Диалектика Гегеля и материализм Фейербаха в их отношении к марксизму

Диалектика Гегеля и материализм Фейербаха в их отношении к марксизму

Историко-философский процесс рассматривался Энгельсом в рамках общей диалектической зависимости философии от материальной основы, – зависимости, порой запутанной, затемненной, опосредованной различными социальными процессами и событиями политической и идейной жизни общества, другими, кроме философии, формами общественного сознания, но в конечном счете все же проявляющейся в общем характере и направленности философских решений[1418].

На примере Гегеля и Фейербаха Энгельс показал сложный характер зависимости философских концепций от социальных условий, в которых они возникают и действуют. Он очертил те исторические условия, в которых развивалась немецкая философия в первой половине XIX века, в канун буржуазно-демократической революции 1848 – 1849 годов в Германии, когда социально-экономические и политические противоречия в стране породили исключительно интенсивную идеологическую, и в частности философскую, борьбу.

Специфическое отражение этих конкретно-исторических условий, в которых развивалось творчество Гегеля, Энгельс видит в знаменитом изречении Гегеля: «Все действительное разумно; все разумное действительно»[1419]. На первый взгляд оно было прямо направлено против всякой критики в адрес существующих порядков, а в философии – против позиции наиболее передовых французских просветителей XVIII века, которые бичевали современное им феодально-абсолютистское общество как «неразумное» и потому подлежащее отрицанию. При таком понимании формулы Гегеля, для которого она давала известное основание своей абстрактностью, немецкая и вообще европейская действительность первой трети XIX века, в которой сохранялось еще много феодальных черт, приведенным изречением безоговорочно санкционировалась. Не случайно его использовали старогегельянцы для философского оправдания деспотического государства Фридриха-Вильгельма IV. Однако к такой консервативно-охранительной сути прусского режима 20-х годов XIX века это гегелевское положение отнюдь не сводится. Энгельс считает, что данное изречение Гегеля по своему значению двойственно, что в нем скрывается и иной смысл. Сформулированное в нем положение, писал Энгельс, «благодаря самой гегелевской диалектике превращается в свою противоположность: все действительное в области человеческой истории становится со временем неразумным, оно, следовательно, неразумно уже по самой своей природе, заранее обременено неразумностью; а все, что есть в человеческих головах разумного, предназначено к тому, чтобы стать действительным, как бы ни противоречило оно существующей кажущейся действительности. По всем правилам гегелевского метода мышления, тезис о разумности всего действительного превращается в другой тезис: достойно гибели все то, что существует»[1420]. Таким образом, «действительность» оказывается категорией однопорядковой в некотором отношении с «необходимостью» и не совпадающей с понятием наличного существования; всякая действительность требует к себе исторического подхода. В гегелевской формуле содержалось, следовательно, прогрессивное и, более того, революционное «зерно», которое было выделено самим Гегелем, как ныне стало известно, в его устных гейдельбергских лекциях по философии права[1421]: что в новых условиях утрачивает необходимость («разумность») своего бытия, то подлежит отрицанию, вынуждено «уступить место более высокой ступени, которая, в свою очередь, также приходит в упадок и гибнет»[1422].

Но именно в данном пункте, в выявлении методологического содержания гегелевских положений, Энгельс обратил внимание на то, что непосредственно присущая им прогрессивная тенденция и те возможности, которые скрывались в их рациональном «зерне», могли получить и получают свое дальнейшее развитие уже на качественно иной, чем у Гегеля, социально-классовой основе – революционно-демократической, а тем более, затем, на пролетарской.

Энгельс убедительно показал, что социально-политическим позициям самого Гегеля была присуща определенная компромиссность. Она неизбежно сказалась и на его философии: в этом была глубинная причина противоречия между его методом и системой. Гегелевская идеалистическая философская система, догматизировавшая свои теоретические результаты и ориентированная на примирение с достигнутой в 20 – 30-е годы XIX века и, по мнению Гегеля, почти окончательной (по крайней мере для обозримой исторической эпохи) точкой в социально-политическом развитии Германии, оказала отрицательное воздействие и на метод гегелевской диалектики. Поэтому последовательно диалектический вывод о бесконечной смене одних общественных состояний другими в применении к настоящему, а тем более к будущему «никогда не был сделан им самим с такой определенностью»[1423], с какой он был сделан Энгельсом и Марксом, и присутствует в философии Гегеля лишь потенциально. Вместе с тем развитие экономики и естествознания повлияло и на гегелевскую систему, которая, все более наполняясь материалистическим содержанием, приблизилась к пантеизму; «дело дошло, наконец, до того, что она и по методу и по содержанию представляет собой лишь идеалистически на голову поставленный материализм»[1424]. Но это не значит, будто противоречие между методом и системой у Гегеля стерлось. Если «внутренние нужды системы»[1425] толкали к консервативным выводам (хотя дело было и не только в этих внутренних тенденциях), то характеристика Гегелем роли зла в истории, его реалистический анализ права и трезвый в своей конкретности подход к некоторым отдельным периодам в истории человечества, а тем более «довольно частые в его сочинениях взрывы революционного гнева»[1426] – все это вело в противоположном, радикально-буржуазном направлении, что и сказалось потом до некоторой степени в творчестве младогегельянцев.

Когда Энгельс подчеркивал, что «история так же, как и познание, не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества…»[1427] и что «…диалектическая философия разрушает все представления об окончательной абсолютной истине и о соответствующих ей абсолютных состояниях человечества…»[1428], то эти его положения уже ломали рамки философии Гегеля, а в частности, и диалектического метода в том идеалистическом и непоследовательном виде, в каком он был Гегелем развит и применен. Его философия способствовала отрицанию феодальных порядков и учреждений, и в этом смысле прежде всего как раз к Гегелю и к младогегельянцам до 1840 года относятся слова Энгельса, что в Германии «философская революция предшествовала политическому перевороту»[1429]. Однако сам Гегель не сумел пойти дальше – к отрицанию уже существовавших в Германии порядков, хотя прогрессивное ядро диалектики Гегеля ориентировало на отказ от такого ее ограничения, побуждало и на этих порядках увидеть «печать неизбежного падения»[1430]. В итоге в «ограниченном и умеренном косвенном господстве имущих классов, приспособленном к тогдашним мелкобуржуазным отношениям Германии»[1431], Гегель признал предел и конец развития.

Все же, несмотря на это, Маркс и Энгельс высоко ценили учение Гегеля, именно из-за его диалектики. Путь к диалектическому материализму шел через критическое использование достижений метода Гегеля и вместе с тем через решительный разрыв с его системой. Однако в начале 40-х годов XIX века, о которых писал в своей книге Энгельс, ситуация была такова, что «гегелевская школа разложилась, но гегелевская философия еще не была критически преодолена»[1432]. Таким образом, идеологически ограниченная концепция Гегеля подлежала диалектическому «снятию», то есть отрицанию с сохранением рационального «зерна», что и было осуществлено в марксизме.

Важная особенность методологии историко-философского исследования Энгельса состоит в том, что на примере философии Гегеля, а затем Фейербаха он показал историю философской мысли в диалектическом противоречии и единстве ее развития и как истории познания, и как смены форм мировоззренческого выражения той или иной классовой идеологии. Следовательно, история философии выступала в виде этапов развивающегося обобщенного отражения природных, а также социальных явлений, но также и долгих усилий разрешить теоретически-философскими средствами общественные проблемы своего времени. На характер выдвигаемых в ту или иную эпоху философских решений оказывают воздействие социальные коллизии и классовые антагонизмы. Характерная для истории философии борьба между материализмом и идеализмом, между диалектикой и ее метафизическими антиподами не является по своему содержанию прямой экстраполяцией интересов борющихся социальных классов. Но столкновения этих классов так или иначе преломляются и в философских спорах или хотя бы находят в них косвенный отзвук. В силу искаженности отображения действительности в идеологиях, господствующих в классово-антагонистических обществах, следует строго различать познавательное содержание той или иной философской теории и ту подчас мистифицированную форму, которую подлинные познавательные результаты приобретают у создателя этой теории под воздействием идеологических, а иногда и иных побуждений. Именно такой всесторонний научный подход позволил Энгельсу показать исторические пути развития диалектики и материализма и в духе глубокого историзма охарактеризовать философские воззрения Гегеля и Фейербаха, которые явились одним из теоретических источников марксизма как мировоззрения и метода революционного пролетариата.

Энгельс показал, что материализм отнюдь не есть некая скудная и лишенная всякого исторического развития догма, как его пытались изобразить идеалисты, в том числе Гегель. Материализм есть живое, развивающееся учение, уже прошедшее целый ряд ступеней и этапов своего развития, претерпевшее многие изменения. «С каждым составляющим эпоху открытием даже в естественноисторической области материализм, – подчеркивал Энгельс, – неизбежно должен изменять свою форму. А с тех пор, как и истории было дано материалистическое объяснение, здесь также открывается новый путь для развития материализма»[1433]. В открытии диалектического материализма заключалось самое глубокое преобразование формы материализма за всю его многовековую историю.

После материализма античности, во многих случаях связанного со стихийной диалектикой, второй исторической формой материализма явился метафизический недиалектический материализм XVII – XVIII веков. Энгельс напоминает о трех основных чертах исторической ограниченности этой формы материализма: это – механистичность, неспособность понять мир как непрерывно развивающуюся материю, то есть метафизический, неисторический взгляд на природу, и идеализм в трактовке общественной жизни. «…В исторической области старый материализм изменяет самому себе, считая действующие там идеальные побудительные силы последними причинами событий, вместо того чтобы исследовать, что за ними кроется, каковы побудительные силы этих побудительных сил»[1434].

Под механистичностью Энгельс имеет в виду не просто частный случай метафизического взгляда на мир: в механике есть своя диалектика, и ее, по сути дела, подметил Декарт. Но попытка сведения всех, или почти всех, процессов к механическим страдала глубокой односторонностью, и это означало именно метафизическую ограниченность. Ею страдали отнюдь не все мыслители XVII – XVIII веков; Энгельс отмечал наличие диалектических мыслей не только у Декарта, но и у Спинозы, Дидро и Руссо.

Фейербах все же продвинул метафизический материализм далее вперед: неизменной эта форма материализма после XVIII века не осталась. Он подчеркнул качественную неисчерпаемость природы, вскрыл натуралистически-психологические корни религиозного идеализма. Но он не смог в принципе поднять материализм на ту ступень, на которой он органически был бы соединен с диалектическим миропониманием. А также – в полной мере оценить значение для философии ряда великих открытий в естествознании, которые вели к открытию диалектики природы, хотя Фейербах вслед за Дидро признавал активность в природном мире и многообразие присущих ему сил.

«Но мог ли пребывавший в деревенском уединении философ, – писал Энгельс о Фейербахе, – в достаточной степени следить за наукой, чтобы… оценить такие открытия, которые тогда сами естествоиспытатели отчасти еще оспаривали, отчасти же не умели надлежащим образом использовать?.. Не Фейербах, следовательно, – подчеркивал Энгельс, – виноват в том, что ставший теперь возможным исторический взгляд на природу… остался для него недоступным»[1435].

Но если метафизический метод имел в свое время историческое оправдание, поскольку «надо было исследовать предметы, прежде чем можно было приступить к исследованию процессов»[1436], то в XIX веке, в условиях значительного прогресса наук, он уже изживал себя, и это не могло не вызвать у Фейербаха стремления подчеркнуть динамичность материи, что видно по его историко-философскому сочинению о Лейбнице. Однако до глубокого понимания диалектики и ее значения Фейербаху было далеко.

Анализируя сущность метафизического метода и развитие методологических посылок материализма на протяжении его истории, Энгельс в качестве главного общего принципа марксистского историко-философского исследования выдвинул рассмотрение социально-экономических и политических условий, а уже на этой основе – собственно историко-философских предпосылок и внефилософско-теоретической обстановки, в частности состояния естественных и общественных наук, также воздействующих на философию. Именно так Энгельс исследует и творчество Фейербаха, который в определенной мере испытывал это воздействие, но не применил сколько-нибудь полно выводы и обобщения конкретных наук для перестройки своего метода на принципах диалектики.

Энгельс отмечал, что Фейербах, занимая при решении большинства философских проблем материалистические позиции, отвергал оценку другими своей философии как материалистической. Это объяснялось тем, что Фейербах не преодолел распространенных в то время представлений о материализме как об учении, сущность которого будто бы состоит в отрицании всяких личных и общественных идеалов и духовных исканий человечества, в утверждении, что люди – совершенно безвольные игрушки в руках самых низменных страстей. Такого филистерского представления о материализме придерживался и автор книги о Фейербахе Старке. Между тем убеждение в том, что человеческому обществу в целом свойствен прогресс, бывало присуще, отмечает Энгельс, как материалистам (например, Дидро), так и идеалистам (например, Гегелю), хотя далеко не всем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.