2. Милосердие как основа гуманизма
2. Милосердие как основа гуманизма
Милосердие было нужно людям всегда. Что же это такое? Чувство? Мысль? Слово? Действие? Или общественное событие, которое можно организовать и которым можно управлять?
Попытаемся заглянуть за ширму внешней суеты вокруг явления, которое именуют милосердием. Начнем издалека: чтобы прыжок получился дальним, нужен хороший разбег и нужно иметь высокий трамплин.
В животном царстве есть так называемый имитационный рефлекс. Механизм подражания, заложенный в недрах зоологического бытия, заставляет особь неумолимо повторять поведенческий акт другой особи. Рыбы, идущие косяком, как по команде, копируют манеру плывущих впереди. То же можно наблюдать и в стае птиц. Действие рефлекса подражания можно наблюдать и у высших животных. Механизм имитации эволюционно совершенствуется и приобретает у животных сложнейшие формы. Отголоски этого механизма есть и у людей. Вспомним заразительность зевания или неумолимость ответа улыбкой на улыбку. Разумеется, у людей этот механизм поведения отодвинут на периферию регуляторов человеческих поступков. Но это в зоне осознаваемого поведения. А как в низшем этаже психики — на уровне бессознательного и подсознательного?
В подражании осуществляется синхронизация действий. Поведение одного как бы резонансом вызывает аналогичное поведение другого. Почти как в механике. Соответствующе настроенные струны будут резонировать.
Резонанс — физическое явление, когда состояние одного объекта передается другому, если они соответствующим образом настроены, синхронизированы. Эффект резонирующих струн известен почти каждому человеку. А резонанс переживаний, хотя испытали и испытывают его многие люди, привлекает внимание лишь узкого круга специалистов-психологов.
Одно маленькое замечание методологического характера. Мы рассматриваем бессознательные и подсознательные механизмы резонирующего поведения человека не как атавизмы, реликты или рудименты животных качеств, сохранившиеся в современных людях. А несколько иначе. Демаркацию между зоологическим миром и социумом мы выносим за скобки. Это отдельный, большой, сложный и интересный вопрос. Мы предлагаем гипотезу, что резонансные переживания — это заглушённые всем историческим развитием рациональности сенсорные механизмы контакта предлюдей — семейства троглодитов (ископаемых людей). Поздние сознательные механизмы поведения, как мы считаем, скрыли более ранние чувственные формы бытия сообществ предлюдей тех давних времен. У нас речь идет о человеке ископаемом (fossilis) и человеке современном (recens).
Милосердие, на наш взгляд, один из таких достаточно самостоятельных сенсорных механизмов, сохраняющихся у современных людей в форме бессознательных стимулов поведения. Чтобы понять, какую роль это чувство выполняло у троглодитов, попробуем проследить механизм его возникновения у современного человека.
Милосердие — чувство, связанное с наличием как минимум, двух индивидов: милосердствующего и обездоленного. Без первого нет милосердия, ибо некому милосердствовать. Но не будет этого чувства и без второго индивида, без того, о ком милосердствуют и к кому направлено действие первого. На первый взгляд, роль второго индивида пассивна. Он будто лишь объект, нуждающийся во внимании. Но это, как увидим, не совсем верно.
Зададимся простым вопросом: почему вид обездоленного существа может не вызывать у нас никаких стимулов к помощи ему? Ответ, вроде, лежит на поверхности: потому что мы — черствы, бездушны и т. д. Но почему же тогда в иной ситуации эта же черствая душа без видимой причины болит и ноет при виде обездоленного человека или даже бездомной дворняги! Раньше при виде этого бродяги ругал его за лень, спитый вид, что картину родного города портит, а тут вдруг расчувствовался, полез в карман за грошом, совершенно не вспоминая, что без этого самого гроша придется домой добираться, после работы, пешком. Ответ, что совесть заговорила, ничего не объясняет, ибо такой же поверхностный, как и прежние обвинения в бездушности и черствости. Вдумаемся, в самом деле, почему сотни раз вид немощных стариков и старух, просящих подаяние в подземных переходах, оставляет нас равнодушными, а в другой раз совершенно бескорыстно мы бросаемся вдруг помогать?
«А черт его знает!» — ответил один мой знакомый на мои приставания с этим вопросом. Хорошо черту, но хотелось бы узнать и нам.
Заметим для начала несколько моментов. Чувство милосердия возникает в нас спонтанно, вдруг, нежданно-негаданно, стихийно, бессознательно, не контролируемо.
Во-вторых, оно абсолютно бескорыстно, без расчета. Если и есть корысть, мы его не осознаем, не знаем, не рефлексируем.
В-третьих, это чувство возникает «из меня», изнутри, а не по чьему-то совету, призыву, тем более, приказу.
В-четвертых, возникает как команда, как приказ, как стимул, отменяющий все прочие, кроме одного, данного — милосердствования. Это чувство, как бы подавляет и отменяет все остальные. Оно становится полным властителем нашего бытия, внутреннего и внешнего, мысленного и практического.
Как оно возникает? Почему возникает? Что оно такое? Вот вопросы, которые вопиют, требуя ответа, чтобы понять суть милосердия. Но прежде еще одно отступление «по поводу».
Если чувство милосердия возникает спонтанно, вдруг, непредсказуемо, то все, что планируется заранее, как бы хорошо, нравственно оно не было, не имеет отношения к милосердию. Это может быть хорошо, сто раз, миллион раз замечательно, но это что-то другое, чем милосердие. Чувство милосердия не планируется заранее, оно возникает вдруг, неожиданно, спонтанно. Если в мое желание помочь обездоленному вклинивается «трезвая мысль», что отдам только то из кошелька, без чего могу сам обойтись, то будьте уверены — это не милосердие. Все, что угодно, тоже положительное, миллион раз пусть будет положительное, но не милосердие. Милосердие нерасчетливо, не обдуманно-расчетливый шаг помощи бедному, а спонтанно возникающий акт состояние-деяние. Поэтому, если планируют, когда, где, кто, как, кому, сколько, за что, зачем и почему будут помогать и сострадать, то это не милосердие.
Милосердие — это боль, которая возникает бесконтрольно, подсознательно. Причем боль не локальная, сосредоточенная где-то на отдельном пятачке души или тела. А боль всеобщая, которая возникает и тут же гасит все остальное в человеке: и чувственное, и сознательное. Остается она одна — эта боль, которая «заливает» всего человека сразу и целиком. Потому оно, милосердие, и не может пройти мимо обездоленного, страдающего, униженного — боль не пускает. Потому оно и не позволяет думать и рассчитывать — хватит или нет на молоко, не помру ли сам с голоду и так далее. Милосердие утопило в боли все другие чувства и мысли. Оно — всеобщее, всеобъемлющее чувство. Эта боль превращает на некоторое время человека в сомнамбулу, в бессознательное существо, вынув из самых дальних и глубоких уголков нашей души какие-то древнейшие механизмы бытия (или со-бытия) людей.
Мы полагаем, что в этот миг человек возвращается в состояние своего далекого ископаемого предка, когда субъективный механизм, ныне называемый «милосердием», был, возможно, единственным социальным приобретением людей, отличающим их от животных.
Чувство милосердия пронизано, насквозь пропитано этой подсознательно возникающей и всеобъемлющей болью, которая отменяет (тормозит, обрывает, консервирует, абортирует) все другие генетически более поздние чувства и мысли, все другие возможные степени свободы выбора, оставляя одно единственное — помочь себе подобному страдающему сородичу. Категоричность милосердия, вероятно, от того, что оно когда-то было единственным социальным качеством становящегося человеком троглодита. Возможно, это первое, самое древнее состояние, с чего человек начинался как коллективное существо.
Но как она возникает — эта боль? Ясно, что она провоцируется видом обездоленного. Но почему же тогда не всех и не всегда провоцирует этот вид несчастья других? Почему страдания и унижения других людей порой облегчают собственные тягостные переживания человека, почему становится не так грустно от своей нелегкой жизни, видя, что другим еще хуже? Почему вид того же самого попрошайки, мимо которого проходил бесчувственно сто раз, вдруг может пронзить болью милосердия? Боль, да и еще такая, что шага дальше не ступишь, не перешагнешь через нее, отменив, отстранив, отложив в сторону или на другое время. Почему вид одних обездоленных «запускает» механизм милосердия, а вид других — нет?
Теперь придется вернуться к механизмам имитации и резонанса, рассмотренным выше. Вид обездоленного провоцирует боль, минуя сознательные формы и каналы, подобно зеванию или смеху. Все происходит как бы беспричинно и сознательно немотивированно. По принципу имитации, через которую просвечивает механизм резонанса. Чтобы сработал резонанс, нужна не только звучащая струна (боль обездоленного), но еще и настроенность на эту волну резонирующей струны. Явление милосердия, включающее двух людей, начинается с человека, просящего милостыню, страждущего, нуждающегося. Звучит его беда, кричит его боль, которая в одних возбуждает резонансом отдающуюся боль, а в других нет. Другие, равнодушно или даже злобно бурча, проходят мимо. Но это совсем не означает, что они бездушны, черствы, не способны ощутить чужую боль. Вовсе нет. Они проходят до поры до времени. Не исключено, конечно, что кто-то так и никогда не испытает этой боли, лежащей в основе милосердия. Наверно, и такое может быть, хотя в нашем тесном и неустроенном мире это маловероятно, да и есть еще и внешний эквивалент этой боли — смерть. Небытие находится на границе, от которой нас отделяет чувство милосердия. Человек со своей способностью милосердия находится по эту сторону социального бытия. Милосердие как способность есть демаркационная линия, отделяющая человека от биологического основания homo sapiens. По ту сторону милосердия — для человека начинается зона бесчеловечности, где уже нет и не может быть ничего человеческого. Резонанс милосердия — глубинная основа человечности (гуманизма). Когда же возникает этот резонанс, порождающий боль милосердия? На наш взгляд, тогда, когда в обездоленном бедолаге, в его жесте, или мимике, или в повороте головы, или в форме прически, или в движении кадыка, или в блеске глаз, или в конфигурации бровей или ушей, или в мимолетной нотке голоса, или в ритме дыхания, или изгибе воротника рубашки, или в позе, или в запахах, от него исходящих, — хоть в чем-то мелькнет, появится то, что есть в данный момент в проходящем мимо человеке, хоть маленькая черточка — реальная, мнимая, мыслимая, настоящая, прошлая или даже предполагаемая в будущем. Резонанс возникает тогда, когда человек видит и чувствует в другом человеке самого себя. Это необъяснимое, мимолетное, неуловимое, но абсолютно созвучное со мной (внешне или внутренне) фиксируется не умом, не сознанием, не мышлением, даже не краешком ума. Не по умозаключению типа «дам бедолаге мелочь, никто от несчастья не гарантирован и я в том числе, спаси бог от этого. Сейчас я помогу, случись, что со мной, может, тоже найдутся добрые люди». Если сработает такой механизм — это разумное деяние (сознательная благотворительность, филантропия), а не милосердие. Тоже хороший поступок, но не милосердие. В нем есть расчет, корысть, пусть даже лишь предполагаемая, отсроченная по времени и отодвинутая в возможность, но все-таки есть. Милосердие как бездумно, так и бескорыстно полностью. При резонансе милосердия человек видит себя в обездоленном не умом, а, как раньше говорили, сердцем, т. е. подсознательно. Действует механизм резонанса и имитации одновременно. Чужая боль и беда, минуя или не доходя до сознания, обхватывают человека сразу и целиком всего, упрощая его до одной единственной мгновенной боли, всепоглощающей и нестерпимой. Подсознание подменяет на мгновение прохожего и просящего милостыню. Прохожий превращается по какому-то признаку, который никак не отслеживается сознанием и помимо его воли, в грязного нищего. Чужая боль становится своим. И она не осознается как чужая боль, а воспринимается как собственное состояние, ибо телесно все остается на своих местах. Милосердие — это подсознательное духовное общение, контакт, единение с подобными самому себе существами, наидревнейшая форма социальной коллективности. Более того, милосердие — это подсознательное духовное проникновение, диффузия, конвергенция душ людей. В резонансе милосердия соприкасаются души в чистом, так сказать, виде: душа с душой непосредственно, а не через речь или слова и дела.
В историческом развитии люди создали, установили и приняли много хороших правил общежития. Но все они опосредованы через внешние контакты людей, через внешние формы и способы взаимодействия. Под этими культурными нормами оказалась погребенной та начальная, доисторическая (акультурная, асоциальная, доинтеллектуальная) форма взаимопонимания и контактов людей. Когда появились новые, сознательные, оговоренные, санкционированные обществом формы взаимопомощи и взаимопонимания, милосердие оказалось в зоне подсознательного (бессознательного), стихийного, спонтанного, нерегулируемого сознанием поведения людей.
Прохожий в ситуации духовного резонанса чувствует не конкретную боль попрошайки, который в данный момент может чувствовать себя совершенно здоровым и телесно, и душевно. Чувствуется боль социальная, боль всего социума, в котором и тот и другой живут. Боль милосердия — это боль, возникающая тогда, когда человек бессознательно почувствует себя в роли общества в целом. Он отождествляет себя со своим «мы», со своим обществом, которое в лице этого попрошайки болен и страдает.
Отметим, что для современного человека, с его современным научным (философским) мировоззрением, резонансная боль есть возврат к давно минувшему состоянию первобытного способа контакта, когда отношения людей еще не были опосредованы достижениями культуры. Через пласты вековых культурных накоплений, отложившихся в исторических типах мировоззрений, которые в «снятом виде» (в Гегелевском смысле) находятся в современном мировоззрении, вдруг на поверхность, пусть на мгновение, прорывается тот исходный способ взаимопонимания и общения, с которого началась вся культурная история человека. Боль милосердия возникает спонтанно. И виновато в этом подсознание, которое, натолкнувшись на нечто подобное себе в другом человеке, на мгновение соединяет людей в одно нерасчлененное на отдельных индивидов общество. Милосердие поэтому чувство не просто подсознательное, скрытое от разума, а чувство метафизическое. Через милосердие мы чувствуем не просто другого человека, не просто его боль, а чувствуем все наше с ним и с другими общество, его неблагополучие, его болезнь. Боль милосердия — боль общественная, хотя возникает в отдельном человеке. В своем милосердии человек обнаруживает наличие в себе человеческого начала, скрытого от его разума уже веками исторического развития. Наличие милосердия — бесспорный факт, несомненное доказательство того, что человек принадлежит сообществу разумных существ, которые творят культурный пласт бытия. Испытавший чувство милосердия может быть уверен, что в нем есть первичное начало социума — человечность (гуманизм).
Чужая беда, абстрагированная от всего индивидуального, становится болью человека из-за того, что подсознание отождествило обездоленного с обществом в целом с «мы». Индивид в такой ситуации, как и его далекий первобытный предок, ничего от себя импровизировать не может. Он вынужден действовать как нераздельное целое со своим обществом, так как действует оно в целом. Чувствуя боль, общество стремится избавиться от этой боли. Для этого человек должен ликвидировать боль, выйти из нее. Каким был механизм этого, мы можем судить и по поведению современного человека, способного на милосердие: помочь себе подобному, безальтернативное отчуждение еды или других средств поддержания жизни. Понятна и боль общества: ослабление, голод, болезнь, инвалидность, смерть членов общества. Общество как целое есть метафизическая подсказка индивидам как сохранить друг друга для блага всех и каждого: путем взаимопонимания и взаимопомощи. Общество через механизм милосердия подсказывает путь гуманизма, человеческого развития культурных способов выживания. Вылечить общество от болезни, а тем самым и самих себя, можно одним путем: надо быть «дающим», а не просящим. «Просящее общество», как и просящие милостыню люди, — это боль болезни, которую могут излечить лишь люди, способные на резонансные контакты, на духовное милосердие, лишь люди, обладающие способностью к метафизическому общественному (гуманистическому) единству.
Чувство милосердия — это боль, возникающая как подсознательный резонанс чужой беде; боль, которая неумолимо, «роковым образом» терзающая до тех пор, пока не направит действие на оказание помощи попавшему в беду. Только так можно избавиться от этой боли, которая из-за того, что остается неразвернутой, в полной мере и не ощущается. Она как болезнь, которую «сняли» обезболивающим лекарством, но от которого не вылечили. Надо полагать, что у наших далеких предков этот механизм милосердствования был одним из важнейших механизмов совместного выживания: совместного противостояния внешним силам природы и совместного противостояния внутренним зоологическим инстинктам. Оно, собственно, есть механизм пресечения животного эгоизма, «зоологического индивидуализма», т. е. первый шаг на пути к социализации.
Разумность выросла из этого способа духовного общения, взаимовлияния и «взаимопонимания». Последнее в кавычках, ибо это было не понимание в современном смысле, а нечто вроде телепатии, где нет развернутого изложения, а есть полное сопереживание, совпадение состояний в полном индивидуально-общественном объеме. Когда разум окрепнет, он закроет этот способ общения, единения, отодвинет его на периферию способов духовного контакта людей. Очеловечивание людей начиналось с подсознательного уровня, бессознательно, ибо сознания в современном смысле еще не было. Милосердие было лишь основанием возникновения сознания, фундаментом его коллективности. И ныне, когда сознание что-то не успевает и не может, вдруг это древнее основание на мгновение свергает разум с его пьедестала и берет проблему духовного единения (общения) людей в свои руки. И мы на мгновение превращаемся в того человека, с которого люди начали свое восхождение к гуманистическому (культурному) существованию. Но власть разума уже утвердилась. И пути назад нет. Но прошлое начало человечества в каждом из нас как наше собственное человеческое начало, основание всех наших гуманистических (культурных, социальных, человеческих) качеств.
Сегодня мы, «бездумно» отдав попавшему в беду, может быть, даже последний кусок хлеба, от которого, возможно, зависела наша собственная жизнь или жизнь наших детей (таким категоричным был этот механизм общественного благополучия в те далекие времена — сильнее инстинкта самосохранения и сохранения потомства), мы быстро рассчитываемся с этим «кошмаром» прошлого и возвращаемся в «светлый» мир сознательного общественного бытия, где, быстренько подсчитав убыток, можем даже забрать обратно пожертвованное или ищем оправдательные разумные аргументы своей, как мы теперь считаем, «глупости». Сознание позволяет, в отличие от милосердного общения, быть индивидуально счастливым даже во время чумы, если она тебя и твоих близких не коснулась. Пир во время чумы охраняет наше сознание, не пропуская сюда диктат подсознательного милосердия. Если оно на мгновение и вырвется на свободу, то сознание тут же накидывает на него узду «здравомыслия».
Есть еще один момент, который требуется подчеркнуть. Акт милосердия не начинается и не кончается одним человеком. Есть другой полюс — обездоленный. Все, что мы говорили до сих пор о нем, сводилось к одному: он — попавший в беду человек, который как член общества свидетельствует о его неблагополучном состоянии. Вопрос — почему попал в беду — тоже интересный, но сейчас мы зададимся другим вопросом: почему именно этот, а не другой обездоленный провоцирует наше подсознание выйти из-под контроля сознания? Почему не сознание, а подсознание проводит идентификацию человека и нищего? Если бы в этой процедуре участвовало сознание, современному человеку было бы легче. Он бы с легким сердцем и с такой же легкой совестью мог придумать сотни-тысячи причин и оправданий, чтобы не расстаться с тем самым грошом, не говоря уже о более солидных жертвах. Например, отложил бы дело благотворительности до дня зарплаты или пока не исполнится какое-либо желание, не пройдет какая-либо опасность. Сознание сумело бы найти аргументы против совести, которая срывает сознание, оголяя подсознание с его способностью к непосредственному духовному контакту — милосердию.
Вспомним ситуацию: милосердие спонтанно возникает, когда человек понимает подсознанием или подсознательно видит в попрошайке себя. Но нормальный человек не может с протянутой рукой просить милостыню, это чрезвычайно тяжело, ибо в обществе это не принято. Если бы мог, то стал бы таким же попрошайкой и никакой боли не испытывал. Все дело как раз в этом. Прохожий и просящий милостыню нищий по разные стороны общественно среднего стыда, чувства стыда. Нищий настолько уже унижен, что оказался за порогом стыда. Стыд — роскошь благополучия, присутствия жизни в рамках культурного бытия. Великий Гегель как-то заметил, что «в стыде именно заключается отход человека от своего природного и чувственного бытия. Животные, не дошедшие до того отхода, не знают поэтому стыда»{2}. Подсознательный резонанс милосердия срывает стыд, имитирует попрошайничество, оголяет мое единственное человеческое начало и умение быть единым с себе подобными, делает меня милосердным, что с позиции сознания бессмысленный поступок. А что бессмысленно, то с позиции «умного» человека глупо, ненормально, в интеллектуальном смысле бесстыдно. Став таким, я могу совершить бесстыдный поступок по отношению к себе подобному — дать ему милостыню, безвозмездно отчуждать от себя что-то. Между нами происходит общение за пределами стыда: я — безвозмездно (бесстыдно) отдаю, дарю, угощаю, он — безвозмездно берет, паразитирует. В этом поступке человек перестает быть современным, разумным общественным субъектом, он становится снова абстрактным «человеком вообще», образующим ядро духовного бытия любого человека любой эпохи и любого общества на любой временной точке истории. Сделав пожертвование, принося жертву прошлому человечества, отдав дань тому, с чего люди когда-то начались, человек современный возвращает себе настоящее социальное время. Вместе с этим возвращаются трезвость мысли, практическое разумение, утилитарные ценности, конкретные бытийные смыслы, стыд, корысть, расчет и т. д. — все атрибуты умного общественного человека.
Боль милосердия — это боль стыда, оставленного без своей разумной социальной опоры. Просящий шагнул за черту асоциальности. Вспомним совет Воланда Маргарите Николаевне: «Не просите! Никогда и ни у кого не просите!» Смысл этого совета сатанинский: сохраняйте благоразумные свои глупости, не теряйте своей исторической ограниченности, не провоцируйте милосердие. Превращение прохожего в просящего милостыню нищего есть отчуждение социальной ограниченности, конкретности, стыдливости живой разумной души. Неудивительно, что это болезненно, ибо современный человек вжился в эту конкретную культурность, спрятав в тайники подсознания свою исходную гуманистическую сущность — способность милосердия. Абстрактный (в этом смысле — идеальный) человек оказался окутанным толстым слоем тысячелетней культуры. Милосердствующий оказывает помощь не просто тому, кого пожалел (жалость тут не при чем, она из области разумного бытия), а именно просящему милостыню. Просить помощь и просить милостыню — вещи абсолютно разные, даже противоположные. Уподобление кому-то другому не вызывает боли, мы постоянно этим занимаемся, стараясь быть похожими на известных политиков, писателей, ученых, актеров, учителей, понравившихся знакомых, друзей и т. д. А уподобление тем, кто там, по ту сторону, означает «смерть» моей социальности, моего разумного бытия, разумно понимаемого человеческого облика. Здесь превращение в далекого совершенно дикого предка, который стоит на старте истории культурного накопления гуманистических средств общения и коллективного выживания. Современному человеку невмоготу снова оказаться в начале истории, там, откуда он бежал все эти годы, десятилетия, столетия, тысячелетия истории человечества. Именно от этой перспективы снова оказаться у истоков истории откупается милостыней современный человек, откупается от своего филогенетического прошлого, который вдруг актуализировался в современной повседневности. Обездоленный, вышедший на улицу попрошайничать, стал уже вне современного общества, он выпал из него, он стал «не одним из нас». Он внешне такой же, но его метафизическая суть иная, он на другой точке исторического вектора человечества. Поэтому его внешнее сходство со мной травмирует мое духовное состояние способом резонирования. Он напоминает мне, что во мне и в каждом из нас, благополучных, сидит такой же, как он, только спрятанный под культурными бутафориями. Если убрать декорации, за ней все мы одинаковые — бесстыдные, бессовестные, неразумные, но способные к милосердию, значит, все еще люди, способные быть людьми. Милосердие современного человека — это сопротивление упрощению до первобытной первозданности человеческого в человеке, борьба за свободу быть индивидуальным, а не тотально общественным, каким был первобытный человек. Милосердие современного человека — это сопротивление первичному духовному резонансу стремящегося отменить накопленные тысячелетней историей культуры разумные способы общения, взаимопонимания, взаимопомощи. Чувство милосердия — смесь стыда и вызванной им боли — стоит на границе между «зоологическим человеком» и культурным общественным субъектом. Милосердие с той стороны, которая обращена к первобытному дикарю, есть боль, а с этой стороны, обращенной к нам, к сознанию, есть стыд.
Дискуссионный итог.
Ничего хорошего в чувстве милосердия нет. Во-первых, это боль, мука. Во-вторых, стыд. В-третьих, в нем ничего полезного для современного общества нет, ибо оно функционирует по законам культурных норм, а не подсознательных метафизических способов коммуникации людей. Идеал общества — состояние, когда ничто и никто не будет провоцировать милосердие резонансом и имитацией боли и страдания.
И призыв к милосердию — это призыв стать тем самым дикарем, социальность которого базировалась на рефлексе имитации и духовного резонанса. Призыв вернуться к тем формам социальности, которые были обусловлены не разумом, а инстинктами. То милосердие было милосердием из-под кнута природной необходимости, оно было тотальным, безальтернативным, несвободным. Милосердие не может быть вызвано призывами и инструкциями. Оно было естественным компонентом возникающего из недр животного мира человека.
Если есть милосердие гуманистическое (культурное, сознательное), если оно будет создано и представлять собой непосредственное взаимодействие (проникновение) разумной духовности людей, то сегодня даже его контуры не наметились.
Истинное милосердие возникнет в далеком будущем, если это будущее у человечества есть, и оно будет не инстинктивным, а культурным милосердием, т. е. гуманизмом в истинном смысле этого слова.