо и покупаются. Цена колеблется; за голос негра, например, дают в среднем три доллара.
Но огромную массу избирательных голосов, даже и низших классов населения, понятно, нельзя заполучить таким простым способом. Партийные организации умеют, однако, сделать себя популярными в широких слоях беднейшего населения тем, что они поддерживают своими дарами в минуту нужды и горя: этому ссужают доллар, тому достают даровой билет на проезд по железной дороге; здесь дадут уголь в холодный день, там подарят курицу на святки; больным покупают лекарство, для покойников достают гроб за половинную цену и т. д.
И наряду с этими хлопотами идет щедрое угощенье в кабаках, по «салонам», где и вообще, пожалуй, совершается главная часть выборного дела. Здесь партийный агент, «Worker», не отсутствующий ни в одном кабаке (часто он же и хозяин последнего), обрабатывает также и всех тех, кого нужно заполучить иным путем, чем деньгами и прямой поддержкой. Каждого избирателя, – как превосходно выразился Острогорский, – агент ухватывает за его слабую сторону: одному нужно полицейское разрешение на производство уличной торговли или открытие «салона»; другой нарушил закон о постройках или имеет какой-нибудь иной грех на своей совести: и все это «машина» приводит в порядок, влияя в пользу своих клиентов на соответствующие инстанции, которые сами (как выборные чиновники!) находятся по большей части в ее руках. Или к делу подходят с другой стороны: партия определяет наказание уклончивому избирателю и тем привлекает его обратно или устрашает, по крайней мере, прочих; она старается, чтобы он, – если он служащий в каком-нибудь учреждении штата или общины, – был уволен; чтобы, – если он предприниматель, – фабричная инспекция за ним следила построже. Сборщик податей вдвое внимательнее проверяет книги неугодного торговца и открывает, что последний не все уплатил за свое свидетельство. На хозяина трактира, не соблюдающего законных часов, сейчас же налагается штраф[72] и т. д.
Вышеизложенное уже достаточно знакомит с тем кругом действий, в котором вращается партийная деятельность в Америке: так как большие партии имеют деньги, на которые они могут прямо или косвенно купить избирательные голоса, содержать большой штаб, а равно также и весь прочий аппарат избирательного механизма, при помощи которого ведутся выборы; так как, далее, они пользуются всеми средствами, чтобы оказывать поддержку своим приверженцам и вредить врагам, – то они и имеют такой успех, обладают такой притягательной силой, пользуются политической монополией, стоят ли они у власти, или имеют основания надеяться достигнуть господства в следующий раз. И в то же время они владеют средствами приносить счастье и несчастье, располагают необходимыми денежными суммами для поддержания хода избирательной машины, именно потому, что они занимают такое положение, что они владеют силой.
Этот – для всякого постороннего такой роковой – круг выступает, однако, еще гораздо яснее в других явлениях.
Прежде всего в тех выгодах, какие доставляет своим приверженцам господствующая партия в качестве распределительницы должностных мест. Это применимо бесспорно ко всем выборным должностям. Каждый, кто рассчитывает для себя или для своих друзей на подобное место, естественно имеет живейшее побуждение принадлежать к наисильнейшей партии, во всяком случае, к партии, вообще имеющей шансы одержать победу. Охотнику за местами нет расчета быть членом партии, приносящей своим кандидатам десятую или двадцатую часть голосов и – быть может! – раз в десять или двадцать лет достигающей господства. И это рассуждение применимо не только к выборным чиновникам, но также и к большинству из тех, которые получают места путем назначения. Ведь последние также достаются приверженцам господствующей партии.
Так называемая Spoils-system (система добычи) царит в Соединенных Штатах со времени президентства Джексона (1829–1837), но уже ираныпе она применялась в некоторых штатах, именно в Нью-Йорке и Пенсильвании. Она заключается в том, что добыча достается победителю – «the spoils to the victor!«[73] (добыча – победителю!), а это значит, в общем, что должностные лица назначаются не по их личным качествам, а в зависимости от их партийной принадлежности. И, если принять в соображение, что этот принцип применяется как для высших, так и для низших должностей государства, штата, графства и общины, к государственным секретарям и директорам, равно как и к служащим в конторах и полицейским чинам, то легко себе представить, какую колоссальную притягательную силу для масс имеют те партии, о которых только и можно серьезно говорить при этом «разделе добычи», – следовательно, именно обе «большие партии»[74].
Трудно найти достаточно сильные выражения для того, чтобы оценить значение этой тесной связи политических партий с распределением должностей в развитии политических отношений в Америке. Оно заслуживает особенного внимания при изучении причин, обусловливающих слабое проявление социалистического движения. Ведь именно последнее и страдает больше всего при господствующей системе.
Рабочему легко быть социал-демократом, если он наверное знает, что ни в каком случае – даже в случае принадлежности к «правительственной» партии – ему не сделаться промышленным советником, комиссаром выставки или президентом конторы государственного страхования. И как смело (втайне) почтальон или городовой может придерживаться социал-демократических воззрений, если он знает, что шансы быть отставленным за это от должности невелики.
В Америке дело обстоит иначе. Здесь, как мы видели, дорога даже к самым скромным должностям лежит через ярмо партийной принадлежности. И все рассчитывающие на «местечко» на государственной или городской службе должны раньше вступить в партию, и не в самый день выборов, а еще заранее проявить себя деятельными партийными работниками. Тогда «благонамеренный образ мыслей» подвергается самому строжайшему испытанию, и не многие выдерживают его. Это же практикуется в больших размерах и по отношению к вождям рабочих, передовым руководителям рабочего дела. Щедрая награда ожидает их, если они обещают быть верными господствующей партии: хорошо оплачиваемая должность фабричного инспектора и выше, вплоть до секретаря штата, смотря по значению опекаемого таким образом рабочего вождя. Это уже испытанное средство, с давних пор с успехом применявшееся господствующими партиями, – пожалованием доходного места делают «безвредным» влиятельного рабочего вождя. Мы можем проследить это на целом ряде известнейших вождей. Как раз на днях президент Американской федерации труда (Am. Federation of Labor) – в Германии Легиен – должен быть выбран в заместители Каролл Д. Рейта, т. е. в директора департамента рабочей статистики, а Джон Митчелл, победоносный вождь рудокопов, т. е., следовательно, все равно, что Саксе или Гюэ в Германии, получить место младшего секретаря штата в Вашингтоне.
Известно, что таким путем за самые последние годы в Массачусетсе 13, а в Чикаго 30 рабочих руководителей получили государственные должности.
Вот и будь тут «социал-демократом» и требуй «низвержения существующего общественного строя», когда у тебя непрерывно перед глазами «жирный кусок»! У кого хватит самоотвержения проповедовать вечером своим последователям бессмысленность господствующей политики, необходимость социалистического движения, когда только что после обеда ему была предложена от лица одной из «больших» партий кандидатура на доходную выборную должность или обещан жирный «кусок добычи» при следующей победе на выборах! Но когда, таким образом, влиятельные вожди, всякий раз как они достигают силы и значения в среде своих товарищей, бывают потеряны для оппозиционного рабочего движения, то это является не только прямым выигрышем для больших партий, поскольку дело идет о самой личности вождя и рабочих, подаривших этому вождю свое доверие, но, вместе с тем, и в гораздо большей степени, косвенным усилением их, так как потеря пойманного на приманку должности вождя причиняет чрезвычайный ущерб самостоятельной рабочей партии. Другими словами, большие партии каждый раз из-под носа образующихся социалистических организаций похищают их офицеров.
Во всех вышеупомянутых случаях в объятия «больших» партий отдельные личности были подталкиваемы их личными интересами, желанием в той или другой форме, для себя или для своих друзей, получить некоторую выгоду.
Но не одни личные мотивы притягивают население к старым партиям. В равной степени влияют на него и идеальные моменты.
Прежде всего это общие «политические интересы», интересы организации общественной жизни. Они часто бывают в Америке достаточными для того, чтобы заставить примкнуть к «большим» партиям именно потому, что они «большие», т. е., следовательно, потому, что лишь при их помощи можно надеяться провести нужную реформу или освободиться как можно скорее от существующих недостатков. Чтобы понять это, нужно ясно представить себе фундаментальную разницу между устройством европейских государств (опять-таки за исключением Швейцарии, к которой применимы до известной степени те же соображения, что и для Соединенных Штатов) и организацией Соединенных Штатов. В европейских государствах влияние народа на ход общественной жизни в лучшем случае возможно лишь при помощи долгих обходных путей образования парламентского большинства. Выбирают представителей в парламент и надеются получить в нем большинство, которое затем и возьмет управление в свои руки: очевидно, очень долгий и далеко не всегда радикальный прием.
Пока совершается этот преобразовательный процесс, в парламенте произносятся красивые речи, излагающие принципы партий, и эти красивые речи приобретают тем большее значение, чем ничтожнее надежды на действительное влияние на государственную машину. При таких условиях всегда есть некоторый смысл выбрать нескольких представителей, которые, хотя и не принадлежат к «большинству», но могли бы говорить в окно народу свои сочувственные тирады: утешение для нации, осужденной на бессилие и бездействие. Поэтому и германский рейхстаг, решения которого совершенно не имеют значения для хода общественной жизни в Германии, является как раз самым подходящим учреждением для партий меньшинства с их ораторами. Всякий знает, что все сказанное Штадгагеном могло бы свободно остаться и несказанным, и от этого не изменилась бы ни одна значительная политическая мера. Но социал-демократический избиратель радуется, когда читает в своем листке эти боевые призывы, и говорит про себя с довольной иронической улыбкой: «Опять им здорово от него попало». Такое отношение создается именно благодаря недостатку «политического смысла», понимания действительного приобретения силы и влияния. Вежливее это называется «идеализмом». И последний-то опять-таки, конечно, больше всего развит в стране «поэтов и мыслителей». По этой-то причине мы, немцы, и являемся прирожденными политиками меньшинства.
В Соединенных Штатах как раз наоборот. Здесь чисто демократическое устройство учит массы добиваться всегда лишь действительных результатов. Так как народные выборы назначают не только представителей в парламент, но также судей и администрацию, то весь интерес с парламента переносится именно на выборы должностных лиц. По некоторым, еще подлежащим исследованию, причинам парламент, в особенно
сти же палата представителей в Вашингтоне, играет здесь гораздо менее значительную роль, чем парламенты западно-европейских государств, даже меньшую, быть может, чем германский рейхстаг. Напротив, выборами должностных лиц интересуются чрезвычайно. И это объясняется той простой причиной, что при помощи последних гораздо скорее можно достигнуть определенного результата? Для американца гораздо важнее устранить нелюбимого губернатора или судью, чем послать хорошего оратора в Вашингтонский парламент. И для каждого народа, также и для немецкого, это было бы важнее. Представьте себе только, что рабочие Берлина могли бы в эпоху закона против социалистов удалить государственного прокурора Тессендорфа, или в настоящее время разогнать уголовный суд, известный своими драконовскими наказаниями за преступления при стачках, или какому-нибудь вообще нелюбимому суду отомстить тем, что дать ему отставку на ближайших выборах!
Американский рабочий может это сделать, хотя, во всяком случае, ценой, которая многим покажется слишком высокой; именно, он должен примкнуть к одной из больших партий. Ведь только с их помощью возможно успешное влияние на результаты выборов.
На отдельных примерах можно ясно проследить, как на самом деле этот род соображений снова приводит рабочих к большим партиям, от которых они, быть может, уже готовы были отвернуться. Особенно поучительна история последних выборов в штате Колорадо. Здесь за социалистических кандидатов было уже в 1902 г. подано очень значительное число голосов. В 1903 г. вспыхнули крупные стачки, которые (как это часто случается в Америке) привели к форменной гражданской войне. Бросались бомбы, сжигались здания, была созвана милиция, происходили сражения рабочих с войсками, виднейшие рабочие вожди были высланы декретом губернатора, все газеты были переполнены сообщениями о «Civil war in Colorado» (гражданской войне в Колорадо), раздражение среди рабочих достигло небывалой степени.
По немецким представлениям, нужно было бы сказать: число социал-демократических голосов в этом штате должно было колоссально увеличиться. А как было в действительности? Число поданных за социал-демократических кандидатов голосов в 1904 г. равнялось лишь половине поданных за два года перед тем! Объяснение этого, для нас непонятного, факта очень простое, если принять во внимание политические отношения в Соединенных Штатах: бывшие социал-демократические избиратели перешли в лагерь демократической партии, чтобы активно поддержать ее в борьбе против ненавистного губернатора Пибоди (в котором с полным правом видели душу всего враждебного рабочим поведения властей во время стачек). И посмотрите, расчет оправдался: республиканский губернатор не был избран вновь, а замещен демократическим. И если бы даже действительные отношения не изменились при управлении новым лицом, то все же была удовлетворена потребность в мести и нанесен чувствительный удар ненавистному врагу. А это всегда действует хорошо и сильнее, чем стихотворение Людвига Тома.
Кроме этих рационально-практических соображений, еще целый ряд неопределенных ощущений притягивает американца к большим партиям и крепко удерживает его там.
В моих предварительных замечаниях я уже указывал на то, как сильно развита в американце страсть к измеримой величине, к большим цифрам, и как эта страсть приводит его к переоценке внешнего «успеха». И, конечно, такой характер мысли толкает к политике большинства. Для американца невыносимо быть членом партии, которая на каждых выборах получает лишь незначительное количество голосов, которая в ближайшее время не достигнет ощутимых результатов и судьба которой, вследствие этого, представляется несколько комичной в день выборов, когда экстаз цифрового успеха больших партий достигает высших ступеней, когда во всех газетах колоссальными буквами объявляется успех на выборах их кандидатов, когда на могучих транспарантах, которые воздвигаются в день выборов президента у всех больших редакций, красуются сообщенные по телефону цифры поданных голосов. Представитель политики меньшинства должен со страдальческим видом спокойно стоять в стороне, а это совсем не по вкусу горячему темпераменту американца.
Далее, страсть к крупным величинам в связи с радикально-демократическими основами политического устройства развили в американце слепое преклонение перед большинством; последнее, по его мнению, всегда стоит на правильном пути; иначе оно не было бы большинством. Как могут ошибаться массы народа? Это именно то, что Брайс превосходно назвал «fatalism of the multitude» (фатализм большинства).
К этому почтению перед широкими массами избирателей присоединяется еще склонность американцев объединяться с себе подобными для совместных действий, – как бы некоторая стадность[75]. Это стремление, которое само по себе должно было бы лишь привести к образованию партий – больших или маленьких, – здесь опять-таки служит на пользу больших партий, так как оно связано с сильным чувством верности и преданности раз избранному стаду. Последнее выражается в форменном партийном фанатизме, фанатической партийной лояльности (fanatical Party loyalism), как выражается Острогорский. А чтобы вполне удовлетворить эту потребность в партийной принадлежности, нужно быть членом «большого» союза, которым можно было бы гордиться. Мне кажется справедливой мысль Острогорского, что все эти душевные побуждения находятся в связи с тем фактом, что у американцев мало естественных общественных связей, и что потому они со страстью одиноких людей примыкают к большим организациям старых партий. Много верного заключается также и в следующих выводах: «Подобно тому, как древний грек, который в самых отдаленных колониях находил свои национальные божества и огонь священного очага его родного города, так и американец при своем бродячем существовании находит повсюду, от Атлантического океана до Тихого, от Мэна до Флориды, или республиканскую организацию, или демократическую организацию, которая как бы переносит его домой, дает ему опору и заставляет его с гордостью повторять крик нью-йоркско-го политикана: «я – демократ», или «я – республиканец!«[76]
Таким образом, много разнообразных причин как материального, так и идеального свойства ведут к тому, что «большие» партии остаются большими и мощными и сохраняют благодаря этому свою политическую монополию; они пользуются этой монополией потому, что они «большие» партии, и они большие партии потому, что обладают монополией.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.