Снова все с начала Послесловие Ала Чжун-ляна Хуана

Снова все с начала Послесловие Ала Чжун-ляна Хуана

Пять лет назад, когда умирал мой отец, мы с женой были очень рады узнать, что в ее теле растет еще одна, очень дорогая для нас жизнь. Наш второй ребенок был зачат вскоре после ухода Алана. В первые месяцы скорби по Алану я был счастлив при мысли, что эта новая жизнь будет нести в себе светлую энергию и дух Дао.

Двадцатого августа 1974 года, через девять месяцев после того, как Алана не стало, я почувствовал, что мои творческие замыслы созрели. Я писал эти страницы, когда моя жена Сюзанна готовилась к родам. Я был уверен, что все это имеет какое-то отношение к тому, что Алан назвал "шутками и сюрпризами".

Мы с Сюзанной совместно выполняли дыхательные упражнения, чтобы совладать с волнами ее учащающихся родовых схваток, и открыли для себя новый смысл понятия "родовые потуги" ("labor"). "Женщина страдала в родах" ("Woman in labor"). Какое странное выражение для описания спонтанных мышечных сокращений матки, когда она готовится вытолкнуть из себя развившийся плод! С другой стороны, выражение "родовые потуги" не вызывает возражении в применении к необразованным женщинам. Первобытные люди занимались охотой и рыбной ловлей. Крестьяне трудились на своей земле. Роды у крестьянок были легкими. Нередко они рожали детей в поле. Только мы, интеллектуалы, находим неправильным представление о "родовых потугах".

(Мой отец получил строгое конфуцианское воспитание. Ему и в голову не могло прийти наблюдать за родами хотя бы одного из своих семи детей, хотя моя мать удостоилась чести рожать детей у себя дома. Только однажды, во время войны, она была вынуждена прибегнуть к бюрократической гигиене роддома. Но даже и тогда роды у нее принимала моя бабушка, полагаясь исключительно на свою инстинктивную женскую мудрость, поскольку в то время шла сильная бомбардировка и никого из медперсонала не было на месте.)

Когда родилась моя первая дочь Ларка, я поделился с Аланом своим откровением и радостью. Я присутствовал при родах и пережил настолько глубоко, насколько мог, весь процесс рождения ребенка. Потом я в восторге танцевал всю ночь в лунном свете. Я очень ясно осознал поверхностность и эгоистичность всех своих эстетических устремлений. Мне открылось, что, как бы я ни старался, я не смогу превзойти трансцендентный опыт рождения. Алан тоже был очень рад и поведал мне о том, что сам отважился на подобное приключение, лишь когда рождался один из его внуков. Как и я, он понял, что его долгие годы чтения и писательства о космическом единении, половой жизни и природе вселенной не могли сравниться с одним этим реальным переживанием. Это действительно было чудо - наблюдать за тем, как вместе с новорожденным спонтанно возникает еще одна маленькая вселенная.

Мы напомнили друг другу все даосские истории об искусных ремесленниках, в которых говорилось о невозможности передать секрет ремесла последующим поколениям. Подлинное знание может быть обретено лишь посредством инстинкта и реальных переживаний. Как смешно и грустно, что мы должны посещать занятия, чтобы научиться правильно дышать и овладеть такими естественными умениями, как плавание, танцы или занятия любовью.

Старые друзья много лет знали Алана как блестящего молодого ученого, добропорядочного, чопорного и застенчивого. За годы своей жизни он сильно изменился, и ко времени нашего знакомства преобразился из немного щепетильного, немного заносчивого интеллектуала, воспитанного в традиционном духе, в человека, которого дети-цветы почитали своим гуру. Коллеги, особенно люди с научными знаниями, часто критиковали его за то, что им казалось непозволительным откатом назад. Они завидовали Алану, поскольку видели, что он живет радостно и легко.

Благодаря своему актерскому дарованию и любви к розыгрышу, Алан смог перерасти многие викторианские привычки и научился по-новому строить свои отношения с людьми. В последние годы жизни он испытывал большую потребность увлекать аудиторию и получать от нее поддержку. Он жил, повинуясь внешним требованиям, и был слишком счастливым, чтобы остановиться, - и слишком блистательным, чтобы его оставили в покое. Он являл собой прекрасный пример западного человека, ставшего жертвой мира с преобладанием ян-ского начала. В его жизни выразилась суть трагедии, которую он разделил со многими своими современниками в этом неуравновешенном мире. Однажды он сказал: "Но я себе не нравлюсь, когда я трезв" - перед тем как еще раз налить себе водки, - хотя прекрасно знал, что делать этого ему нельзя.

Когда я впервые оказался в Америке, я с удивлением обнаружил, как трудно здесь людям прикоснуться друг к другу, насколько они не желают делить между собой простейшие эмоции. Алан не был исключением. Мы сразу же почувствовали симпатию друг к другу, он раскованно выражал свои чувства и обнимался только после танцев. Для того же, чтобы расслабиться и начать танцевать так легко и радостно, как он это обычно делал, ему часто нужно было выпить. Я всегда чувствовал у Алана какое-то напряжение; я видел, какие ему приходится прилагать внутренние усилия, чтобы отказаться от своего интеллектуального бремени.

Для Алана его паломничество в страну Востока было нелегким, поскольку он относился к людям, которые сами себе создают ловушки из слов, а затем ищут извилистый путь. На последней странице автобиографии "На моем пути" Алан пишет: "Как философ, я годами пытался выразить самое существенное, однако на словах нее это оказывается неправильным - черно-белым, без красочных цветов... Когда пытаешься остановить жизнь с помощью слов, получаешь банальный формальный нигилизм, в котором вселенная видится как "история, рассказанная идиотом, полная шума и неистовства, не значащая ничего". Однако это "превращение в пепел прямо во рту" является следствием попыток ухватить то, что может прийти только само по себе". Быть может, тогда он был на грани отказа от "попыток ухватить" и это нечто уже начинало приходить к нему само по себе?

После года, проведенного в доме отца в Китае, я снова увиделся с Аланом Уотсом. До этого я четырнадцать лет прожил в Америке, но вернувшись в Калифорнию опять, я потерял себя среди многих своих личностей и не мог понять, кто я. Я поочередно оказывался то на одном, то на другом берегу своей жизни и все никак не мог решить, где же моя родина. Алан подтвердил мою веру в то, что стремление к равновесию Востока и Запада является сутью моего личного духовного поиска. В Алане я увидел редкого, удивительного человека, который был одновременно и восточным и западным. По своему желанию, он мог быть и таким и таким - легко преодолевая барьер, воздвигнутый образованием и жизненным опытом. В отличие от многих людей Запада, которые, стремясь выглядеть восточными, отказываются от своей культуры, Алан умел просто быть собой. Он знал, что голубоглазый белокожий гуру может быть столь же непостижимым, сколь и узкоглазый желтокожий. У него не было оснований сторониться Востока или Запада.

Своими успехами и неудачами Алан еще раз напомнил нам о совершенстве и мимолетности жизни. Он показал нам, как восточная философия постепенно проникает на Запад, пока мы с сожалением наблюдаем, как нежный Восток исчезает, уступая требованиям современной технологии и индустрии. В наши дни не остается сомнений в том, что на Востоке появляются все новые и новые дымовые трубы и великие мастера мудрости одни за другим переселяются в горы или центры духовного роста на Западе. Я готовлю своих американских друзей к тому, что следующий китаец, которого они встретят, будет в совершенстве владеть техническим жаргоном и не иметь ни малейшего представления ни о тай-цзи, ни о Дао. Большинство тех, кто разделяет мой интерес к Востоку и кого я назвал бы своими братьями по духу, оказались людьми Запада.

Старая китайская притча повествует о том, как две самые быстрые лошади начали скачки, когда солнце было у них сзади, на востоке, а закончили, когда оно оказалось перед ними, на западе. В "Паломничестве в страну Востока" Германа Гессе и в "Путешествии на Запад" У Чэн-Аня речь, по существу, идет об одном и том же. Что есть Восток, что есть Запад? Как могут слова Дао и Dow звучать одинаково и в то же время быть столь различными по смыслу? По-китайски, слово "восток-запад", составленное из двух иероглифов, означает "вещь", "нечто", - а может быть даже "ничто".