Смерть… и что за нею (1910)

Первая публикация:: Смерть: Альманах. СПб., 1910. С. 243–163. Переизд.: Розанов В. В. Старая и молодая Россия // Собр. соч. / под общей ред. А. Н. Николюкина. М., 2004. С. 314–328. Печатается по этому изданию.

1. Мотивами метемпсихоза и анамнезиса, «возврата» и палингенеза повита художественная и философская проза эпохи, наследующая их от Чаадаева и Герцена, которые, в свою очередь, опиралась на французскую романтическую историографическую традицию (П. С. Балланш и др.). Подробнее см.: Исупов К. Г. Историзм и символистская мифология истории: (Постановка проблемы) // Александр Блок: Исследования и материалы. Вып. 2. Л., 1991. С. 3–21. См. также: Недзведский В. Метапсихоза // Вселенское дело. Одесса, 1914. № 1. С. 31–42; Переселение душ: Сб. Париж, 1935; Прапамять: Антология русских стихотворений о перевоплощении / Ред. Вадим Крейд. 1988; Переселение душ: Сб. М., 1994.

2. Ср. в статье «Святость и смерть» (Новый путь. СПб., 1903. № 7. С. 161–165), вошедшей позднее в состав книги «Темный лик». «Метафизика христианства (1911): «Все, что живет, – грешно; что не живет более – избежало греха. Все, что рождается, – нуждается в очищении; а смерть и есть настоящее очищение, наступающее для «я». Есть в человеческом составе смертный человек, и есть в человеческом составе бессмертный человек. Смертный человек мечется, тревожится, любит, ненавидит – и все это грех; «несть человек, иже не согрешит, аще и миг единый проживет», поется в одной церковной песне. И, например, новорожденный человек – полон греха, и если умрет до крещения – не пойдет в светлое место рая. Обратно этому, чем ближе к смерти – больше святости», и весь народ говорит: «Хорошо пострадать», «страдания нам посылает Бог», т. е. в страданиях – святость. Благочестивые русские (я много раз слыхал) боятся умереть внезапно и даже боятся и не хотят умереть безболезненно: когда мой покойный брат умер в постели ночью, заснув и не проснувшись (разрыв сердца), и я принес это известие к себе в дом, то родственница, очень его любившая, залилась слезами. Я удивился. – «Что без покаяния умер? Но ведь это непроизвольно, и тут нет греха», – возразил я. – «Как без покаяния? Не в этом дело. Но как страшно умрешь, не переболев, не выболев грехов своих, не пострадав! Так животные умирают!» Во всяком случае – вот воззрение. Все построение христианской святости приурочено к смерти. И святой затворник, спасающийся в пустыне, построит себе гроб, с любовью и без греха смотрит на него, на ночь в него ложится. Одна моя родственница, семидесяти лет, вот уже лет двенадцать, куда бы ни поехала, берет с собою приготовленное белье, в которую ее одели бы в случае смерти не в своем дому. Она как бы заготовила себе гроб и с любовью носит его с собою» (Розанов В. В. Сочинения. М., 1990. Т. 1. С. 423–424).

3. Публикация в «Новом времени» статьи Розанова «Вечная тема» (1908) сопровождалась полемикой. В следующем номере А. Столыпин под криптонимом «А. С – нъ» печатает заметку (Новое время. СПб., 1908. 5 (18) января. С. 3–4), в которой, ссылаясь на Сведенборга, пытается убедить Розанова в наличии свидетельств о существовании загробья. В газете «Свободные мысли» (СПб) появляется статья Д. С. Мережковского «Мистические хулиганы» (1908. 28 января. С. 2), в которой по поводу розановской реплики «оставьте все, как есть…» сказано: «Дубровины, Меньшиковы только и хлопочут о том, что оставить “все, как есть”, всякую существующую мудрость возвести в перл создания, признать божественной только потому, что она существует, поклониться непотребному богу непотребной действительности». Розанов ответил статьей «Еще о вечной теме» (Новое время. СПб., 1908. 22 февраля (6 марта). С. 4–5): «Мережковский говорит, что, когда придут “мистические хулиганы”, и настанет пора всеобщего одичания, зверства, аморальности; то же повторяет Свенцицкий». (В. П. Свенцицкий упомянут в связи с публикацией последним статьи «В защиту “максимализма” Брандта» (Живая жизнь. СПб., 1907. № 2. С. 11–19) с критикой взглядов Розанова на поэму Г. Ибсена (Розанов В. Наброски: (Ибсен и Пушкин. Анджело и Брандт) // Русская мысль. М., 1907. № 8. Отд. II. С. 108–114). См. Розанов В. В. Во дворе язычников. М., 1999. С. 359–366, 435–437. Далее Розанов воспроизводит аргументы оппонентов: “Без Бога, – говорит Ракитину устами Мити Карамазова Достоевский, – ты, подлец, набьешь на говядину цену и лишний гривенник и купишь себе на прибыль каменный дом” <…> Вот теперь мы живем при повышенных ценах на говядину… Ее набили именно “верующие в загробную жизнь” мистики-торговцы» (С. 4). «Да, загробная жизнь, – продолжает Розанов, так цветисто разрисованная в монастырях Христовых, и вообще так колоссально начавшая расти с началом новой эры, девственно-аскетической, не есть ли иллюзорное перенесение “туда” тех естественных возможностей и ожиданий, какие обычно осуществляются и должны осуществляться здесь, на земле» (Там же).

4. Русская метафизика детства наследует романтический стереотип ангельской безгрешности ребенка, осложненный святоотеческой традицией понимания человечества как Доброго Собора чад Божьих («детской церковью» назвал в свое время. М. М. Бахтин клятву друзей на детской могиле). В сочинении современника Розанова сказано: «<…> Устанавливается некое срединное, переходное состояние между ангельским и человеческим миром, – детский мир, одинаково чуждый и греховной плоти, но и не покоренный ею. Окончательное раскрытие природы и предназначение этого детского мира, по-видимому, переходит за грань этого века. Он имеет свое онтологическое основание в том освящении детского возраста, которое дано Спасителем, прошедшим в младенчество в своем воплощении» (Булгаков С. Н. Друг Жениха: О православном почитании Предтечи. Париж, 1927. С. 224). Розанов, освящающий пол и семейные отношения, видел в младенческой природе дополнительный аргумент в пользу своего рода эротодицеи: «<…> Около младенца всякая взрослая (гражданская) добродетель является уменьшенною и ограниченною, и человек, чем далее отходит от момента рождения, тем более темнеет. В сиянии младенца есть неуменальная, по-ту-светная святость, как бы влага по-ту-стороннего света, еще не сбежавшая с ресниц его. Дом без детей темен (морально), с детьми – светел; долго смотря или общаясь с младенцем, мы исправляемся, возвращаемся к незлобию и правде. Откуда все это, когда это «барахтающееся животное» (говорят циники) есть плод «животнейшего акта» (говорят еще худшие циники)? С их точки зрения, все непостижимо; но как только мы отождествим душу пола с целомудрием и его ритм – с восхождением по ступеням целомудрия, тотчас мы и поймем, что младенец, плод полового акта, есть отелесненное целомудрие, от коего он и заимствует все черты свои (невинность). Плод виновного акта был бы виновен же, скареден; иначе невозможно ни метафизически, ни религиозно» (Розанов В. В. Семья как религия // Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991. С. 134, сноска). Ср.: Семенов Тян-Шанский А. О детях // Вестник РХД. Париж и др. 1954. № 32 (II). С. 14–17.

5. В. Розанов обыгрывает реплику Пьера Симона Лапласа (1749–1827), французского астронома и математика, когда он излагал свою космогоническую гипотезу (1796) королю за обедом.

6. в шеоле… – шеол (евр.) – ад, преисподняя, царство мертвых.

7. L’au-dela (франц.) – по ту сторону (фр.).

8. par respect humain (лат.) – по отношению к человеку.

9. que ?a manquе? de gaitе? (франц.) – не отвечает веселости.