Опыт определения

Опыт определения

1. Сразу — одно жесткое утверждение.

Философия есть культура размышления о возможности помыслить[2] начало бытия (в его абсолютной всеобщности). Размышление о возможности (начала?!) бытия.

Поверну это утверждение еще раз: философ стремится помыслить начало бытия всего, начало самого феномена (ноумена) бытия. Начало своего Я, начало осмысления мира. Еще углубимся в сомнительную непреложность этого первого утверждения: здесь начинается перевертень. Философия — это культура мышления о бытии — до бытия. Но, тогда — о чем это мышление? Ведь мысль всегда о чем?то, о несовпадении мысли и ее предмета?! Это означает, что философия должна определиться как размышление о возможности и о начале безначального и беспредметного мышления. О возможности мыслить изначально… то есть — мыслить до мысли. Теперь вновь затрудним наше исходное утверждение (сомнение). До сих пор, говоря: “возможность” бытия, начало бытия (и мысли), я не вдумывался в эту модальность. Вдумаемся.

Получается, что философская мысль всегда происходит где?то в “промежутке” изначальной мысли и изначального бытия, в том предположительном (“внутри разума”) ничто, в котором еще нет мысли (она только возможна, т. е. предполагается бытием), в котором еще нет бытия (оно только возможно, только предполагается мыслью). Философия есть культура всеобщего взаимопредполагания мысли и бытия в их всеобщем, абсолютном начале. В их изначальной возможности. (Nota Bene! — Надо обратить внимание на всеобщность бытия и всеобщность мысли с точки зренияих — впитывающего все подробности и повороты — определения… Это — все бытие; вся мысль.)

Но обращусь к человеку, способному мыслить философски. Это — способность и насущность стать — в средоточии разума — полностью ответственным за свое бытие, за свою мысль — перед всеми людьми, перед самим собой… Это — сдвиг в перипетию предельной ответственности и предельной свободы. Без какой?либо возможности ссылаться на “среду”, “воспитание”; на бытие до меня, на мысль, осуществленную человечеством до моей (всеобщей!) мысли. И — вместе с тем, поскольку весь этот путь исторического “эпохе” мне надо самому пройти: вспять, “до начала вещей” и — вновь — до своего собственного бытия, постольку философская мысль — мысль действительно предельной всеобщности, историчности и ответственности, но — сосредоточенных в (этом) моем мыслительном акте. Сегодня, сейчас происходящем.

Будем теперь конкретизировать эти исходные определения. Прежде всего, где же коренится сама возможность такого — изначального — философского мышления?

2. Исток философии в соотнесении; сознание — мысль. В сознании (в момент сознания) осознается со — бытие моего Я и мира; единого и многого; и — после всех превращений — мысли и бытия. Это со — бытие в сознании есть их взаимная укорененность и одновременно их (Я и мира, единого и многого)[3] несовпадение, разнобытийность. Сознание — исходный момент их распадка, лакуны, взаимосознания. В сознании мысль и бытие… начинают быть для меня. Но сознание — в любых его определениях — во — первых, мгновенно, во — вторых, в сознании событийствующие Я и мир, единое и многое и т. д. — абсолютно действительны, предположены извечными, безначальными. В сознании мысль впервые может очнуться и не может не очнуться, но в сознании (замкнутая в момент сознания) мысль еще не живет. Но — и это существенно для мысли — постоянно рождается. Сознание до ужаса серьезно, не иронично. Для сознания нет возможности. Только мысль — в собственном смысле слова, есть “осознание” (уже не осознание, но нечто иное… может быть — осмысление?) возможности бытия, возможности со — бытия, иными словами — их укоренение в той странной сфере (или — внебытийном мгновении), где их еще нет, где их взаимопредполагание только возможно. Философия раскрывает особый смысл возможности, как — в настоящем актуальной — возможности… настоящего (я это определяю как “возможностность”, но об этом — ниже). Мышление перенормирует сознание — в мысль — в идее “бытия — возможности” (Николай Кузанский). Мышление всегда несет в себе глубочайшую иронию “как если бы… бытия”.

В отличие от сознания и — в момент сознания — мышление (в пределе “мышление” и “философское мышление” — синонимы) замедленно тормозится, бесконечно задерживается в этом зазоре со — бытия, работает в нем, развертывает средоточие до — бытийного промежутка в детальное логическое движение (в бесконечное логическое развитие, замкнутое “на себя”, на точку начала). Начало (до… бытия, до… мысли и — в “самом начале” бытия, в самом начале мысли …) — это вечный и конкретный (Sic!) домен философии: того “есть …”, что есть бытие только в статусе философского внутри — логического предположения. Для понимания сути философии значимо это продолжительное сосредоточение, торможение, замедленное спиральное движение (развитие понятий) в точке сознания, в атомарном, монадном мгновении начала. Начала бытия. Начала мысли. Начала их взаимоначинания. Мгновение начала бытия раздвигается в философской мысли в длительное бытие начала. Философское “есть…” — это предположение взаимодополнительности (взаимопредположения и взаимоотрицания …) феноменологически данного “есть” бытия и феноменологически наличного “есть” мысли. Так, если войти в историю философии, такое философское понимание бытия осуществляется в высказываниях типа; “единое есть (существует как …) многое”, — “есть небытие единого”; “многое есть единое”, — “есть небытие многого” (формула античности). Или в высказываниях типа — “все есть ничто (происходит ничем…)”, “ничто есть все”, с оборотом — “все есть небытие ничто”, “ничто есть небытие всего” (средние века). Или, начиная с XVII века: “бытие есть мысль”, “мысль есть бытие” — с неизбежным перевертнем: “бытие есть не мысль”, “мысль есть не бытие”. Здесь логически включается нововременное уточнение — "в сущности"… “бытие в сущности есть мысль” (Гегель) или “мысль — в сущности не есть бытие” (Кант). Или в XX веке… (Но здесь ограничусь многоточием.) Может быть, это — наибольшая странность философии: ее глубинная онтология — это онтология самой элементарной логической связки, — затаенного внутри — логического “…есть…”.

Таким образом, только в лакуне сознания (и в ее торможении) возникает и раздвигается философская мысль, как бы переключая идею сознания (извечное со — бытие Я и мира) в идею возможности их со — бытия, т. е. собственно — в идею философского размышления.

Теперь продумаем уже не столько исток философской мысли, сколько ее преимущественную форму, ее собственное бытие. Ее бытие в заторможенном начале бытия (начале мысли).

3. Философия есть — по своей форме — философская логика. Сие означает: это есть логика, т. е. всеобщее определение схематизмов движения мысли, но развернутое (или замкнутое?) в изначальном средоточии, — в вопросительности всеобщей возможности бытия и мысли, как они представлены феноменологически и (или) метафизически. То есть для философской логики возможность (“возможностность”) бытия и мысли, возможность их взаимообоснования есть исходное (и конечное) определение, как нечто изначальное, а не “подвешенное” к статуту действительного. Это есть замедленное обоснование (?!) безначального начала (=смысла) всеобщего бытия. Это, кстати, означает также, что, условно говоря, две трети всего написанного философами, всего того, что относится к бытию и мышлению действительному, к бытию реального бытия и к мысли реального мышления есть не философия в собственном смысле слова, но есть вне — философская догматическая метафизика, натурфилософия, философия религии, истинная наука и т. д. и т. п. Детальное понимание философии как философской логики означает следующее:

а) философская логика — это логика искусственно остановленного взаимоначинания мысли — бытием, бытия — мыслью. Только в таком понимании мысль (обоснованная в своем начале пред — положенным бытием) — логична, только в таком смысле логично бытие, обоснованное в своем абсолютном начале — мыслью.

Но это означает:

б) философская логика есть онто — логика: логика бытия (в той мере, в какой бытие исходно — в идее пред — положения — определено мыслью); логика мысли (в той мере, в какой мысль обоснована своим абсолютным вне — логическим началом).

Или, еще парадоксальнее:

в) философская логика есть логика внутри — логического бытия, “наличного” только в сфере ничто (= в сфере возможности действительного бытия и мысли), т. е. в сфере онто — логически значимого “как если бы …”, онтологически осмысленного предположения[4]. Онто — логика предположения[5] в означенном выше смысле и есть — идея философии. (Я уже писал, что тезисы 1–3, по сути — один, но постепенно развернутый тезис.)

4. Теперь возможно дать апофатическое (в этой статье — очень существенное) определение философии.

Вот несколько таких “отрицательных” определений, поясняющих определение конструктивное.

… Философия есть (по определению) не — религия.

Конечно, не в том упрощенном смысле, что философия есть попросту нечто иное, чем религия[6]. Нет, философ целенаправленно строит все системы в той же самой вопросительной изначальности смысла бытия, что и религия, причем философ всегда развивает свои воззрения в мучительном внутреннем споре, диалоге с ответами и вопросами веры, строит “философемы” как ответы на вопросы религии, как вопросы к заповедям веры. Фундаментальное философское сомнение только тогда философское и только тогда фундаментально, когда это — сомнение в истинах религии. Философия — это религия, изнутри избывающая себя. То есть избывающая себя в самом своем начале.

Правда, исторически, открытое обнаружение фундаментального философского сомнения — краткий переходный момент. Обычно (во вседневной мысли) быстро побеждает вера. Еще более глубоко, твердо, преодолев философские сомнения. Но философия уходит в глубь сознания; погружается в неразложимые ядра мышления, вновь и вновь образует начало “разума культуры”. И логически — этот краткий преходящий момент извечен.

Предполагаю также, что религиозное обоснование человеческой свободы воли, ответственности за добро и зло (т. е. их обоснование в Божественном замысле) еще недостаточно и уклончиво вне диалога с философским укоренением свободы и личной ответственности в онтологически значимом и индивидуальном начинании бытия, в разумном выборе и решении смертного человека; быть (хотя бы в схематизме Гамлетова размышления, если говорить о Новом времени). Быть изначально. Быть — в насущности Ты (alter ego). Быть свободным — в своей трагической абсолютной ответственности — за историю, за всеобщее бытие. Быть добрым. Быть — без отсылок к Высшей Силе.

Но посмотрим немного внимательнее. Обнаруживая — собственным умом — исходную предположительность начала бытия (вещей… мира… своего Я…), философская мысль не подменяет верой предположение о безначальном начале, но углубляя разум, впервые формируя разум (не рассудок), — философия, во — первых, замыкает это начало (смысл бытия) на себя, в различных превращениях идеи “causa sui” (или “возможности — бытии” Николая Кузанского), понимает начало длительно самообосновывающим. Во — вторых, этот самотворящий смысл начала раскрывается философским умом в “точке” самообоснования мысли — бытием, бытия — мыслью, в “месте”, где их еще нет, где они только предполагаемы, т. е. там, где вообще нет нужды в идее Творца. В — третьих, философская мысль развивает (по — своему в каждой философской системе) целостную онтологию, точнее — онтологику этого возможностного, себя — пред — полагающего мира, не нуждающегося во внеположных — по отношению к Natura naturata— Божественных санкциях, — актуализируя определения индивидуального разума. То есть разума, для которого насущно ино — бытие, — бытие не наличное, даже — не сущее, но именно — насущное. Только в идее насущности бытия (и его смысла) разум есть. Вне смертного индивида, вне особенного индивида, способного из — обретать (=понимать=во — ображать…) возможностное и NB — насущное всеобщее, разум еще не разум, но — поневоле — абстрактное — тождество бытия и мысли. Пусть именуемое Богом[7].

Однако каждый раз это происходящее в уме индивида самозамыкание возможностного бытия (вне его перехода в действительность) разрушается сомнением (!) со стороны веры: ведь это только возможность, нечто неопределенное, вечно ускользающее (то ли будет, то ли нет …). Круг доминантных начал духовной жизни начинается заново. Вне веры человек — извечное перекати — поле… Затем, сомнение в Божественном (очерченном заповедями культа) первоначале вновь расшатывает истины веры и религиозного опыта: разум еще не разум, лишенный стремления обосновать изначальное начало, замкнуть его “на себя” (см. доказательство бытия Божия в ортодоксальном католицизме, требующем — пусть для опровержения — предположить Его небытие …). На горизонте опять возникают какие?то вариации философического “causa sui” (бытие как начало и причина и определение самого себя). Вне “спинозизма” (здесь это метафора, годная и для Платона, и для Аристотеля, — и для Идеи и для Формы форм; и для Аквината …) духовная жизнь снова невозможна. В этом плане, философия есть — всегда — критика мифологического (историчного для данной эпохи) тождества мысли и бытия; и — глубже — есть критика Божественного размыкания идеи “causa sui”, — по отношению к бытию мира, по отношению к смыслу человеческого бытия.

В Элладе это — преодоление Мифа. Но и — постоянное пограничье с Мифом (с дихотомией мифа Стихий и Олимпа). В христианской теологии — преодоление безличного “Олимпа” Платоновых Идей и Аристотелевых Форм. И тем самым это — Суммы обоснований Божественного первоначала (уже у Плотина и Прокла возникает отрицание предельности “Формы форм”). В Новое время — преодоление идеи Божественного первоначала в онтологически понятой собственно Спинозовой “causa sui”[8].

В XX веке — это… (пока о XX веке говорить не буду)[9]. Только надо помнить, — когда я говорю о “преодолении” (каких?то истин религии) — это спиральный постоянно восстанавливаемый процесс, мучение идей…

Далее:

… Философия — это (по определению) не наука, точнее и обобщеннее — “не теория”[10].Если теория (в самом широком смысле, включающем и античную, и собственно научную формы) движется внутри эпистемы, снимая вопрос о началах бытия и мысли как запрещенный, чисто метафизический вопрос, или как строго конвенциальную проблему, то философия начинается там, где самодовольство дедукции или логики определения, или схематизм “эманации” кончаются, где насущно внимание именно к запрещенным вопросам, вне которых и дедукция, и логика определения, и лествица эманации неосновательны, взяты “на веру”. Философия вновь укореняет — уже в новых формах и поворотах (иначе, чем в схематизме философия — религия) фундаментальное и конструктивное сомнение в началах и в действительности извечного и всеобщего бытия, как оно представлено в теории. Культура такого сомнения в основательности теоретического движения(вывода, дедукции и — экспериментальной проверки) и есть собственное дело философии. Это означает, прежде всего, что философия целенаправленно сомневается в достаточности — для теории — необходимой доказательной и опытной верифицируемости, воссоединяя логические и внелогические (Праксис) критерии истинности (характерные для той или иной культуры), обращая — если остановиться в Новом времени — средоточие эксперимента в монаду самообоснования (и самоизменения) разума. Философия — это теория, избывающая себя изнутри. Доводящая себя до своего преодоления.

В античности это — фокусирование опытной очевидности, внимательности к живому бытию вещей — в умозрение внутренних форм (эйдосов).

В средние века — сосредоточение опыта толкований и уточнений Слова (от Евангелия до “цехового устава”) в подвиг уникального, неповторимого мастерства. Авторства. В этом подвиге личность может расслышать во всеобщей бытийной орудийности и порожденности — изначальный Замысел.

В Новое время это — связка — перевертень: реальный эксперимент — эксперимент мысленный — самообоснование философских начал науко — учения.

В XX веке… Снова ограничусь отточием (впрочем, я все время говорю о XX веке). Такое же отточие относится к не — теории (= философии) Востока, для серьезного разговора о котором необходимы специальные знания…

И еще одна грань апофатического определения.

… Философия — это (по определению) — не — искусство. Сопряжение и взаимоограничение философии и искусства есть третья необходимая пограничная сфера понимания сути философии. Философия, так же, как искусство, есть порождение (феномен и — исток) возможного бытия, как бытия “сверх — действительного” есть сфера из — мысленного бытия (можно сказать, что и в философии — как в искусстве — воображение обретает смысл разумения, т. е. — во — ображения всеобщего бытия…). Но определение философии, вместе с тем, “отрицает” искусство, есть форма его преодоления, поскольку в искусстве раскрывается всеобщность особенного, этого “произведения”, этой личности; в философии — раскрывается особенность всеобщего (бытия, исходно определяемого как всеобщее и единственное). Здесь — в философии — раскрывается всеобщность (самостоятельное бытие) моего разума. Уже — не личностного, но — извне обращенного на личность, и в этом смысле — анонимного, хотя личностью философа (и только ею) актуализированного.

Извечное дело философии заключается в том, чтобы обращать эстетическую, художественно воплощенную “горизонталь” общения личностей (именно — личностей, т. е. индивидов, общающихся на грани последних вопросов бытия) — в невозможную онтологическую “вертикаль”, — т. е. в общение моего индивидуального ума с моим — мною из — обретенным — всеобщим разумом — в общение моего смертного этого бытия — с моим насущным (для меня насущным) всеобщим изначальным бытием, — самобытием мира. Бытием не — воображенным. На — сущным. В этом обращении абсолютное воображение (“имагинативный абсолют” Я. Э.Голосовкера)[11] сосредоточивается и переплавляется в абсолютный разум, в пафос понимания. В философском разуме возможностное (во — ображенное) бытие есть, — понимается как извечное и внеположное разуму, — но не воображается. Иди, как в логике Гегеля: разум — в идее метода — внеположен самому себе. То есть снова философия — это искусство, само избывающее себя, — в самих своих началах, в своем онтологическом пафосе.

Но это обращение обратимо.

Искусство обращает эту — разумом этой культуры выстроенную — “вертикаль” — в “горизонталь” личного общения, в плоть реальных художественных произведений. Причем каждое такое обращение изначально. Однако в искусстве всегда сохраняется, уходит в подтекст и укореняется исходное (?) предположение философской вертикали[12]. Художественное произведение — в эстетическом пафосе данной культуры — вновь и вновь обращает всеобщность разума (этой культуры) — во всеобщность художественного воображения (речь, конечно, не идет о мере осуществления). Но и в философской мысли всеобщий разум также несет в себе свое “заподлицо” — скрытую всеобщность воображения. Философский разум неявно под — разумевает — как свою предпосылку — всеобщее бытие в пло(т)скости художественного произведения. (В XX веке эта тайная работа разума становится явным предметом философского размышления.) И все же. Основная эстетическая работа мысли (автора и читателя) и основное эстетическое наслаждение всегда возникают и существуют в сознании (эмоции включены в эстетическое осознание) того, что — воображенный художником и — вместе с тем — угаданный, как извечно, — где?то за седьмым небом существующий — мой мир — есть только и исключительно пло(т)скость произведения: полотно и хаос красок; обломок камня; гармоническое сочетание звуков; причем бесконечная, извечная художественная (шекспировская или — пушкинская) вселенная — под взглядом зрителя — кругами расходится, порождается из жестких рамок “полотна” (и — остается “внутри” этих рамок). Предполагаю, что ясно, — столь же существен обратный вектор художественного наслаждения, — осознание извечности и угаданности воображенного и воплощенного художником мира …

Основная философская работа мысли и основное мыслительное наслаждение (автора и читателя) всегда осуществляется в процессе безвозвратного осмысления того, что за потоком воображения, предположения, логических начал и логических следований, за порогом книги — открывается, актуализируется реальный или — сверх — реальный мир, как он есть, или еще глубже — как он возможен" в себе", но с непременным условием (обратным искусству), что все следы воображения стерты, невозвратно забыты, “леса” изобретения отброшены. Рамки “произведения” сведены “на нет”, ушли в нети… Если не считать мгновенного (в прочтение и в текст включенного) начала встречной, спорящей работы читателя — философа, вымысливающего столь же всеобщий и столь же бесконечно — возможный мир, существующий, впрочем, только на грани с исходным философским миром, только в их взаимопредположении. В философской мысли (в отличие от поэтики) возможность, предположительность полностью перемещается в сферу определений самого бытия, навсегда покидая сферу мастерства, домен субъективной мысли[13].

Правда, опасный и соблазнительный запашок художественной изобретаемости остается (и должен оставаться) на самом донышке даже наиболее понимающих философских систем. Но это уже отступление.

Сейчас надо подчеркнуть иное. И эстетическая и философская мысль существуют только во взаимопредполагании и взаимоотталкивании.

Орган такого взаимоопределения разума и — воображения (в их абсолютном смысле) — идея предполагаемого бытия. Вне внутренней художественной эстетической предполагаемости (“как если бы”) бытие насущное, порождающее философскую мысль, превращается в бытие наличное, сущностное (в теории) или — становится объектом веры — как бытие сверхсущее, Бытие Бога[14].

* * *

Если теперь логически повернуть эти три схематизма (философия — не — религия; философия — не — теория; философия — не — искусство), возможно сказать так: апофатический смысл философии — это смысл всеобщего антиредукционизма, точнее — не — редукционизма. Философия всегда ориентирована “против” сведения мысли — в ее началах — к ее причинам, основаниям, корням, истокам, вне исходной мысли лежащим. Философия (по определению) есть отвержение редукции мысли: к экономической причинности, к историческим условиям, к дедуктивным основаниям (идущим в дурную бесконечность), к космической или Божественной Первопричине, к мифологическим архетипам, к телесным, языковым, экзистенциальным, сексуальным предпосылкам. Причем философия каждой эпохи есть “нередукционизм” особого историческо — всеобщего толка.

Вне этих (и всех других возможных) редукционистских сведений и объяснений феномен мысли есть “перекати — поле”, но суть мысли — это и выясняет мысль философская — состоит в том, что она, причинно возникшая мысль, — растет “корнями вверх”, переосмысливает и заново формирует собственные основания, выходит в сферу, в которой причинно — следственное или теологическое рассуждение оборачивается размышлением смысловым. Философическая мысль существует (впервые становится) в предположениях вечного, бесконечного, только возможного, изначального бытия. Или еще так: философскую логику возможно определить как обоснование невозможности редукции (вспомним идею начала). С соответствующими изменениями это относится к культуре в целом, к смыслу, ответственности и свободе человеческого бытия.

… Не буду говорить сейчас об иных пограничностях, скажу только, что в этих гранях развивается сам смысл философской мысли; эти грани не внешние для философии, она — помимо этих пределов — вообще не существует, невозможна.

5. Но у философии есть и внутренние грани и пределы, позволяющие дать философской мысли еще одно (уже не апофатическое, но …) позитивное определение. Философия — это логически, точнее — онтологически осмысленная и представленная — история философии. В этом смысле, истинная философия (но не ее редукция к другим формам духовной деятельности) всегда включает в себя в качестве всеобще — особенных определений (философских миров) все действительные и возможные философские системы. Философия — это одновременное со — бытие “философий” (вне этой со — бытийности еще не философий) — Парменида — Платона — Аристотеля — Прокла — Плотина — Августина — Аквината — Николая Кузанского… Декарта — Спинозы — Лейбница… Канта — Гегеля… Когена — Гуссерля — Хайдеггера… (и бесконечного множества возможных философских всеобщих онто — логик). Вне этого общения и вопросно — ответности, без этого бытия на гранях иной (столь же всеобщей философской) мысли философия еще не философия, она теряет необходимый статус особенного всеобщего. Утрачивает свой язык. В этом смысле философия (как история философии), история философии (как философия) вневременна, исторического восхождения и прогресса не имеет. Каждая философия — новая форма суверенной личностной актуализации бесконечно возможного бытия (и мышления) и — тем самым — новая форма “Зазеркалья” иной философской онто — логики.

И именно в этих пограничьях философия реально и “логически” конкретно, артикулировано входит в сферу начала, в сферу возможностного бытия, то есть обретает свою собственную форму.

Реализация истории философии как философии может, в свою очередь, осуществляться в разных формах: скажем, в формах гегелевского “развития (и — “снятия”) понятий” и их целостного восстановления на последних страницах гегелевской Логики, в сфере Идеи и Метода. Или — в идее “диалога логик”.

Но это уже иная, хотя и крайне существенная проблема. И прежде всего — это проблема философии как Философского факультета, философского образования.

* * *

Но что я все о “философии”… Пора снова перевести все эти определения в экзистенциальный план, пора сказать о философе.

Философ — человек, сосредоточенно думающий о том, как возможно бытие, изначальное бытие всего…

Философ — человек, стремящийся мыслить изначально, как будто он — первый мыслящий… Как будто он должен заново обосновать всю историю и все логические сдвиги человеческой мысли …

Философ — человек, постоянно (это — трагедия) сдерживающий и развивающий свою мысль в узком и сжатом “распадке” того Ничто, в котором и бытие, и мышление только еще возможны, то есть их еще нет.

Философ — человек, мысленно общающийся с философами (просто — человеками) иных эпох и культур, как со своими современниками и собеседниками, мыслящими столь же изначально и всеобще. Причем это общение сквозь и через века есть для философа смысл его собственного мышления и бытия…

Философ — человек, трагически сомневающийся там, где сомневаться невозможно и запрещено: в религиозных первоначалах, в научных основаниях, в действительной онтологической мощи художественного воображения, Это — человек, отвергающий причинную безответственность (“Рок!”, “Кровь!”, “Экономика!”, “Власть языка!”, “Власть пола!”, “Среда!”, “Власть космоса!”) своих поступков. Это, по замыслу, — увы, редко по исполнению, — человек, разумом утверждающий свою целостную, метафизическую ответственность и свободу своего индивидуального бытия. Своего — насущного! — общения с другим Я.

Философ — человек, разум которого — индивидуальный (уникальный; неповторимый) — по — особенному всеобщ, актуализируя одну из бесконечных возможностей бесконечно — возможного бытия. Или, иными и более точными словами; это человек, разум которого сознательно культивируется как разум общения (со — бытия) — с каждым иным, столь же всеобщим и столь же индивидуальным и неповторимым разумом — то есть бытием, смыслом бытия! — другого человека. Других людей.

Быть философом — очень трудно, почти невозможно. Но стремление к такому — философскому — разумению — это одно из определений каждого человека, одна из форм ответа на вопрос: “Что есть человек?”, Теперь снова к философской прозе.

6. В пятом тезисе я уже стал открыто обращать мое понимание того, что есть “философия вообще”, философская мысль “по преимуществу” (конечно, это мое понимание) — в определении “моей философии”, в понимании основного — как он мне представляется — пафоса философской мысли конца XX века. Сейчас об этом невозможно говорить детально, но наметки исходных определений необходимо представить, хотя бы для того, чтобы признаться в авторской редакции всех предшествующих определений. Признаться в той “точке зрения”, с которой была рассмотрена и история философии, и сама суть философской мысли. Итак.

Основной поворот внимания, задающий новую возможность понять “Что такое философия?”, осуществляется в XX веке на грани между “философской логикой наукоучения” и “философской логикой культуры”. В Новое время (XVII?XIX) философская логика развивалась (в самых различных вариантах) как логика Разума познающего, как онтология мира “познаваемого”, то есть обнаруживающего свою “сущность”. (В кантианских, или откровенно иррационалистских вариантах возникало отрицание всеобщего разума именно в той мере, в какой он был синонимичен разуму познающему.)

Но в пределе своем, в логическом переходе XX века “логика наукоучения” обращается в “логику культуры”. Мы (группа “Архэ”) развиваем и обосновываем онто — логику всеобщего и изначального бытия “как если бы….” оно было, актуализировалось и понималось как произведение культуры. Это означает, что “по ту сторону” всеобщего, извечного бытия предполагается иной всеобщий разум, иные всеобщие разумы (реально осуществленные — в античности, в средние века, в Новое время, на Западе, на Востоке; и — бесконечно возможное) — соавторы и читатели бытия, понятого и актуализированного как произведение. Соответственно, диалог логик понимается как предельное осмысление диалога культур. Все, что я говорил в тезисах 1–5, это есть реализация такого подхода.

Еще основательнее: согласно нашему пониманию в XX веке философская логика, то есть логика пред — полагаемого бытия (см. предыдущие тезисы) впервые прямо обосновывается и понимается — в самых различных философских системах, но также — на пределе научно — теоретической интуиции — как онтологика бытия бесконечно — возможного, — как онтология мира, который всегда возможен и никогда — действителен. А поэтому онтологичен. Выход на идею Аристотелевых “предположений” (в сфере перво — сущностей) получает в XX веке — в философии культуры — собственно онтологическое оправдание… Бытие, именно тогда и в той мере, в какой оно есть — “только” еще возможно. Бытие, понятое в своем всеобщем смысле, — догадывается XX век — есть — извечно — канун собственного бытия. Бытие есть — сегодня, сейчас, в это мгновение — нечто, еще не наступившее, “возможностное” (да простится мне этот упрямый неологизм), причем — “бесконечно — возможностное”. (“Как если бы” это было произведение культуры, всегда существующее накануне своей актуализации в общении “автор — читатель …”) Каждая философская логика, разум каждой уникальной культуры во взаимном общении с иной культурой актуализирует — во всеобщность — этот мир культуры (античной или средневековой, или нововременной …). Очерченное понимание бытия как бесконечно — возможного — есть понимание, отвечающее, — как я предполагаю, — интенциям мысли XX века.

В XX веке философскую идею бытия, философское “есть …” удается уловить и понять не только на грани с персонально иной философией и не в бесконечном отодвигании вне — логического бытия в “дурную бесконечность” (как это было в прошлые эпохи); они понимаются — действительно и осознанно — в самой “середке”, в сердцевине собственно философских определений, в промежутке философских культур. Вне — логическое начало смещается в современной философской логике (в идее произведения культуры, в котором всегда воображен “мир впервые”) в самое ядро логических структур и может быть впервые понято не в дедуктивном и (или) метафизическом осуществлении, но именно в своей возможностей детальности. Причем, это начало (эта сфера значимого небытия) получает своего рода логическую архитектонику “самозамыкания”, которого было лишено спинозовское “causa sui” (неизбежно понимаемое как мгновенный акт, в котором мысль редуцировалась к сознанию и (или) проецировалась на какие?то формы “эпистемы” …). В XX веке полное и конкретное развитие дедукции — особенно в ее математико — логическом варианте (см. парадоксы теории множеств или трудности в связи с теоремой Геделя) замыкается — на исходное логическое “начало” (мега — понятие).

И — тогда — существенное возвращение к моим исходным определениям. Когда я утверждаю, что “философии вообще (“любому философу”) нечто свойственно”, то этот выход к всеобщему имеет совсем особенный, XX веком продиктованный смысл. Это не смысл “обобщения” по схеме: разные философы различных эпох очень многим отличаются, во многом противоположны, но если отбросить все их отличия, то в остатке будет то, что присуще любому философу, философу “как таковому”.

Нет, в основе моего понимания всеобщего лежит другой схематизм, исподволь насущный мысли XX века: это схематизм общения всеобщих философских (логических!) систем. Общее для всех философов, для всех философствующих умов лежит на грани вопросно — ответного сопряжения, определяется диалогизмом их “непохожести”. Не надо ничего исключать. Определение “философии вообще” — это определение современного, единовременного общения “на грани”, в точках перехода и взаимоопределения всех философий мира.

Но именно “на грани”, именно “в точках перехода”. Вне формального обобщения и вне “металогики”.

Это и есть то общее (всех философий), что насущно нашему веку. Определить, “что есть философия вообще”, означает — в концепции “Архэ” — определить всеобщий схематизм общения (взаимообоснования; взаимовопрошания; взаимоотрицания; диалога) философских систем или — точнее — энигм (загадок…). И — уже возникших, и — еще только возможных.

Пока — достаточно.

Вот — совсем вкратце — тот угол зрения, под которым рассматривается смысл философии. Это было авторизованное определение философии, хотя и “запрятанное” в форму обобщения.

Но здесь возникает одна существенная проблема.

Речь идет все о том же “угле зрения”. Само собой разумеется, что философская мысль XX века далеко не сводится к представленной здесь “философской логике культуры”. Конечно, — и это насущно самой идее философствования — для автора (этой статьи) предложенная философская система представляется всеобщей и ключевой. Но, все же… Как один из участников духовной жизни в канун XXI века я прекрасно понимаю, что это не так, и моя претензия на всеобщность отступает перед здравой мыслительной иронией.

Реальным углом зрения на всеобщее понимание того, “что есть философия”, оказывается сегодня реальный диалог (общение) современных многоразличных философских систем, во всем их разногласии и взаимовопросительности. Но я все же предполагаю, что в предложенном подходе (если, к сожалению, “стесать” самые острые угла) есть некий интеграл такого диалога, такой общей доминанты современного мышления.

Это:

Во — первых, кризис разума познающего как единственного синонима всеобщего разумения; обнаружение зазора между пониманием и познанием. В самых различных формах раздумье над этим зазором обнаруживается в философии Дильтея и Риккерта, Гуссерля и Хайдеггера, Гадамера и Ортеги — и-Гассета…

Во — вторых, — та или иная форма понимания, что мышление прошлых эпох не “снимается” в современной мысли, но участвует в ней во всей своей самобытности и неснимаемости. У Хайдеггера — это современность досократиков; у Гадамера — диалог с Платоном, Кантом, Гегелем; в русской философии Серебряного века — живое общение с истоками христианства; у структуралистов — тщательное изготовление формальной матрицы такого всеобщего общения логик.

В — третьих, включение внелогического бытия в самое нутро философских концепций, исходя из непоглощаемости и неассимилируемости бытия — мыслью. Будь это различные варианты “философии жизни”, отдельные формы экзистенциализма, и — на совсем другом полюсе — диктат языка над мыслью. Это

В — четвертых…

Впрочем, для напоминания — достаточно. Существенно было лишь очертить особенные возможности для ответа на вопрос — “Что есть философия?” — насущные в XX веке. (Сейчас я не касаюсь сложного переплета западной и восточной философской мысли, также крайне существенного для разговора о смысле философствования.)

7. Если теперь, после всех этих специальных философских уточнений, вернуться к исходному наивному вопрошанию начинающего философа (правда, но тут уж ничего не поделаешь, — в контексте идей XX века и — с трудом — преодолевая груз собственных многолетних сомнений), то возможно сказать так.

Философия — форма размышлений о начале бытия.

Философствуя, то есть размышляя о начале бытия, человек преображает свой индивидуальный ум в разум, по — особенному всеобщий и, вступая в общение с иными, столь же индивидуально — всеобщими разумами, актуализирует одну из бесконечных возможностей бесконечно — возможного всеобщего бытийного смысла. В философских произведениях этот процесс происходит сосредоточенно, замедленно, целеосознанно. Это и есть философия, в более строгом смысле слова.