Вклад различных народов в культуру Средневековья

Франция и Италия

В развитии культуры Средневековья, продолжением которой является наша собственная культура, сказалось поразительное сочетание и взаимопроникновение двух факторов: своеобразия каждого из европейских народов, носителей этой культуры, и охватывавшего их все, объединяющего фактора церковной жизни. Красота и мощь расцветавшей культуры Средневековья развиваются при обоюдном воздействии национальной связанности и межнационального воодушевления. Национальный, однако, здесь не следует понимать в современном смысле слова. Наций в теперешнем понимании среди народов Европы не было ни тогда, ни еще много веков спустя. Империи, государства и страны, по названиям которых именовали народы, политически были еще очень несовершенны. Однако все эти народы уже тогда имели собственный духовный облик, который определялся совокупностью их происхождения, государственной принадлежности, почвы, языка и традиций³. Картина Западной, Северной и Средней Европы уже в основном узнаваема; отдельные образования там большей частью носят сохранившиеся до наших дней имена, хотя в этих различных странах отсутствовало почти все то, чем определяется политическое единство. Франция лишь после 1200 г. отвоевывает свои западные области у Английского королевского дома, который сам по языку и обычаям тогда был французским^16*. Граница между Францией и Германской империей номинально еще долго следовала течению Соны и Роны, и внутри самой Франции различия между областями langue d’oїl и langue d’oc^17* во всех отношениях были очень значительны. Однако здесь уже чувствуется дух французской культуры, которая своими плодами обогатила Средневековье, как никакая другая. Прежде всего именно этот дух сделал возможным рост феодализма, который вовсе не был процессом упадка, но означал новый, прочный, долговременный порядок, одинаково выгодный в социальном, экономическом и политическом отношении. На французской почве выросло рыцарство, там сформировалась идея крестовых походов, выходцы из французской знати осели на завоеванных территориях Святой земли. Французский дух породил новый эпос и новую лирику. Во Франции Х в. возникло реформистское движение аббатства Клюни; там же были созданы два новых монашеских ордена: цистерцианцев и премонстрантов^18*. Наконец, главным образом французскому духу мы обязаны появлением благороднейшего цветения Средневековья: романского и готического⁴ искусства.

Италия, с ее гораздо более древними традициями, ее непосредственной связью с великой Античностью, в течение нескольких столетий во многих отношениях оставалась позади Франции. Для других народов жители Италии большей частью продолжали оставаться ломбардцами, даже в областях, далеко отстоящих от мест, где обитали некогда лангобарды. После того как Италия освободилась от византийского влияния и избавилась от сарацинской угрозы, она стала в Х в. объектом примечательной экспансионистской политики германских императоров, которая на ближайшие сто лет сделала немцев хозяевами в Риме; политики, которая вырвала папство из глубочайшего упадка и предписала ему законопослушность. Григорий VII (1073–1086) был великим интернациональным деятелем; в ожесточенной борьбе за верховенство Церкви и против притязаний императорской власти он взывал ко всем королям и князьям, как большим, так и малым. В это время Южная Италия была захвачена норманнскими искателями приключений^19*. Она была отрезана от северной части страны, и одновременно была прервана старая связь с Византией. Между тем Италия гигантскими шагами преодолевала свое временное культурное отставание. Она успешно развивалась в социальном, экономическом и политическом отношении. Процветали города в Ломбардии, в Средней и Южной Италии; торговая мощь Венеции, Генуи и Пизы вскоре уже позволила им финансировать крестовые походы и создавать для этого флот; начался блестящий расцвет искусства. У Италии всегда было то преимущество, что, обладая разветвленной сетью старинных городов, которые вследствие ранней христианизации являлись резиденциями епископов, она к тому же повсюду ощущала связь со своим римским, этрусским или греческим прошлым и могла поэтому быстро возрождаться после каждого периода упадка, сколь глубоким он ни был. Италия, вопреки всем напастям, всегда оставалась питомником для духовного роста. Городские и сельские органы управления там возникли так рано, что не оставили места для мощного развития феодализма. Италия внесла блестящий вклад в романское зодчество, тогда как к готике в основном отнеслась без внимания. Ее язык оставался настолько близок к латинскому, что Италия гораздо легче, чем какая-либо другая страна, могла непосредственно перенимать все написанное по-латыни, будь то поэзия, духовная литература или римское право. Болонья в занятиях наукой оспаривает первенство у Парижа. И наконец, Италия, словно желая показать, что опередила Францию, дает миру св. Франциска, а затем, в 1225 г. – за год до того, как умирает святой из Ассизи, – Фому Аквинского.

Нам пришлось бы собрать воедино все великое и прекрасное, чем отмечен средневековый Запад, чтобы отразить все то, что принес с собой XIII в. для подъема культуры, и нужно бы называть то одну страну, то другую, чтобы не упустить ни одну из них. Ибо при имени св. Франциска сразу же приходит на память имя св. Доминика, и тем самым – Испания, вслед за Италией. Доминик, который как личность трогает нас гораздо меньше, чем тот, у кого была невестою Бедность, безусловно, не менее важен в деле созидания европейской культуры. Доминиканцы стали верными защитниками веры, богословами, носителями средневековой учености, вершиной которой стал Парижский университет. Орден доминиканцев сияет именем св. Фомы. Множество великих умов наложили свой отпечаток на XIII столетие. Если началось оно со св. Франциска, то завершили его Роджер Бэкон и Дунс Скот, оба францисканцы, оба из Англии, которая не меньше, чем Франция и Италия, одаряла своими талантами Запад.

Англия

Оксфорд и Кембридж как научные центры едва ли уступали Парижу, не говоря уже об университетах Италии и Испании. Англия пока еще была на пути к величию иного рода, чем чисто духовному. Она была еще небольшим королевством, имевшим по соседству чужую, враждебную ей Шотландию. Англия еще не занималась ни морской торговлей, ни мореплаванием. Торговать у себя она все еще предоставляла другим: прежде всего немецким купцам, нередко прибывавшим из Голландии, Зеландии и городов на Эйселе, французам, бретонцам, испанцам. Если экономически Англия все еще оставалась пассивной, то политически она уже укреплялась. При ее островном положении, два обстоятельства позволили ей как государству сохранять преимущество перед другими европейскими странами, которое она никогда не теряла.

Первое из них – это относительно небольшие размеры. Ни один английский город не лежит дальше семидесяти миль от моря. При недостаточности органов власти и средств сообщения средневековым государством можно было управлять до некоторой степени удовлетворительно, только если оно имело сравнительно ограниченные размеры. До некоторой степени, потому что всякое управление, каким бы оно ни было, тогда было крайне слабым. Условие, состоявшее в том, чтобы иметь территорию, ограниченную по размерам, Англия выполнила, и это шло ей на пользу.

Вторым благоприятным обстоятельством было то, что норманнское завоевание Англии значительно укрепило королевский трон и воспрепятствовало применению принесенной из Франции ленной системы во вред королю, вследствие чего монарх здесь не сталкивался с такими трудностями, как во Франции, и мог активно применять эту систему как мощный инструмент власти^20*. Поэтому при Генрихе II (1154–1189) и его сыновьях Ричарде Львиное Сердце (ум. 1199) и Иоанне Безземельном (ум. 1216) Англия, по сути, была почти абсолютной монархией. Верховное правосудие вершилось полностью централизованно. При этом королевская власть оставляла нетронутым местное самоуправление, и когда из Королевского совета развился Верховный суд, который в чрезвычайных случаях – для обычных дел имелись King’s Bench [Суд королевской скамьи], Court of Exchequer [Суд Казначейства] и Court of Common pleas [Суд общих тяжб] – собирался как Parliamentum [Парламент], то сельские общины, то есть графства, которые в Англии были свободны от воздействия со стороны сюзерена, а вскоре также и определенное число городов, получили право посылать в Парламент своих выборных представителей. Разделение Английского парламента на Верхнюю и Нижнюю палаты произошло лишь в XIV в. Magna Charta^21* 1215 года не имела для английской правовой системы того выдающегося значения, которое начиная с XVII в. ей приписывали юристы и историки.

Значение всего этого не только для политической истории Англии, но и для истории культуры всего Западного мира, не будет отрицать ни один приверженец свободы и правопорядка.

В рамках латинского христианства государственная система в Средневековье во многих местах начала принимать прочную форму. Франция шла навстречу своему естественному единству, хотя процесс растянулся на несколько столетий. То же происходило и в Англии, которой неизменно удавалось с выгодой для себя находить благоприятное решение самых опасных конфликтов. Италия, целостная, более чем любая другая страна Европы, в географическом отношении, не смогла достичь политического единства из-за крайне запутанного комплекса обстоятельств, которые нами были уже отчасти затронуты выше и которые мы не можем здесь полностью перечислить. Для Испании, которая также представляла собой замкнутое целое уже в силу чисто природных условий, политическое единство, пусть даже с отделением Португалии, было всего лишь вопросом времени.

Немецкие земли, склонность к расширению границ

Немецкие земли, казалось бы, с самого начала были предназначены для того, чтобы сделаться мощным звеном складывающейся системы государств. При распаде обширного государства франков чисто случайные обстоятельства обеспечили Германии большую самостоятельность в политическом отношении. Случайностью было и то, что именно с Германией в середине Х столетия было связано возрождение императорского титула, который Карл Великий выудил из церковной традиции^22*. Этот титул звучал все еще как Imperator Romanorum, а еще лучше – Imperator tout court[60], и его относили к христианскому кесарю, которого Августин в трактате De civitate Dei [О граде Божьем] видел земным монархом, долженствующим править, доколе будет существовать земной мир. С достоинством подобного титула поэтому теоретически связывались притязания на безграничное расширение императорской власти, которые в любой момент могли превращаться в действительную политику.

Событие такого рода произошло, когда Оттон I в 951 г., по вполне случайному поводу, впервые вступил в Италию. Вскоре после этого германский император, опираясь на верных ему епископов, уже полностью располагал поддержкой Престола св. Петра. Молодая германская империя на востоке доходила всего лишь до Эльбы, по другую ее сторону все было славянским и языческим. Основными германскими землями были Рейнская область, Франкония, Швабия, Бавария и не в последнюю очередь – обширная нижненемецкая область, которая в совокупности носила древнее название Саксонии. Эта большая Германия хранила в своем немецком языке и своем характере немало культурных сил для будущего. Однако она имела один недостаток, которому со временем предстояло стать для нее роковым. Недостаток состоял в том, что природа не предоставила немецким землям столь же отчетливых рубежей, как Италии, Великобритании и древней Галлии по эту сторону Альп, не говоря уже о Пиренейском полуострове. Германские земли в широком смысле слова, если не встречались с побережьем Северного моря или с Францией, почти везде граничили с областями более низкой культуры. Таким образом, для Германии почти во все стороны открывались возможности экспансии и колонизации.

В XII в. области к востоку от Эльбы путем систематической и грубой колонизации были отторгнуты у славянских племен и завоеваны для Церкви. Тем самым, не считая местности вдоль Хафеля и Шпрее, где жили венды, все было полностью германизировано или регерманизировано^23*. В приграничных землях Богемии немцы жили уже давно, теперь они группами проникали вплоть до Трансильвании и основывали там немецкие города. Экспансия немецкого языка и обычаев, безусловно, заметно улучшила жизненный уклад в этих землях. Она, однако, увеличила риск недостаточности определенных границ, который уже был свойствен Германии. Риск возрос еще больше, когда в XIII в. последовало расселение немцев вне пределов самой Германии, и уже в новой форме. Теперь это были не крестьяне, которые по призыву епископа обосновывались среди язычников-славян Гольштейна или Мекленбурга, как это практиковалось в XII в. Своеобразный плод священного древа крестовых походов, сплоченные военные отряды рыцарей и братьев Немецкого ордена и другого, родственного ему^24*, захватывали балтийские земли, где жили язычники: литовцы, пруссы^25*, латыши и эстонцы; немцы их подчиняли себе, но также и насаждали культуру. В XIV столетии пошла в ход нелепая затея князей и баронов из Франции и Нидерландов, которые из рыцарской удали, почти не прикрываясь плащом ревнителей веры, вторгались на территорию Пруссии, чтобы лишить жизни сколько-нибудь язычников. Впрочем, еще до конца столетия продвижение турок-османов, а также подъем сильного Польского государства положили конец этой прискорбной рыцарской моде.

Сколь бесценным ни было бы значение немецких поселений на Балтике для европейской культуры, – пока через семьсот лет, ради кажущихся сиюминутных военных интересов, они не были бессмысленно уничтожены^26*, – они внесли свой сомнительный вклад в отсутствие границ немецких земель, что привело к долговременной слабости государственной системы Европы. Ибо в основном именно из-за этого Германская империя с XIII в. отставала в политическом развитии от других стран Западной Европы. При Фридрихе Барбароссе (1152–1190) и его сыне Генрихе VI (ум. 1197), с их императорским титулом, Германия могла пользоваться определенными имперскими преимуществами, как бы ни были этим недовольны другие страны. Упорные попытки овладеть также Италией, в которую один за другим норовили вцепиться германские императоры, скорее препятствовали, чем содействовали достижению чаемого превосходства. Тогда еще могло казаться, что германская власть сможет сохранить высшее положение в латинском христианстве. Германский вклад в построение средневековой культуры был довольно значительным. В создании церковной организации германские страны во многих отношениях опережали романский Запад. Участие Германии в создании новых форм строительного искусства было весьма заметным. Развитие городов и торговли было здесь не менее живым и плодотворным, чем во Франции или во Фландрии. В сравнении с королями Франции, которые лишь к 1200 г. с трудом распространили свою власть на крупные феоды короны и уже на левом берегу Роны наталкивались на германские земли, германские императоры были бесспорными властителями всех немецких земель, до которых доходили верхне- и нижненемецкий наречия. Если бы Германская империя в XI и XII столетиях управлялась чредою благоразумных и сильных монархов, которые видели бы свою задачу в процветании немецких земель и которые своею сильною властью сплотили бы германские племена саксов, франков, швабов и баварцев, пока для этого еще было время, тогда Германская империя давно обогнала бы Францию в политическом отношении. Таких мудрых и счастливых правителей в Германской империи, однако, не нашлось ни среди королей салических франков, ни среди Штауфенов^27*.

Но и политические успехи Германской империи не могли бы повернуть вспять стремительный поток средневековой культуры Европы. Все мощные движущие силы культуры исходили из романских Запада и Юга. Французское дворянство основало и заселило латинские государства в Святой земле. Перевес Франции и Италии почти в каждой духовной области невозможно было бы устранить, сколь благородным и плодотворным ни был бы вклад немецкого духа в развитие средневековой культуры. Иное развитие, отличное от того, которое имело место в действительности, можно представить себе только в политическом плане.

Для развития европейской государственной системы было несчастьем, что Империя еще до конца XII в. утратила свою немецкую базу. Фридрих Барбаросса распылил свои силы в борьбе на три фронта: против городов Ломбардии, против папы Александра III и против северогерманских земель, находившихся под властью Генриха Льва, из династии Вельфов^28*. Только последний конфликт имел чисто немецкий характер. Притязания сына Фридриха, Генриха VI, жестокого деспота, обуреваемого имперскими фантазиями, уже вовсе не распространялись на германские земли. Они были направлены на господство над Южной Италией и на завоевание областей Византии. Преждевременная смерть Генриха в 1197 г. положила конец этим дерзким стремлениям и вместе с ними – раннему германскому империализму, который уже тогда принес немцам со стороны прочих народов скорее гордое пренебрежение, нежели безропотное почитание.

Императоры, с их политикой чересчур высоких целей и слишком далеких захватов, сами подвергали опасности прочность своего положения на немецкой земле. Множественность и разнообразие германских племен и мест обитания само по себе вовсе не было фактором риска, скорее напротив. Средневековый монарх, на столь протяженной территории, как немецкая, при всем желании мог быть не более чем верховным правителем многочисленных, замкнутых в самих себе областей. Различия между отдельными немецкими областями были никак не больше, чем между Бургундией и Нормандией или Аквитанией и Лотарингией во Франции. Беда, однако, заключалась в том, что как раз в то время, когда монархии в Англии и во Франции осознавали в качестве важнейшей задачи короны объединение различных частей страны и слияние различных групп населения, германские императоры все более заметно выпускали из рук власть над отдельными областями империи: герцогствами, графствами, епископствами и даже городами и имперскими аббатствами. Фридрих II Гогенштауфен (1215–1250), который правил Неаполем и Сицилией, будучи в большей степени сицилийцем, чем немцем, и которому из-за его удивительной многосторонности современники дали прозвище stupor mundi [изумление мира], с исторической точки зрения был, однако, личностью совершенно бесплодной и, в противоположность Людовику Святому, своему современнику, ничего непреходящего после себя не оставил^29*. И именно Фридрих в 1232 г. утвердил Constitutio in favorem principum [Постановление в пользу князей], закон, который исключал наиболее значительных вельмож из среды остальной знати и – как князей – наделял их исключительными правами. Император создал тем самым предпосылки для заката императорской власти, начавшегося вскоре после его смерти, и одновременно для все более углубляющегося раздробления Германии на небольшие государственные образования сельского или городского типа. Уже столетие спустя процесс распада сделался необратимым; Золотая Булла^30* 1356 г. только закрепила его.