§ 22. Лишение и противоположность как основание отрицания

§ 22. Лишение и противоположность как основание отрицания

Когда попытка приписать субъекту предикат отвергается отрицанием, то основанием для этого служит или то, что в субъекте отсутствует данный предикат (или, при известных суждениях об отношении, отсутствует субъект к предикату); или то, что субъект, соотносительно какой-либо его элемент не совместим с предикатом. Простое высказывание отрицания не указывает, имеет место то или другое.

Столь же мало может отрицание объяснить или хотя бы только вполне выразить те отношения между представлениями, благодаря которым они являются несовместимыми (так называемая противоречивая и противная противоположность).

1. Если отрицательное суждение не есть полученное путем вывода; если, следовательно, отрицание не опосредствовано промежуточными звеньями, то для того чтобы высказать отрицание, мы не имеем ничего, кроме данного субъекта и приписываемого ему предиката. Следовательно, в данном отношении служащего субъектом представления к представлению, служащему предикатом, должно содержаться то основание, в силу которого отвергается предицирование.

Возможно это двояким образом. Или предикат отсутствует в моем представлении субъекта (соотносительно отсутствует какой-либо элемент в том сложном представлении, которое мыслится при помощи суждения об отношениях), или он исключается представлением субъекта (соотносительно имеющимся налицо сложным представлением). В основе отрицания лежит, следовательно, или недостаток (????????, privation), или противоположность (??????????, oppositio).

2. Если служащее субъектом представление есть конкретное единичное, предмет наглядного представления, а испробованное положительное суждение есть временно значимое, которое уничтожается в том же самом смысле, в каком оно должно иметь значимость, то отрицательное суждение покоится на сознании, что я не нахожу предиката в моем представлении субъекта; на непосредственном познании отличия субъекта как он есть от другой мыслимой вещи, которая имела бы в себе предикат; следовательно, на сознании бедности его определений. «Эти часы не идут», «этот цветок не пахнет», «больной не шевелится», «солнце сегодня не греет» – все эти суждения исходят из того, что я сознаю разницу между данным и просто представленным, разницу между этими часами и идущими часами, между этим цветком и пахнущим цветком. Ибо то обстоятельство, что к данному я подхожу с более богатым представлением, – причиной этого служит ведь лишь мое суждение. Если речь идет о предикатах, выражающих отношение («Сократа здесь нет»), то опять-таки комплекс вещей, выражаемый испробованным суждением («Сократ и я находимся в одном и том же пространстве»), отличен от того комплекса, какой дан моему наглядному представлению («в том пространстве, в каком нахожусь я, нет Сократа»).

Недостаток становится тем более заметным, чем легче может быть сравниваемо более полное представление, чем оно привычнее, чем теснее недостающий предикат оказывается связанным со всем комплексом. И отсутствие становится недостатком в тесном смысле, отсутствием чего-то такого, что должно было бы быть там, где телеологическое отношение или эстетический закон требуют полноты предикатов. Но эти отношения, которые придают оттенок недовольства и разочарования таким суждениям, как: «он не видит», «он не слышит», «он не хочет взяться за ум», «фраза не имеет никакого смысла» – логически имеют все же лишь ту ценность, что обостряют внимание к недостатку и придают тем большую жизненность масштабу сравнения. Но они не обосновывают какого-либо особого оттенка в отрицании как таковом.

3. То же самое отсутствие предиката имеет место и у общих представлений. Отрицательное суждение может покоиться на том, что предикат не примышляется в том, что образует значение слова, служащего субъектом, – «растение не ощущает», «вода не имеет никакого вкуса» и т. д. В основе суждения лишения или отсутствия лежит сравнение с родственным в других отношениях, растения – с животными организмами, воды – с другими жидкостями. В субъекте нет того, что могло бы в нем быть соответственно его другому качеству.

4. То же самое основание к отрицанию имелось бы налицо и в том случае, когда представлению более высокой общности должны приписываться такие предикаты, которые присущи лишь единичным, более определенным из подразумевающихся здесь представлений. В общем представлении о треугольнике не заключается ни того, что он плоский, что он сферический; в представлении о плоском треугольнике не заключается ни того, что он прямоугольный, ни того, что он остроугольный. В представлении о человеке вообще не содержится ни того, что он черный или белый, имеет он прямые волосы или вьющиеся; в общем представлении о движении нет ни того, что оно поступательное, ни того, что оно вращательное. Однако мы не можем выразить этой простой неопределенности субъективного общего представления посредством простого отрицания тех предикатов. «Треугольник не сферический, он не прямоугольный», «человек не черен», «движение не вращательное» – все это понималось бы в совершенно ином смысле, что во всех тех объектах, которые подпадают под обозначение, отсутствует предикат. Так сильна привычка от общих представлений переходить прямо к самым конкретным и наиболее определенным, в которых заключаются первые, что само по себе совершенно правильное положение «треугольник не прямоугольный» было бы неправильно понято, и тут необходимо добавить, что треугольник не неизбежно является прямоугольным или что не все треугольники суть прямоугольные. Ср. ниже, § 25.

5. Тому отрицанию, которое покоится на отношении лишения или отсутствия и тем самым на простом различии, противостоит другое отрицание, вытекающее из того, что какой-либо элемент представления, служащего субъектом, отталкивает представление, служащее предикатом. Так что тут отвергается также и сопутствующая лишению или недостатку мысль, что субъект мог бы, конечно, иметь в себе предикат. (То же самое имеет место и при представлениях, выражающих отношение; «А лежит влево от В или потому ложно, что А вообще не находится вблизи В, или потому, что оно стоит вправо от В» – это отношение отвергает другое испробованное.) Таким образом, мы пришли к исследованию тех взаимоотношений между представлениями, благодаря которым они могут исключать друг друга как предикаты одного и того же субъекта.

Если речь идет о суждении наименования, в котором субъект и предикат должны быть объединены в одно как целое с целым, то исключающее взаимоотношение различных представлений в пределах различных категорий дано бывает той устойчивой определенностью и отличительностью представленного, какая служит предпосылкой для всякого акта суждения, ибо она есть условие непрерывности и согласованности самого сознания. «Сократ не есть Критон», «дерево не есть железо», «красное не есть голубое», «видеть не значит слышать», «направо не есть налево» – такие суждения покоятся на том факте, что мы имеем множество явно отличных друг от друга представлений, которые защищены от всякого смешения и всякой подмены, и они могут напоминать лишь об этих всегда имеющихся налицо различиях (§ 21, 1). Кроме того, познание, что два представления различаются друг от друга, в общем, предшествует познанию, как они различаются друг от друга. Ибо для того чтобы указать, как они отличаются друг от друга, я должен ведь в конце концов вернуться к тем элементам, о которых я просто знаю, что они различны. Я различаю вполне определенно своего друга А от своего друга В еще до того, как даю себе отчет в том, чем отличаются они друг от друга. И когда я даю себе в этом отчет и довожу до сознания, что один блондин, другой брюнет, один имеет округлые и полные формы, другой худощав и угловат, то тут остается различие белокурого и брюнета, округлого и угловатого, худощавого и полного, и я все же в конце концов могу лишь сказать, что они различаются друг от друга, но не то, как они различаются.

Выше (§ 14) мы должны были установить в качестве предпосылки для возможности утвердительного суждения принцип согласия, благодаря которому безошибочно верно распознается сходство представленного; и сама возможность для утвердительного суждения быть достоверным покоится именно на этом. В таком же смысле в основе отрицания лежит то, что различные представления непосредственно и безошибочно познаются как различные; и тут невозможна ошибка относительного того, различны или нет два имеющиеся в сознании представления. Если бы не злоупотребляли формулой «А не есть non-?» и не обозначали ею все возможное, то мы могли бы применить ее в том смысле, чтобы она выражала «А отлично от всех других представлений»; «все мыслимое есть это и ничто другое». И тем самым был бы высказан как закон нашего различающего акта отрицания, так и основной психологический факт.

Против этого можно было бы сослаться на тот факт, что мы все же многое смешиваем и тем впадаем в ошибку. Но на это нужно ответить следующее: во-первых, смешения эти касаются вещей, так как мгновенные представления не повторяют различий последних; так бывает, например, когда при поверхностном рассмотрении я принимаю искусственный цветок за естественный; здесь между моими представлениями нет того различия, какое могло бы быть при полном схватывании. Во-вторых, смешения происходят вследствие недостаточного воспроизведения и постоянства представлений, ибо с течением времени одно представление подменивает собою другое. Так, я могу приветствовать чужого человека как старого знакомца, так как образ знакомого стушевался у меня и под впечатлением данного лица он воспроизводится во мне неправильно. Но этим не сказано, что два различных представления, присутствующие в сознании, оставшиеся неизменными во время акта суждения, могут полагаться как неразличные. Напротив, всякое единство и ясность нашего самосознания покоится на том, что отрицание обладает этой способностью предохранять то многое, что имеется у нас налицо, от неясности и расплывчатости, что оно в состоянии держать это в раздельности. Равным образом самая возможность быть уверенным в значимости суждения, а вместе с тем и возможность акта суждения покоятся на том, что мы вполне определенным образом можем обладать непосредственным сознанием различия. Там, где этого нельзя было бы предполагать, как, например в глупости, – там уничтожалось бы самое общение мышления.

7. Большие трудности представляет собой исследование условий отрицания там, где суждения суть суждения о свойствах. Действительно, ведь та же самая вещь может обладать различными свойствами, и различные вещи могут иметь те же самые свойства. Поэтому простое различие в представлениях, выражающих свойства, не дает еще основания к тому, чтобы отрицать относительно вещи А свойство ?, так как она обладает отличным от этого свойством ?; или к тому, чтобы отрицать относительно В свойство ?, так как этим свойством обладает А, – как есть основание сказать: «А не есть В, ? не есть ?». Вопрос таков: «При каких предпосылках мы можем о вещи А сказать, что свойство ? с ней несоединимо?» Очевидно, лишь в том случае, если одно из свойств А стоит к свойству ? в таком отношении, что они не могут совместно принадлежать одному и тому же субъекту. Так, определенный цвет какой-либо поверхности, например белый, исключает все другие цвета. На том основании, что снег бел, я могу тотчас же отрицать по отношению к нему все другие цвета; на том основании, что линия прямая, я могу отрицать относительно нее предикат кривой и т. д. То же самое следует сказать и о глагольных предикатах и о предикатах, выражающих отношение. «Сидеть» исключает «стоять», «стоять» исключает «ходить», «направо» исключает «налево», «равный» исключает «больший» и «меньший». И обратно. К чему приложимо одно, о том другое должно отрицаться.

8. Как выражение «тождество», так и выражения «противоположность» и «противоположный» стали почти непригодными к употреблению благодаря тому различному смыслу, какой им давали, а также благодаря часто неясному отношению того, что обозначалось как противоположность к отрицанию, с одной стороны, к различию – с другой. Противоречие суждений было смешано под одним и тем же названием со столкновением отдельных представлений. А что касается обозначения более специальных отношений между сталкивающимися представлениями, то здесь царит почти вавилонское смешение языков. Попытаемся, исходя из существа дела, придать надлежащую форму этим различениям.

Не может быть никакого разумного основания обозначать как столкновение или противоположность то простое различие представлений, которое есть условие всякого мышления. Как самые различные вещи мирно уживаются в пространстве, не мешая одна другой; как они, обладая самыми различными свойствами и проявляя самые различные деятельности, образуют многоцветную картину мира в его неустанной смене, – так в наших мыслях живет необозримое многообразие представляемого, и если рассматривать каждое само по себе, то хотя оно является раздельным, но спора, столкновения тут нет. Различающее отрицание в состоянии воздать должное всякому многообразию. Представления о человеке и льве сами по себе столь же мало сталкиваются одно с другим, как и представления о черном и красном или о черном и белом. Спор, столкновение может вообще возникать лишь там, где двое имеют притязание на одно и то же. Таким образом, отношение спора может возникать между представлениями лишь в том случае, когда они встречаются друг с другом как испробованные предикаты одного и того же субъекта. Следовательно, лишь в области субъективного, переходящего в ложное мышления, ибо всякому субъекту поистине принадлежит бесспорное обладание одним каким-либо предикатом. И здесь между членами определенных меньших или больших групп представлений наблюдается такое отношение, что, будучи взяты в качестве предикатов того же самого субъекта, они отталкиваются взаимно и исключают друг друга, – и притом не в силу, например, особого качества отдельного субъекта, а по причине своего собственного содержания. Мы называем их обиходным обозначением «несовместимый», так как наиболее точно выражающее сущность дела «несопредикатный» (incompr?dicabet) звучит непривычно. Первоначально отношение это имеет место между представлениями, выражающими свойство, деятельность и отношение, производным образом также и между представлениями о вещах, поскольку они выступают как предикаты суждений наименования и суждений подведения. Ибо два существительных представления противоречат друг другу, поскольку, будучи мыслимы как предикаты одного и того же субъекта, они содержат в себе несоединимые определения³⁸.

9. Какие представления несовместимы – этого нельзя вывести ни из каких общих правил; это дано бывает вместе с фактической природой содержания представлений и их взаимоотношений. Можно было бы допустить мысленно такое устройство нашего чувства зрения, при котором та же самая плоскость казалась бы нам освещенной различными цветами. Наподобие того как та же самая плоскость посылает свет различной преломляемости или наподобие того как в звуке мы различаем различные обертоны, в аккорде – отдельные звуки. Это имеет чисто фактическое значение, что цвета оказываются несовместимыми как предикаты той же самой видимой плоскости, а различные тоны не несовместимым как предикаты одного и того же источника тонов. Равным образом ощущения давления и температуры, свойственные чувству осязания, могут быть в различнейших комбинациях (холодный и твердый, холодный и мягкий и т. д.) относимы к одному и тому же субъекту.

Но, конечно, в общем, можно сказать, несовместимость каких представлений чаще всего доходит до сознания, какие из них легче всего попадают в действительный спор, в действительное столкновение. Очевидно, это будут те представления, которые легче всего могут браться одновременно в качестве предикатов, так как они наиболее однородны и наиболее родственны между собой, принадлежат однородным и сходным субъектам; те, которые именно благодаря этому родству являются вместе с тем как более специальные определения и видоизменения чего-то более общего. Поэтому самой обычной несовместимостью, той, которая тотчас же становится нам ясной, является несовместимость различных определений, объединенных под одним и тем же более общим представлением, как несовместимость цветов, качеств чувства осязания, форм, чисел и т. д. И причина этому та, что мы чаще всего имели случай сознавать такого рода несовместимость. Никто не думает о несовместимости человека и кенгуру, о несовместимости таяния и летания, так как никогда не может представиться случая спросить, есть ли какое-либо существо человек или кенгуру, тает ли или летает какая-либо вещь. Мы каждую минуту наталкиваемся на несовместимость черного и белого, молодого и старого, стояния или лежания, так как бесчисленны те случаи, когда напрашивается вопрос, есть нечто черное или белое, молод или стар данный человек, стоит нечто или лежит. Отсюда возникает заблуждение, словно между различиями более общего представления дело идет о специфическом отношении несовместимости, которое свойственно им независимо от акта суждения; словно черный и белый, кривой и прямой, как сыновья одного и того же отца питают друг к другу совершенно особенную вражду.

10. Несовместимость не имеет никаких степеней – и поскольку речь идет только об основании отрицания, черный и невидимый не стоят друг у другу в ином отношении, нежели черный и голубой; черный и голубой не стоят друг к другу в ином отношении, нежели черный и белый. Но к тем отношениям, на которых покоится несовместимость, примыкают другие, касающиеся только величины различия, и они легко смешиваются с первыми; это обыкновенно так называемые противоположности. Черный и белый противоположны в совершенно ином смысле, нежели черный и голубой. Различие обоих отношений покоится на различии однородных представлений, которое постепенно возрастает и, наконец, достигает максимума. Так, мы противополагаем друг другу день и ночь, мышь и слона, каплю и море. Резкий переход от одной крайности к другой резко отделяется для нашего чувства от перехода к наиболее сходному, в особенности в тех областях, где более близко лежащие различия соединяются беспрерывными переходами. А там, где к тому же само чувственное впечатление оказывается противоположным, как отрадный и приятный, с одной стороны, мучительный и неприятный – с другой, – там эта чувственная ценность обостряет впечатление от величины объективного различия. Так, свет и мрак, добрый и злой, красивый и безобразный, удовольствие и боль противостоят друг другу. И не требуется никакого пояснения, что тут вообще предполагается однородность и способность к объединению под одним общим, более высоким представлением. Но мы предпочли бы называть это отношение контрастом, чтобы не смешивать его с несовместимостью. Что возрастание различий в таком ряду соподчиненных представлений и положение крайних членов являются нам в пространственном образе – это отметил уже Аристотель, а Транделенбург изложил это с тонким пониманием³⁹. Но и пространственная противоположность, которая геометрически выражает максимум различия в направлении и физически приобретает значение благодаря давлению и противодавлению, действию и противодействию и которая в нашем собственном хотении находит себе подобный же резонатор, какой контраст находит в нашем чувстве – эта пространственная противоположность, как и контраст, характеризуется среди многого несовместимого только такими чертами, которые прямо не имеют никакого особенного отношения к отрицанию.

11. Это яснее всего обнаруживается на попытках понять или по крайней мере выразить при помощи отрицания те отношения, какие обозначались как противоположность. Из отрицания представления возникает-де первоначально противоположность, когда наряду с А появляется non-?. Пользуясь термином, который первоначально был создан для двух противоположных суждений (см. ниже, § 23), стали различать противоречиво и противно противоположные представления. Противоречиво противоположные представления учат, относятся друг к другу как А и non-?, так что одно представление содержит лишь отрицание содержания другого; противно противоположные представления относятся друг к другу так, что хотя одно уничтожает другое, но, кроме того, содержит еще положительное определение. «Равный и не равный», «белый и не белый» могут служить примерами противоречивых, «белый и черный», «добрый и злой»-примерами противных противоположностей.

Чтобы испытать правомерность этого учения, нужно прежде всего установить, что всякое отрицание имеет смысл лишь в области суждения. Всякое отрицание есть отрицательный ответ на вопрос и налагает запрет на предицирование; «нет» и «не» уместны лишь по отношению к суждению или в суждении. Формула «non-А, если А означает какое угодно представляемое» не имеет даже, собственно говоря, никакого смысла. Совсем нет такого представления, которое было бы лишь чистым отрицанием содержания другого представления. Если отрицание должно значить то же, что уничтожение, то представление – «человек», «небо», «голубой», «зеленый» – может, конечно, быть или не быть, оно может представляться с сознанием или даже совсем не представляться и постольку оно может быть «уничтожено». Но то, что человек не представляется, – само это не есть в таком случае представление⁴⁰, и формула эта потому уже не может иметь того смысла, что ??? ???????? означает: «человек» не представляется – что для того чтобы понять ее, нужно уже представлять «человека». Формула эта, следовательно, точно также не достигла своей цели, как и кантовская записка для памяти: «лампа должна быть забыта».

Если non-А должно обозначать все то, что не представляется, когда А – чисто по своему содержанию – представляется, представление чего, следовательно, не дано непосредственно вместе с представлением А, то А и non-А перестают обозначать несовместимые определения, и неверно, что они исключают друг друга. Когда я представляю «белое», то я не имею перед собой ничего, кроме цвета. Если non-А есть все, что не есть этот цвет, то сюда принадлежит также круглый, четырехугольный, тяжелый, растворимый в серной кислоте. Все это есть «не белое», т. е. нечто иное, чем «белое». Но эти предикаты отнюдь не несовместимы с белым, и они не образуют никакой противоположности в обыкновенном смысле; пришлось бы сперва от «белого» пойти назад, ко всем белым вещам, и затем вычесть их из всего мира. Но где слово «белый» означает попросту все белые вещи?

Но если дело должно идти о собственном отрицании, то представляемое должно отрицаться относительно чего-либо; следовательно – явно или молча – входит в какое-либо суждение. Таково и есть в действительности мнение; non-А должно обозначать то, что не есть А, относительного чего А должно отрицаться. Оно предполагает, следовательно, отрицательное суждение или ряд отрицательных суждений о неназванных субъектах, которые лишь на основании этих отрицаний и весьма косвенно могут быть обозначены как то, что не есть А. Если, следовательно, под non-? должно нечто представляться, то эти субъекты должны откуда-то явиться, одно простое требование отрицать А не дает еще их. Я должен мысленно пробежать все возможное, чтобы отрицать по отношению к нему А. Это положительное было бы тем содержанием, какое обозначалось бы non-?. Но это не знающее конца занятие, если бы даже оно и имело какой-либо смысл; и совершенно правильно поэтому Аристотель называл это выражение ????? ????????⁴¹.

Если обратиться к кантовской логике, то non-? как предикат означает, что субъект не заключается под сферой предиката А, но находится вне его сферы, где-то в бесконечной сфере. Суждение «душа несмертна» включает душу в неограниченный объем несмертных существ, которые остаются от всего объема возможных существ, если я устраняю все смертное. Этим, по-видимому, дается простой рецепт, как можно уяснить себе, что принадлежит под non-?. Однако рецепт этот применим лишь там, где дело идет о предикатах, которые могут приниматься как обозначение единичных существ. В этом случае я могу рассматривать мир как неограниченное число таких единичных существ, из которого я исключаю число существ А. Но как же быть с теми понятиями, которые носят абстрактный характер и объем которых никогда не может обозначать количества существ? Если «А = смертный» и если объем возможных существ я делю на смертных и посмертных, то где же имеют свое местопребывание добродетель, справедливость, закон, порядок, расстояние? Они не суть ни смертные существа, ни существа несмертные, так как они вовсе не являются существами. Они суть свойства и отношения существ, которые могут принадлежать как смертным, так и несмертным существам. Если мы не хотим причислять их под non-? на том основании, что они могут принадлежать смертному существу, то их нельзя относить также и под А, и мы получаем, вопреки предположению, промежуточное царство между А и non-?. Если А есть человек, то, по-видимому, легко выделить людей по ту сторону мира; то, что остается сверх того, – солнце, луна и звезды, минералы, растения, животные, – все это не человек. Но куда принадлежат черный, зеленый, мягкий, твердый, если их мыслить как понятия, выражающие свойства? к А или non-А? Такого рода деление возможных существ на А и non-А совершенно забывает, что имеются различные категории, что каждое понятие отчасти стоит в отношении к таковым одинаковой категории, отчасти оно стоит в отношении к таковым различной категории и что разделяющие их линии перекрещиваются самым прихотливым образом.

Но предположим даже, что было бы выполнимо подо всем тем, что не есть А, мыслить нечто могущее быть выраженным, что имело бы смысл предицировать, – то, от чего, в конце концов, могло бы зависеть, что относительно всего, что может означать non-А, я должен отрицать А? Это могло бы зависеть не от того, что оно есть non-А, ибо это высказывается относительно него лишь косвенным и производным образом; но причина этого заключалась бы в том, что оно есть и что препятствует приписывать ему в качестве предиката А. Напротив, та противоположность, которая должна была бы выражаться и стать понятной благодаря non-А, служит предпосылкой non-А, и это последнее есть только ее производный знак, а не ее сущность и основание.

Та же самая неопределенность, в которой растворяется противоречивая противоположность, присуща также и противной противоположности, как она соответствует обычному учению. Если представлению А должно быть противно противоположно все то, что может быть выражено формулой «non-А + В», – то «красный» и «добродетельный», «черный» и «несмертный» находились бы в противной противоположности, совершенно не касаясь уже тех удивительных смешений, какие возникают, если А и В брать из различных категорий, что не исключено формулой. Ибо формула эта обозначает все охваченное под non-А, и не только отрицательно, но и прямо обозначенное. Так, «имеющее травяной цвет» и «алгебра», «чувствительный» и «эллипс» оказываются в противной противоположности. Да простят нам эти примеры. Но иначе нельзя выразить ясно бессмысленность тех формул, которые перетаскиваются из одной логики в другую.

12. Уразумение того, что отрицать можно лишь там, где имеется разумная возможность спрашивать, соотносительно утверждать, побудило некоторых отказаться как от того совершенно зрящего non-А, так и от обыкновенного объяснения противной противоположности при помощи «non-А + В»: противоречивую, как и противную противоположность они ищут лишь там, где общее представление определяется дальше исключающими друг друга различиями, как линия определяется дальнейшим как прямая или кривая благодаря различиям в направлении, поведение тела в пространстве определяется в дальнейшем как покой или движение. Противоречивая противоположность находится там, где противостоят друг другу только два определения; следовательно, с отрицанием одного определения другое должно определенно иметься в виду; линия, которая не есть прямая, должна быть кривой; противная противоположность находится там, где одинаково выступают несколько определений, как в цветах. Тем самым под этим названием противоречивого и противного снова вводится то различие, какое Аристотель (Cat. 10. 11 b 33) делает между тем противоположным, которое не имеет ничего промежуточного, как четный и нечетный у (целых) чисел, болезнь и здоровье у живого существа, и тем противоположным, какое имеет нечто промежуточное, как черный и белый⁴².

Если в таком виде учение это и более рационально, так как оно, по крайней мере в более общем представлении, дает субъект для отрицания, то зато оно скрывает в себе другую опасность: именно тут можно было бы поверить, что путем простого отрицания можно создать противоположное, т. е. положительное, тем, что мы приписываем более общему определения а и non-а. Но более общее дано не раньше своих определений, а одновременно с ними. Нет сперва линии вообще, которая затем могла бы принять решение быть прямой или непрямой; но от природы пространства, в котором находится линия, зависит, что в нем возможны как прямые, так и кривые линии. Так, вообще от природы тех объектов, какие мы объединяем в более общем представлении, зависит, какие определения допускают они по отношению к себе, допустим ли наряду с предикатом, какой мы познаем как возможный, еще другой предикат. Равным образом от природы объектов зависит, как велик круг таких одновременно возможных определений. Точно так же отрицание и образованная при его посредстве формула может лишь истолковать нам, что кроется в природе представлений, но не определить впервые эту природу. Напротив, несовместимость известных представлений остается для нашего теперешнего рассмотрения фактическим отношением, и логика, строго говоря, нигде не вышла также за пределы его описания. Только в учении о понятии может быть исследовано значение этого приема – при помощи а и non-а выражать различие в более общем.

13. Однако в одном случае возникновение противоположности через отрицание, по-видимому, неоспоримо: именно тогда, когда один член действительно имеет просто отрицательное значение. «Прямой» и «кривой» суть два различных наглядных представления, каждое в себе определенное и положительное: при покое и движении можно, во всяком случае, спорить, есть ли одно просто отрицание другого⁴³, и притом то и другое принимать как положительное. Но слепой, глухой, несчастный, безрассудный, неразумный, бессловесный, бесчувственный и как их там еще, эти бесчисленные не– и без-? Разве отношение между «видящий» и «слепой» может быть выражено иначе, нежели так, что «слепой» значит то же, что «невидящий», простое отсутствие или недостаток зрения? и разве не имеем мы здесь, следовательно, противоположности, которая возникла благодаря отрицанию и один член который означает не что иное, как небытие? не узаконил ли, следовательно, язык, сливая отрицание с предикатом, уже наперед этот non-А логической теории?

В таком случае должно было бы иметь совершенно одинаковое значение, отрицаю я один член противоположности или утверждаю другой; говорю ли я: «это не видит» или «это есть слепое», «А не счастлив» или «А несчастлив». Не требуется никакого доказательства, что это не так. Если только ложно суждение, что «А видит» – а по своему буквальному смыслу «А не видит» никогда не говорит большего, – то тут еще не высказано, почему он не видит. Но «слепой» обозначает определенное состояние субъекта, органическое изменение зрительного аппарата, вследствие чего зрение не имеет места. Кто, следовательно, отрицает зрение, тот этим не утверждает еще слепоты – как это должно было бы быть, если бы эти так называемые привативные[17] предикаты действительно не содержали в себе ничего, кроме выражения отрицания. Следовательно, и здесь недостаточно отрицания, чтобы объяснить противоположность. И только потому, что наши отрицания почти всегда покоятся на таких противоположностях, отрицание и вызывает первоначально по психологическим законам представление противоположности. А язык, который пользуется психологическими силами и имеет суверенную власть давать всякому слову более тесное значение, нежели это вытекает из его этимологии, может пользоваться этой привычкой, чтобы обозначать противоположности при помощи отрицаний. Но язык всегда имеет в виду больше, нежели высказывает; и на долю логического анализа выпадает задача различать то, что отрицание обозначает необходимо само по себе и что оно обозначает лишь привычно вследствие ассоциации на основании известных отношений между предикатами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.