"ПОЗИТИВНЫЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ" ОТТО ФРИДРИХА БОЛЬНОВА

"ПОЗИТИВНЫЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ" ОТТО ФРИДРИХА БОЛЬНОВА

Почетный профессор Отто Фридрих фон Больнов (1903 -1991) — довольно заметная фигура среди представителей экзистенциальной философии. Он преподавал в Геттингене, Гисене, Майнце» Тюбингене. Четверть века был редактором центрального журнала «Zeischrift f?r P?dagogik» и долгое время сотрудником журнала «Zeischrift f?r filo-sophische Forschung*. Его философские идеи отражены в более чем 200 статьях и более 30 монографиях. Среди них «Философия жизни Ф. X. Якоби» (1933), «Дильтей. Введение в его философию» (1936), «Сущность настроений» (1941), «Экзистенциальная философия» (1943), «Педагогика немецкого романтизма от Арндта до Фрёбеля» (1952), «Простая нравственность» (1947), «Человек и пространство» (1953), «Новая защищенность. Проблема преодоления экзистенциализма» (1955), «Немецкая экзистенциальная философия» (1953), «Рильке как поэт нашего времени» (1956), «Философия жизни» (1958), «Исследование по педагогике и антропологии» (1958), «Требование человечности» (1961), «Мера и чрезмерность человека» (1962), «Экзистенциальная философия и педагогика» (1962), «Французский экзистенциализм» (1965), двухтомные ?философия познания» (1970, 1975) и «Исследования по герменевтике» (1982, 1983), «Otto Fridrich Bollnow im Gespr?ch» (1983). Его концепции стали известны еще и потому, что были взаимосвязаны с педагогическими, этическими, психологическими, гносеологическими теориями» которые он развивал, как и «достойное похвалы» (по оценке Г. Гадамера) изложение идей Дильтея. Дильтея и Ницше Больнов считал мыслителями, обозначившими поворот западной философской мысли к жизни «как к творческому фону* бытия. К тому же заслуги Дильтея как ученого он видит в том, что тот превозмог «неопределенность философии жизни» и объединил «философское мышление с сопутствующей работой науки».

Собственно его философская концепция (часто определяемая как эклектическая) «позитивной» реформации экзистенциализма тесно связана 1) с разрабатываемой им «новой» «философией познания», опирающейся на герменевтическое истолкование «целей, сущности и функций познания во взаимосвязи с жизнью человека»; 2) с философской антропологией, дополняющей личностным содержанием герменевтическое требование историчности; 3) «этическим» преодолением иррационализма и негативизма традиционной философии существования через утверждение обоснованного оптимистического мировосприятия на основе «мозаики» или «феноменологии добродетелей» и 4) с философией истории.

В отечественной литературе о влиянии философии О. Ф. Больнова на формирование философской антропологии и герменевтики писали Б. Т. Григорьян, П. П. Гайденко. Эволюцию философских взглядов рассматривали С. Ф. Одуев, Б. И. Головко. «Позитивноепреодоление» экзистенциализма кратко интерпретировали А. С. Богомолов, Р. М. Габитова, Б. И. Головко, Б. Т. Григорьян, Л. И. Неделя, С. Ф. Одуев, В. И. Ртищев, В. И. Сафьянов. Однако переводы его работ на русский язык так и не были осуществлены, как, впрочем, и других центральных фигур экзистенциализма — «Философии» К. Ясперса, «Бытие и ничто» Ж.-П. Сатра, «Феноменологии восприятия» М. Мерло-Понти. В последние годы были переведены «Миф о Сизифе» и «Бунтующий человек» А. Камю, «Бытие и время» М. Хайдеггера, «Введение в экзистенциализм» Н. Аббаньяно, избранные произведения Г. Марселя,

С. де Бовуар, Да, конечно, мы должны отличать основателей французского и немецкого экзистенциализма и, так сказать, «второй эшелон» философского направления, к которым относится и О. Ф. Больнов. К этому «эшелону» причисляют Ф. Хайнемана (также предпринявшего реформацию экзистенциализма в направлении «поисков смысла» , «поисков души» в бездушном мире), Г. Хайзе, О. Беккера, Н. Аббаньяно, Э. Пачи, А. Ведальди, Л. Парейсона и К. Уилсона с его «новым» «феноменологическим экзистенциализмом». Среди религиозно ориентированных мыслителей отметим представителей протестантской «диалектической теологии» (Барт, Бультман, Бруннер, Гогартен), католической теологии (Гвардини, Прживара, Хэкер, Вуст).

«Экзистенциальная философия» (написанная Больно-вым в 1942 г., публикуется в 1943 г., а затем с некоторыми изменениями в 1955 г. и 1964 г.) предлагает читателям понимание основных понятий и положений философии существования, ее границ и тенденций развития. Она также намечает механизм ее соединения с педагогикой, этикой, теорией познания, антропологией для придания теории общезначимых практических функций. Следует отметить, что ко времени второй публикации работы произошли огромные изменения, включившие в себя конец Второй мировой войны, появление социалистического лагеря и «холодную войну», существенные социально-экономические изменения в Европе и в мире, как и в сознании европейца, трансформацию экзистенциальной философии как в Германии, так и в Европе. Сама работа своей общедоступностью и строгой логикой (что видно из оглавления) больше походит на философскую публицистику или на популярный учебник, когда изложение пестрит историческими экскурсами, обобщающими отступлениями, ссылками на жизненные примеры, которые акцентированно подкрепляют принципиальные конструктивные моменты теории, с опорой на апробированный философский язык. С другой стороны, это и исследование-манифест определенной культурной реальности, обусловившей появление философии экзистенциализма, с четко выраженными метафизическими идеями, с конструктивным настроем, в котором концепции Кьеркегора, Хайдеггера и Ясперса (как и интерпретации Ганса Липпса, в части замены страха на стыд, свободного использования понятия существования) как бы выражают сущность основоположений композиции, представленной автором. Правда, Больнов полагает, что французский экзистенциализм произволен от немецкого, поскольку воспринял «развиваемые в немецкой экзистенциальной философии начинания». (Напомним, что Г. Марсель начинает писать «Метафизический дневник» в 1913 г.) При этом Больнов считает, что французский экзистенциализм «запоздал информационно» для немецкой мысли. С другой стороны, он сознательно отстраняется от «богатого развития французского экзистенциализма» (в трудах Сартра, Камю, С. де Бовуар, Мерло-Понти, Марселя, Мунье), как и «несущей основы творчества» на почве «тревожности чувства авантюрности человеческого бытия» у таких литераторов как А. Сент-Экзюпери, А. Мальро, Т. Е. Лоуренс, Е. Юнгер, Й. Вайнхэбер. Эта отстраненность от единичных ее вариаций (которые прилагает и он), как исследователя-творца, вызвана необходимостью получения полной картины этой философии (находящейся в развитии) и изложения изначальной, эталонной философии экзистенциализма, через которую пролегает путь к «окончательной безусловности философии». Он прилагает к основополагающим идеям схему «чистой» экзистенциальной философии, используя «идеально-типическое» М. Вебера в качестве герменевтической методологии. В дальнейшем он толкует экзистенциализм в тесной связи с намерениями каждого философа преодоления исходной традиции, которые достаточно различны в своих устремлениях,

Больнов не расходится в трактовке генеалогии философии существования с принятой традицией, считая ее бесспорным основателем С. Кьеркегора, который был открыт по-настоящему в конце 20-х гг. XX века, а ее непосредственной предшественницей — радикализацию философии жизни Ницше и Дильтеем. Однако он не вспоминает о феноменологии Гуссерля, внесшей свой вклад в становление и развитие экзистенциализма, как в немецкой, так и французской его ветви. Отсутствуют и упоминания о российской экзистенциальной мысли (Достоевский, Шестов, Бердяев), но кратко анализируются ее стороны в творчестве Рильке, Кафки и Унамуно, Все это наводит на мысль, что он придерживается хайдеггерианской традиции в прочтении экзистенциализма, которая очевидна в силу информационного неведения, касающегося становления французской философии существования.

После представления первичного ядра потребности в экзистенциальном философствовании, как разочарования в «любой объективной вере», и возврата к собственной глуби, в которой и только возможно добыть опору жизни, констатируется, что это «предельное, глубинное ядро человека» и обозначается (заимствованным у Кьеркегора) понятием существования» Понятие экзистенциального существования, как мыслительное выражение решающего переживания в человеке, характеризующегося неоспоримой окончательной отрешенностью, обозначается как «экзистенциальное переживание». Больнов и представляет схему, обязательную для ясного понимания экзистенциальной философии — четкое постижение этого переживания и основанного на нем понятия экзистенциального существования. Для обозначения человеческой жизни вводится нейтральное понятие, равнозначное понятию существования, понятие личного бытия — Dasein.

Исходя из богатства «переживания существования», «так-бытия» («das So-sein», которое вспомогательно по отношению к базовому «Dasein» — «здесь-бытие», «тут-бытие», «вот-бытие», «присутствие»), он раскрывает понятие существования, которое лежит «по ту сторону» всех содержательных данных и является «внутренним ядром человека», «неделимо и прекращается, когда человек мертв или душевно невменяем». «Существующий мыслитель» обращает внимание не на среду чистой мысли, а более акцентирует внимание на потребности и предпосылки своего бытия, мыслит моментами. Возникающий экзистенциальный опыт в культурно-философском плане он демонстрирует на сравнениях с опытом негативной теологии христианства и мистического опыта.

Экзистенциальный опыт строится на эмоционально-антропологически определяющей основе страха уничтожения, которая отсутствует в мистике. Он показывает, что экзистенциальная философия решительно разрывает бытие и мышление. Переживанию существования способствует пограничная ситуация смерти, опыт конечности человеческого бытия, что поворачивает мышление к житейским, временно-историческим предпосылкам его бытия, когда субъект внутренне участвует в своем мышлении. Происходит отрыв мышления отдельного, конечного человека от превосходящей его целостности всеобщей жизни, мира. Опыт пограничной ситуации и дает полное и конкретное понятие существования, которое направляет человека к самому себе и вынуждает его на поведение, которое Хайдеггер определяет как «решимость». Отрешившееся от мирской обусловленности, существование оказывается подвижничеством, а жизнь — глубоко антагонистическим единством смерти и вечного возрождения или воли к существованию (X. Ортега-и-Гассет), опасности и дерзкого вызова опасности.

Само понятие существования, по Больнову, фундаментально для западноевропейской мысли и восходит к различию между essentia и existentia сущего. Если essentia свидетельствует, что есть нечто, обозначает «так-бытие», сущность вещи, то existentia направлена на то, что нечто есть, обозначает бытие в смысле «вот-бытия*. Экзистенция подразумевает человеческое бытие, вырастающее на почве экзистенциального переживания. Существование нельзя мыслить чисто пространственно, налично, предметно, а лишь динамически нестабильно в опыте, который связан с напряженной рефлексией Dasein. Существование охвачено экзистенциально-философским знанием. Оно возможно как на основе отказа от понятийных формулировок, приведения его к экзистенциальному переживанию (Кьеркегор, Ясперс), так и через «содержательные данные определенного “Что”, когда "сущность” Dasein состоит в его существовании* (Хайдеггер). Больнов излагает Dasein как фундаментальный экзистенциал — «это сущее, что мы есть сами», т. е. сводит его к бытию конкретного индивидуума. Но Dasein уже есть то, что отличает человека от неодушевленного бытия (просвет бытия), и их уподобление животным (бытие масс, Dasein у Ясперса).

Dasein отличается от бытия внешних предметов способностью относиться к самому себе и потом к своей трансценденции (Ясперс). У Хайдеггера существование по своей сущности и есть трансценденция, которое указывает в преодолении свыше себя на другое — от внешнего приданного бытия человеку до самого человеческого Dasein. Время здесь присутствует потому, что смерть, раскрывая человеку конечность его бытия, уже присутствует в жизни, поскольку профилирует дазайн, задает ему собственную временность, новое качественное время в противовес количественному. Существование нельзя мыслить пространственно, оно добывается в прорыве, в прыжке, в мгновении, в преодолении трансценденции. Но судьба Dasein есть его история, в личной перспективе вмещающая Историю через экзистенциал повторения, через повторение вновь возможности (усиление интенсивности) существования в душе единичного. С решимостью встречай мгновение, предельное напряжение Dasein.

Существование в своих характеристиках (целостность, неделимость, безусловность, скачкообразность появления и исчезновения, энергийность) имеет отношение к подлинному человеческому бытию. Но «человеческое бытие в своей сущности чуждо мышлению», переживающий, «экзистирующий» мыслит моментами. Бытие — определенного рода событие. Здесь у Больнова намечено как бы чередование состояний, как у Хайдеггера (просвечивание-утаивание), — достижение и потеря существования. Моменты событийности оказываются моментами-событиями того или иного вида, наподобие дешифровки Сартром судьбы Г. Флобера («Идиот в семье»). Экзистенциальная философия у Больнова имеет два полюса — переживание существования и переживание смерти (трагизм, драматизм, эмоциональная напряженность и экзистенциалы — тревожность мира, незащищенность Dasein, пограничная ситуация и др.). Dasein — пограничная ситуация границы существования человека, но ему присущ и «онтологический страх* как «страх головокружения свободы», страх ежем-гновенного ничто; но есть и страх собственной смерти, ощущение опасности, чуждости окружающего мира, «Бытие-в-мире», «заброшенность» Dasein можно понимать двояко: «на почве человеческой конечности» и «из первоначального опыта полагания границ в существе самого человека».

Раскрывая образ человека в экзистенциальной философии, Больнов противопоставляет его «замкнутому» пониманию в философии прошлого: современность уходит от него через принцип неопределенности в экзистенциальной сфере, через богатство антропологических данных. Демонстрирует подобное Больнов в сравнении с философией жизни. До определенного момента экзистенциальная философия и философия жизни шли вместе, а затем последняя отстала, поскольку экзистенциальная философия радикализирует в эпоху модерна философию жизни через субъективизм (экзистенциальный, исторический, биологический), восстающего против идеалистического «холодного» объективизма. Так Целое мыслится уже под определенным углом зрения живого Я (Dasein), включенного в это огромное Целое. Радикальность же экзистенциальной философии состоит в том, что посредством существования она исключает Dasein из Целого, разрывает их путем несводи-мости. Если философия жизни не в силах охватить мир, совокупную жизнь из-за сложности, а деятельность не может освоить частности мира, из-за его величины и долговечности по отношению к краткости человеческой жизни, с которой он хронологически состоит в единой размерности, то в экзистенциальной философии мышление несводимо к бытию, а деятельность неизбежно ситуативна, уникальна в любой точке дистанции, время же задается самим существованием. «Экзистенциальная философия стоит на жизнефилософской почве соотнесения всех объективных порядков с их происхождением в человеке» и разыскивает внутри него прочную точку, на основании которой и преодолевается неопределенность философии жизни. Жизнеутверждающая философия жизни (общей Жизни и Я) заменяется философией драматизма единичного существования, со-бытия с другими. Даже одиночество Dasein есть со-бытие в мире. Сфера других, — первоначально данная человеку часть мира, из которой в ходе детского опыта выделяются животная, растительная жизнь, неодушевленное бытие, совместное бытие двух типов. Первое — экзистенция, но есть и масса — нечто среднее между типом совместного бытия и типом бытия-в-мире, сообщество противостоит подлинному отдельному Dasein. Прорыв к существованию необходимо исполняется в одиночестве единичной души, а каждый — в принципе есть как другой. Человек — не он сам, а в нем живет das «man», масса — омассовленное общественное бытие, которое с необходимостью разрушает экзистенцию и ставит опасности современности. Но чтобы пробиться к подлинности, освободиться от оков массового бытия, она вынуждена обходиться этим сообществом, а затем через новую форму экзистенциальной общности (Ясперс) формируется «подлинное со-бытие»(Хайдеггер), т. е. возможность реализовать подлинное существование не в замкнутой единичности, а посредством экзистенциальной коммуникации выйти к другим экзистенциям. Так и определяется другой путь — экзистенция и экзистенции, формирование экзистенциального сообщества.

Экзистенциальная коммуникация — ограничена драматическими моментами встречи. Экзистенция прорывается, пробивается к подлинности, одна экзистенция зажигает другую, и само общение выглядит, по цитируемым словам Ясперса, как «любящая вражда», как становление открытостью. Сообщество характеризуется также разговорами, любопытством и двусмысленностью, что выводит на проблемы языка и речи, которые у Больнова представлены достаточно обособленно. При встрече язык становится прозрачной средой.

Каковы границы экзистенциальной философии? Они обозначены достаточно: историческая обусловленность (экзистенциальная философия — последнее прибежище ставшего бессмысленным внешнего мира, когда новая ситуация заставила вновь выйти из кризиса экзистенциальной философии), выражение неснимаемого напряжения в самом человеческом бытии (Dasein), которое обуславливает неразрешимое противоречие экзистенциальной философии (вырождение «экзистенциальной опоры» в «рафинированное самонаслаждение», в бегство в личную сферу, опустошающим занятием самим собой) и философии жизни и мира. Больное пытается синтезировать обе крайности, которые совпадают с «естественно-историческим» здравым смыслом, продолжающейся жизнью. Таким образом, содержательная философия жизни и мира будет складываться через исторически обусловленную точку зрения с другими равноправными воззрениями, а единство — закрепляться в плоскости экзистенциального. Жизнь дает общую содержательную канву для Dasein, а конкретизация жизни включает любовь и признательное доверие, надежду и уверенное мужество к будущему. Факт философствования укрепляет в том, что жизнь состоит не только из Ничто и «тоски», но и из соревновательной, агональной радости, существенной проблематичности и игры теории. Однако «построение нового человеческого бытия удается все же лишь на основе силы вновь обретенной веры» и новой пробужденной «верорасположенности».

Обоснование «позитивной» философии экзистенциализма у Больнова намечается уже в этой работе. Как он пишет, новое движение в позитивном ракурсе выводит за пределы экзистенциализма. К нему он причисляет позднего Рильке, Бергергруэна, Бинсвангера, Кунца, Марселя, Сент-Экзюпери и Хайдеггера. «Позитивную» философию экзистенциализма в дальнейшем Больнов связывает с педагогикой. Он видит, что в послевоенной Германии кардинально изменились представления о человеке и назрела необходимость предпослать педагогике новый онтологический фундамент и организационно-практические методы.

Оптимистическая, в сущности, картина немецкого идеализма, на которую опиралось в начале XX века педагогическое движение, развивалось понятие жизни и связанное с ним понятие переживания, образовало мировоззренческую основу, которая воспринималась отчасти из сознательного обращения к миру идей Ницше и Дильтея. В послевоенное время мысли были укоренены в образе человека, который оказался в значительной мере спорным, а нового образа человека, в котором были бы ассимилированы открытия экзистенциальной философии, не было. Больнов и ставит задачу в ряде своих работ расширить классическую педагогику стабильных воспитательных процессов посредством педагогики нестабильных форм, ориентированной на экзистенциальную философию, в которой и «дается окончательный ответ на насущные вопросы». Предлагается экзистенциально-философская картина человека как образец модели, на которой вначале в абстрактной форме конструируются определенные положения, чтобы с их помощью сделать ясными структурные связи отдельных сторон сложной действительности. Эта модель строится на основе развития современной естественной науки, признавшей нестабильность (квантовость) представлений микрофизических процессов.

С другой стороны, немецкий мыслитель считает, что этому строительству «позитивной» экзистенциальной педагогики должны быть предпосланы антропологические основания экзистенциальной философии. Они в том, что в человеке имеется такое понятие, как существование, которое формируется и исчезает всегда в мгновении, т. е. в экзистенциальном плане нет постоянства жизненных процессов, а всегда лишь единичный порыв, совершаемый в мгновении и изо всех сил. Из наступающего низвержения в состояние неподлинного усыпляющего существования человек может воспрянуть в следующее мгновение в новом порыве.

Согласно Больнову, в истории педагогики имеется два представления о сущности воспитательного процесса, которые постоянно возобновляются. Одно — просвещенческое — исходит из аналогии с ремесленным делом, когда успех зависит от воли человека, этика поставляет цель, а психология — необходимое знание материала. Образование — это «обработка материала». Второе, связанное с Романтизмом, основано на понимании человека, развивающемуся по присущему ему закону в направлении к самому себе полагаемой цели. Образование и есть результат такого «органического», природного процесса, которому не надо мешать. Больнов полагает, что объединение этих двух путей даст возможность воспитания человека в постоянном надстраивании, развитии, синтезе стабильности и усовершенствования, в непрерывном прогрессивном процессе. Но он всегда — не поступательное движение, а всегда лишь моментальный порыв, запускающий в ход экзистенциальное движение. Свою роль играют при этом экзистенциалы. Так Die Beratung (совет, советование, консультация, обсуждение) при приближении к внутреннему ядру человека, становится делом нравственного жизненного поведения и подпадает под воспитательную точку зрения. Советывание (воспитательное, профессиональное или супружеское и проч.) всегда является одновременно педагогическим делом. Это духовная забота, которая становится собственно воспитательным в решении какого-то отдельного случая; и воспитательно значимо, если оно влияет на дальнейшую жизнь конкретного человека. Встреча — другой экзистенциал — обозначает экзистенциально-действенный контакт двух экзистенций (людей) и общение экзистенции с образами из мира культуры и истории, акцентированное и профилированное соответствующими приемами. В качестве последних Больнов представляет наставление, проповедь, приказ, призыв, наказание, совет. Эти феномены известны. Больнов пытается через эк-зистенциально-философский взгляд увидеть посредством них тревожные разрывы бытия.

В работах "Простая нравственность", «Сущность и изменение добродетелей* Больнов отмечает всеобщий упадок нравов в современном обществе и обосновывает новое понимание добродетелей, отправляясь от необходимости постижения исторической жизни. Он рассматривает в сугубо антропологическом плане скромные и простые добродетели, которые предписывают той или иной этической и политической системе фундамент совместного бытия и употребляются однозначно безотносительно к общественным условиям и к социальному типу личности. Так доброта — укрощение своих жизненных стремлений из уважения к ближним — содержит набор положительных нравственных качеств, таких как терпеливость, благоразумие, кротость, покровительственное отношение старшего и сильного к юному и слабому. Доброта, однако, зависит от личной цели, замысла, «превосходящей мудрости» индивида. Подобная доброта объявляется основным компонентом всей подлинной гуманности. Для предупреждения падения морали он предлагает с необходимостью возвысить простую (народную), близкую к естественной нравственность: честность, порядочность, сострадание и готовность помочь и даже пытается определить феноменологию добродетелей. По его мнению, существующие «блуждающие» добродетели отражают тот факт, что сущность основной человеческой установки должна быть заново реализована в постоянно изменяющейся исторической ситуации. Им он противопоставляет «этику ценностей» М. Шелера и Н. Гартмана, обосновывающей «чистую», эмпирически-психоло-гическую постановку вопроса, что и гарантирует безоговорочность нравственных требований.

Добродетели, по Больнову, свободно порождены человеком из самого себя, как данность, которую он обнаруживает в самом себе. Они должны порождаться каждый раз вновь в любом нравственном поступке. Человек свободно (это его субъективное достояние) вбирает свои добродетели (в одиночестве) каждое мгновение, что постоянно делает его иным, и что делает его ответственным за свое благо. В итоге экзистенциалистская феноменология добродетелей Больнова приобретает антигуманную тенденцию. Она в том, что человек, помещенный в свои психологические переживания, сам переживающий себя, оказывается беспомощным в жизненных обстоятельствах, а его безусловная свобода становится или неосуществимой возможностью самореализации индивидуальных качеств личности, или обоснованием субъективного желания. Но именно таким образом его теория добродетелей развертывает перед человеком все богатство возможностей строительства собственной жизни, «подлинной человеческой субстанции». Его умозрительные рассуждения о нравственных качествах и поведении, соответствующие «непосредственному выражению внутренней жизни», касаются антропологической (а не общественной) природы индивида. Проблемы нравственной жизни человек решает наедине с самим собой, исходя из «загадочной» человеческой сущности.

Но Больнов понимает, что единичная «осмысленная человеческая жизнь» в таком состоянии одиночества и заброшенности, которое свойственно философии экзистенциализма, безусловно, невозможна. Выход напрашивается сам собой — покинуть экзистенциальное одиночество и обратить внимание на реальность вне человека, которой придать ведущее значение. Вместо переживания экзистенциальной незащищенности и опасности предлагается «новое убежище», «чувство глубокой укрытости », основанное на отношении к действительности через понятие «бытие-доверие» (к миру и жизни вообще). Преодоление экзистенциализма видится ему через креативный анализ этических понятий страха, решения, решимости. Да, положение человека в современном мире характеризуется всеобщей беззащитностью, чувством безродности, атмосферой безнадежной потерянности и духовной дезориентации; поэтому наше время характеризуется как век страха. Но активно перенеся страх, человек достигает экзистенциального предела бытия. Спасение человека скрыто в самом человеке, в таинственной глубине его сущности. Обостренное положение, кризис человеческого бытия, безнадежность побуждает его к решению («бегству в решение»), в котором он и надеется обрести уверенность. Решимость (проявляющейся в деятельности, «ввязывании ») собственной воли вырывает его из обреченности обыденного бытия и дарует «подлинность» экзистенции. «Решение», «решимость» и «ввязывание*, таким образом, характеризуют нравственное кредо экзистенциализма: мужественно противодействовать беззащитности, найти глубинную опору собственного поведения, «устойчивость сознания* в.безнадежной ситуации и реализовать свой нравственный идеал. Идеал реализуется в поступке. «Ввязывание» предполагает преодоление субъективной обособленности, готовность к справедливому давлению внешней среды и получение (через изолированное мгновение) кардинального отношения к будущему. Человек должен направить все силы своего существования на воплощение в настоящее мгновение, что и даст ему ощущение целостности и причастности к миру. Другими словами, необходимо занять автономную позицию к чуждому миру и обрести в себе креативные силы, противостоящие самовластию судьбы. Социальное и индивидуальное — разные уровни бытия человека. Человек через собственную свободу духа способен к достижению подлинной сущности. В неустроенном мире он должен занять определенную позицию, «зацепиться за нее когтями*, только так он может найти свой покой и мир.

На пути к этой подлинности надо преодолеть "безмерность" ("безродность" человека, "чувство потерянности", "дезориентации", господство иррациональных сил), "бесприютность" посредством «сооружения дома*. Человек есть "существо, строящее свой дом". В этой новой антро-полого-онтологической сущности человека Больнов увидел "обособление человека от враждебного внешнего мира", от Man, защиту, позволяющую вернуться к самому себе, обрести внутреннее здоровье в равновесии дома и мира. "Дом" — результат креативных способностей субъективности, апофеоз единичного, заброшенного в чуждый мир, но приспособившегося и достигшего своих идеалов. Люди разъединены, но довольны своей самостью.

Оптимизм разбивается о жестокий опыт жизни. Потеря веры в разум бросает человека во власть хаоса. "За энтузиазмом жизни необходимо следует страх сомнений экзистенции". Чтобы вырваться из подобной ситуации, следует восстановить функции разума в жизни человека и человечества. Разум, как принцип меры и целесообразного расчета, через контроль научного познания усмиряет бесчеловечность страсти и утверждает подлинную гуманность. Разум «означает гуманизацию жизни при помощи обуздания иррациональных сил». Оставаясь в безмерности, человек поднимается над естественными границами самости, сдерживает, обуздывает желания и обретает подлинную сущность, опираясь на меру. Безмерность — преступление общественной меры в поведении, благоразумия» сохранения социального равновесия. Больнов считает, что Ницше видел в «безмерности» высшее несчастье современного человека, «измену собственной гуманности», поскольку «правильное отношение к мере потеряно, а на ее место под обманчивым покрывалом устремления к обеспеченности выступила все разрушающая беспредельность» . Насущной задачей современного человека объявляется мера (как новый экзистенциал) — ограничительный предел социальной сущности человека, исходящий из «свободного самоограничения» и самовоспитания в духе «свободного разума». Человечность, гуманность поддерживается мерой, «волей к порядку и безопасности», которой угрожает разрушительная сила техники, средства уничтожения человека, духовная безродность, функционализация жизни и т. п. «Страсть без разума толкает человека на слепую дерзость». Так строительство дома освобождает место разуму в земной юдоли экзистенциальных страданий и ведет к «порядку мира».

В недавнем прошлом интерпретации философских взглядов Больнова, в общем, были выдержаны в идеологических рамках марксистской оценки его иррационалистической позиции, будь она «нейтрально-ознакомительной» или критически ориентированной. Правда, сочувственно отмечалась его гуманистическая устремленность (в «Новой безопасности») в демонстрации попыток «разорвать узы экзистенциального одиночества и вновь обрести плодоносную связь с реальностью вне человека» посредством создания нового отношения к действительности, «нового доверия к бытию», что позволит говорить о «доме» и «родине», а не о «заброшенности* и «бездомности» человека современного общества. (Хотя эту попытку Г. Га-дамер считает «чистым недоразумением».) С другой стороны, раскрывается тот факт, что «дом» укрепляет «асоциальную суть экзистенциализма», обеспечивающего каждому самобытие в антропологическом значении, «дом» разъединяет людей, в нем каждый на свой лад обречен переживать свою «самобытность». Однако «снаружи» «дома» остается угрожающий ему хаос мира. В дальнейшем Больнов обращается к разуму как принципу меры, как вместилищу подлинной гуманности в человеке. Мера становится неким ограничительным пределом развитию социальной сущности человека. Сущность разума — в «состоянии целесообразного расчета», когда «безмерность страсти утихает в сущности разума сдерживания». Так постулируется «свободное самоограничение», позиция благоразумия обывателя, при которой «подлинная человечность» переносится в личностную сферу, возможна в каждом и не зависит от определенной «картины человечества». Однако как бы предполагаемый вывод о Больнове как ясно представленном защитнике экзистенциального мира обывателя будет явно ошибочным. С одной стороны, мыслитель в принципе разделяет понимание кризисной «природы» человека в духе традиционного экзистенциализма, неприкосновенность его «внутреннего мира собственной экзистенции». С другой — его понимание «структуры человеческой души» (антропологическая природа человека) как неизменной не закрывает возможностей формирования и воспитания человека. Больнов разрабатывает философскую антропологию, которая в сочетании с герменевтикой предлагает «универсальную теорию научения». Методологический подход в антропологии Больнов выражает в четырех ограниченных методологических принципах— «антропологической редукции», «органон-принципа», философской или «антропологической интерпретации» и «открытого вопроса», которыми надлежит руководствоваться в толковании человека (в сфере педагогики и этики).

Методологические основы концепции воспитания Боль-нова выявляются при исследовании процесса и методов познания. Методом системы воспитания Больнов признает герменевтику. Все процессы воспитания и обучения составляют в своей основе «педагогическое понимание». Он отказался от поисков общих закономерностей воспитания и уповает на прошлый педагогический опыт, который герменевтическая педагогика интерпретирует как текст, через понимание явлений субъективного мира педагога в определенной ситуации. Педагогическая герменевтика тесно связана с «теорией понимания». Дело в том, что процесс познания выводится из «иррационального потока» бытия, а накопленный интуитивным путем жизненный опыт подлежит герменевтической интерпретации, который и объявляется «суперметодом». Иррациональная по своей природе жизнь постигается через деформацию теоретического, разумного представления о мире, которая происходит на почве обращения к нерациональным врожденным познавательным способностям (воля, чувство, переживание и интуитивное понимание). Традиционная герменевтика дополняется объяснением как методом и пониманием как состоянием. В свою очередь герменевтическая интерпретация переносится на нравственные чувства, переживания, когда они не поддаются феноменологическому описанию.

Неудивительно, что в поисках «новой» теории познания Больнов вынужден определить понятия практики и истины. Практика понимается им как жизненный опыт индивида, а истины для духовной и практической областей жизни различны. В первом случае истина очеловечивается, человек творит свои истины, существующие в экзистенции, а во втором — прагматизируется. Плюральность истины в дальнейшем срабатывает в развитии герменевтики применительно к педагогике и с объяснением сути «теории научения». Герменевтическая педагогика интерпретирует саму ситуацию, «озаряющую» аналитика и ведущую его к пониманию более высокой абстракции, философско-герменевтическая и феноменологическая интерпретация переживаемой в человеческом опыте воспитательной действительности как «основного воспитательного текста*, основана на сведении социального к «микросреде». Поскольку внутренняя свобода является высшей нравственной ценностью (нравственный идеал), нравственное воспитание направлено у Больнова на выработку «способности сопротивляться» внешнему жизненному миру, сохранение внутренней свободы и «неприкосновенности» своей таинственной экзистенции. Экзистенциальные добродетели как бы способствуют воспитанию «аристократов духа», а народные массы должны быть воспитаны в духе «простой нравственности», «общечеловеческих» нравственных ценностей. По сути — это оправдание индивидуализма, конформизма и обывательской «душевной активности», это призыв к самовоспитанию, направленному на сохранение «чистоты и неприкосновенности собственной экзистенции», повторяющий в известном смысле позицию К. Ясперса.

Как отмечалось, Больнов предлагает формы воспитания разделить на постоянные (традиционные методы воспитания, которые применимы к бытию, разуму и духу) и непостоянные, которые диктуются «экзистенциальным ядром человека» (включая факторы случайного, фатального и иррационального). По его мнению, природе человека имманентно присуща абсолютная свобода, которая направляет духовное развитие человека не плавно, а хаотичными кризисными скачками. Реализация экзистенции (как суть подлинного воспитания) осуществляется посредством непостоянных форм воспитания, таких как фатально-экзистенциальная «встреча»; внезапное «пробуждение — призыв» как иллюзорный аналог религиозного пробуждения; обыденное «наставление»; сознательная "включенность" в конфликтную ситуацию, связанная с выбором; неуправляемый фатально молниеносный «кризис» как «очищение-выбор», ведущий к подлинному существованию. Они пробуждают нравственные силы человека, актуализируют априорные нравственные потенциальные возможности, заложенные в экзистенции. Разум как стержень воспитания поддерживается иррациональными «озарениями» в процессе духовно-нравственного становления личности.

Воспитательному процессу способствуют благоприятный эмоциональный настрой, комплекс «педагогической атмосферы» между воспитателем и воспитуемым, свободный дух воспитательного процесса, чувство доверия. Нравственные ценности усваиваются в общении как форме «нравственного совершенствования в языке». Так язык объявляется универсальным средством нравственного воспитания, а степень владения им непосредственно влияет на нравственное воспитание, на строительство «убежища» от кризисного мира. Только в языке осуществляется герменевтическое понимание, и «опредмечивается человек», как бы врастая своими добродетелями и пороками в предначертанные языком формы. Слово определяет, освещает путь поведения человека и развития добродетелей. Воспитание нравственности осуществляется в беседе, через пробуждение к речи, к способности к суждению (как добродетели и духовной ценности), т. е. пониманию и интерпретации моральных ценностей и ситуаций, что отделяем человека от влияния извне, проблематизирует собственную внутреннюю свободу и делает человека нравственным существом. Больнов как бы стремится научить человека понимать и объяснять моральные отношения исходя из его экзистенциально-феноменологического описания. Так на арене появляется ницшеанский термин «наверстывание», которому придается метафизический смысл. «Структура времени человеческой жизни» и смысл человеческого бытия, подобно петле, воспроизводит в памяти прошлое, возвращается к нему к изначальной точке, погружается в него как в свою незавершенную возможность, как в собственную нереализованную сущность. Эта противоречивость внутренней сущности человека и своего фактического состояния разрешается в перспективе поворота, возвращения к своей собственной сущности. Наверстывание осуществляет себя в повторении (оно хорошо представлено у Кьеркегора в « Повторении », у Ницше в « Так говорил Заратустра», а затем у Деррида в «Рассеивании» и у Делеза в «Различии и повторении»), в той экзистенциальной сфере, где повторение становится возвращением, воспоминанием, «формой экзистенциального удвоения» исчезнувшего счастливого прошлого, того, что удалось человеку. «Эта возможность повторного начинания составляет глубокую сущность человеческой жизни».

В принципе здесь видна некоторая перспектива преодоления хайдеггеровской концепции времени, в которой человек обращен в будущее, в страх неведомого грядущего. Человеку предлагается мгновение сегодняшней жизни и повторение, «наверстывание» радостей прошлого через воспоминание. Жизнь человека и истории в целом становится сама собой только в этой цепи повторяющихся само-интерпретаций. Так «героический пессимизм» открывает тайный смысл «доверия »(« безопасности ») к бытию без трагического будущего, поскольку «требование постоянной решимости есть ложная и роковая героизация», в которой и проявляется существенный источник экзистенциального напряжения. Эмоциональная убежденность в ценности житейской мудрости, утверждение «разумной» меры и «доверия» к существующему бытию в собственном «доме» — вот пафос нового экзистенциализма О. Ф. Больнова. Один иэ первых «реформаторов» экзистенциализма Габриэль Марсель также заявлял о бесперспективности этой философии, основанной на страхе, и рассуждал о ее обновлении «путем размышления о надежде и радости». Только возможно ли с этими рассуждениями улучшить реальную жизнь?

В любом случае, для прояснения собственных позиций, мы оказываемся перед необходимостью прочтения самих произведений автора. Для специалистов и изучающих современную философию такая возможность позволит дать конструктивный комментарий, расширить обзор европейской традиции философствования и в конечном итоге будет способствовать адекватному пониманию глубин отечественной философской мысли.

А. С. Колесников, Ю.А.Сандулов