3. ШЕРВАЛЬ
3. ШЕРВАЛЬ
«The virtue of this jest will be the incomprehensible lies that this same fat rogue will tell us».
«Прелесть этой шутки в невообразимой лжи, которую расскажет нам этот жирный плут».{36}
В моих «Разоблачениях о кёльнском процессе коммунистов» особая глава посвящена заговору Шерваля[370]. Я показываю там, как Штибер с Шервалем (псевдоним Кремера) в качестве инструмента, с Карлье, Грейфом и Флёри в качестве акушеров, произвел на свет так называемый немецко-французский сентябрьский заговор в Париже{37}, с целью восполнить вызвавшие недовольство кёльнского обвинительного сената пробелы в «объективном составе преступления», которое вменялось в вину кёльнским узникам.
Доказательства, представленные мной защите во время кёльнского процесса[372] об отсутствии какой бы то ни было связи между Шервалем, с одной стороны, и мной и кёльнскими обвиняемыми — с другой, были так убедительны, что тот самый Штибер, который еще 18 октября (1852 г.) под присягой показал, что его Шерваль принадлежит к нам, 23 октября 1852 г. («Разоблачения», стр. 29[373]) уже отрекся от этого показания. Припертый к стене, он отказался от попытки связать с нами Шерваля и его заговор. Штибер был Штибером, но Штибер все же еще не был Фогтом.
Я считаю совершенно бесполезным повторять здесь приведенные мной в «Разоблачениях» разъяснения о так называемом сентябрьском заговоре. В начале мая 1852 г. Шерваль вернулся в Лондон, откуда он в начале лета 1850 г. по деловым соображениям переселился в Париж. Парижская полиция дала ему возможность скрыться несколько месяцев спустя после его осуждения в феврале 1852 года. В Лондоне на первых порах Просветительное общество немецких рабочих, из которого я и мои друзья вышли еще в середине сентября 1850 г.[374], приветствовало его как политического мученика. Но обман этот длился недолго. Парижские подвиги Шерваля вскоре раскрылись, и уже в том же мае 1852 г. на публичном заседании его изгнали из Общества как бесчестного человека. Кёльнские обвиняемые, арестованные в начале мая 1851 г., все еще находились в тюрьме под следствием. Из заметки, посланной шпионом Бекманом из Парижа в свой орган «Kolnische Zeitung», я понял, что прусская полиция пытается задним числом сфабриковать связь между Шервалем, его заговором и кёльнскими обвиняемыми. Поэтому я стал искать сведений о Шервале. Оказалось, что последний в июле 1852 г. предлагал свои услуги в качестве агента орлеанистов бывшему министру при Луи-Филиппе и известному философу-эклектику г-ну фон Р… {Ремюза. Ред.}. Связи г-на фон Р… с парижской префектурой полиции помогли ему достать оттуда выдержки из досье Шерваля. Во французских полицейских отчетах Шерваль значился как Chervald nomme Frank, dont le veritable nom est Kremer{38}. Там отмечалось, что довольно долгое время он служил агентом у князя Гацфельдта, прусского посланника в Париже, что он сыграл роль предателя в complot franco-allemand {французско-немецком заговоре. Ред.}, а в настоящее время к тому же и французский шпион и т. д. Во время кёльнского процесса я сообщил эти сведения одному из защитников, г-ну адвокату Шнейдеру II, уполномочив его, в случае необходимости, назвать мой источник. Когда Штибер на заседании 18 октября заявил под присягой, что ирландец Шерваль, — который, по его же собственным словам, в 1845 г. сидел в Ахене в тюрьме за подделку векселей, — все еще находится в Париже в заключении, я тут же сообщил Шнейдеру II с очередной почтой, что рейнский пруссак Кремер «все еще» живет под псевдонимом Шерваля в Лондоне, ежедневно встречается с лейтенантом прусской полиции Грейфом и, как осужденный прусский преступник, тотчас же был бы выдан Англией по требованию прусского правительства. Доставка его в Кёльн в качестве свидетеля совершенно опрокинула бы всю систему Штибера.
Под сильным натиском Шнейдера II Штибер 23 октября заявил, наконец, что слышал, будто Шерваль скрылся из Парижа, но торжественно поклялся, что он не имеет никаких сведений о местопребывании ирландца и его сношениях с прусской полицией. На самом же деле Шерваль был прикомандирован в это время к Грейфу в Лондоне с определенным еженедельным жалованьем. Вызванные моими сведениями прения в кёльнском суде присяжных о «тайне Шерваля» заставили последнего бежать из Лондона. Я слышал, что он поехал с полицейским заданием на остров Джерси. Я надолго потерял его из вида, пока случайно из женевской корреспонденции в выходящей в Нью-Йорке «Republik der Arbeiter»[375] не узнал, что в марте 1853 г. Шерваль под именем Ньюджента прискакал в Женеву, а летом 1854 г. ускакал оттуда. В Женеве у Фогта он очутился, таким образом, через несколько недель после того, как в Базеле у Шабелица появились мои компрометирующие его «Разоблачения».
Но вернемся к фальстафовскому «историческому повествованию».
Фогт утверждает, что его Шерваль после мнимого побега из Парижа тотчас же появился в Женеве, а до этого он утверждал, что Шерваль за «несколько месяцев» до раскрытия сентябрьского заговора был «переправлен» коммунистическим тайным союзом (стр. 172 l. с.) из Лондона в Париж. Если при этом промежуток времени между маем 1852 и мартом 1853 г. совершенно исчезает, то время между июнем 1850 и сентябрем 1851 г. сокращается до «нескольких месяцев». Чего бы только ни дал Штибер за какого-нибудь Фогта, который присягнул бы на суде присяжных в Кёльне, что «лондонский коммунистический тайный союз» послал Шерваля в июне 1850 г. в Париж, и чего бы ни дал я, чтобы полюбоваться Фогтом, потеющим вместе со своим Штибером на скамье свидетелей! И милая же компания! Присягающий Штибер со своей птицей Грейфом, со своим Вермутом, Гольдхеймхеном и со своим — Беттель-Фогтом [Bettelvogt]{39}. Фогтовский Шерваль привез в Женеву
«рекомендации ко всем знакомым Маркса и К°, с которыми г-н Ньюджент скоро стал неразлучен» (стр. 173). Он «поселился в семье одного корреспондента «Allgemeine Zeitung»» и получил — вероятно, благодаря моим рекомендациям («Разоблачениям») — доступ к Фогту, который дал ему литографскую работу (стр. 173–174 l. с.) и завязал с ним, как прежде с эрцгерцогом Иоганном, а позже с Плон-Плоном, своего рода «научные связи». «Ньюджент» работал в «кабинете» имперского регента[376], когда однажды один «знакомый» опознал в нем Шерваля и разоблачил его как «agent provocateur» {провокатора. Ред.}. Оказывается, Ньюджент в Женеве занимался не только Фогтом, но и «основанием тайного общества».
«Шерваль-Ньюджент председательствовал, вел протоколы и осуществлял переписку с Лондоном» (стр. 175 l. с.). «Он втерся в доверие к некоторым малопроницательным, но в общем славным рабочим» (ib.), однако «среди членов общества находился еще один приспешник марксоеой клики, которого все считали подозрительным агентом германской полиции» (1. с.).
«Все знакомые» Маркса, с которыми «был неразлучен» Шерваль-Ньюджент, превращаются вдруг в «одного приспешника», а этот один приспешник, в свою очередь, распадается на «оставшихся приспешников Маркса в Женеве» (стр. 176), с которыми Ньюджент позже не только «переписывается из Парижа», но которых он, подобно магниту, обратно «привлек к себе» в Париж (l. с.).
Опять излюбленная «смена формы» клеенчатой «материи» из зеленого кендальского сукна!
Цель, которую ставил Шерваль-Ньюджент, создавая свое общество, состояла в
«массовой фабрикации фальшивых банкнот и казначейских билетов, чтобы путем их распространения подорвать кредит деспотов и разрушить их финансовую систему» (стр. 175 1. с.).
Шерваль, видимо, подражал знаменитому Питту, который, как известно, во время антиякобинской войны основал недалеко от Лондона фабрику для изготовления фальшивых французских ассигнаций.
«Сам Ньюджент уже приготовил для этой цели различные каменные и медные клише, уже были намечены легковерные члены тайного союза, которые должны были отправиться с пакетами этих» — каменных и медных клише? — нет, «этих фальшивых банкнот» (банкноты, естественно были упакованы до того, как они были сфабрикованы) «во Францию, Швейцарию и Германию» (стр. 175), но и Цицерон-Фогт уже стоял с обнаженным мечом позади Шерваля-Катилины. Для фальстафовских натур характерно то, что они не только сами раздутые, но и все раздувают. Посмотрите, как наш Гургельгрослингер, который уже ограничил «революционные скитания» по Швейцарии и целым кораблям с эмигрантами обеспечил переезд через океан, посмотрите, как он появляется на сцене, какую мелодраму разыгрывает, как стремится увековечить занимательную историю о парижской рукопашной схватке между Штибером и Шервалем (см. «Разоблачения»[377])! Вот так он стоял, вот этак он орудовал клинком!{40}
«План всего этого заговора (стр. 176 1. с.) был задуман чрезвычайно гнусно». «Ведь ответственность за проект Шерваля должна была пасть на все общества рабочих». Уже «появились секретные запросы со стороны иностранных миссий», уже собирались «скомпрометировать Швейцарию, в особенности Женевский кантон».
Но ланд-Фогт бодрствовал. Он осуществил свое первое спасение Швейцарии, — эксперимент, который впоследствии он повторял неоднократно и со все возрастающим успехом.
«Я не отрицаю», — восклицает человек с весом, — «не отрицаю, что я внес мой существенный вклад, чтобы расстроить эти дьявольские планы; я не отрицаю, что обратился для этого к полиции Женевской республики; я и теперь еще сожалею» (безутешный Цицерон), «что рвение некоторых из обманутых лиц послужило предупреждением хитрому зачинщику, и он успел уйти от ареста».
Но, во всяком случае, Цицерон-Фогт «расстроил» катилиновский заговор, спас Швейцарию и «внес» свой существенный вклад туда, куда всегда готов его нести. Несколько недель спустя, — как рассказывает Фогт, — Шерваль снова вынырнул в Париже, «где он отнюдь не скрывался, а жил открыто, как любой гражданин» (стр. 176 l. с.). Известно, какова открытая жизнь парижских граждан (citoyens) поддельной empire {империи. Ред.}.
В то время как Шерваль так «открыто» слоняется по Парижу, poor {бедный. Ред.} Фогт должен во время своих посещений Парижа всякий раз скрываться в Пале-Рояле под столом Плон-Плона!
К сожалению, я вынужден в противовес мощной захариаде Фогта привести нижеследующее письмо Иоганна Филиппа Беккера. Революционная деятельность ветерана немецкой эмиграции Иоганна Филиппа Беккера, от гамбахского празднества[378] до кампании за имперскую конституцию, где он сражался в качестве командира 5-й армейской дивизии (такой несомненно беспристрастный голос, как «Berliner Militair-Wochenschrift», свидетельствует о его военных заслугах), — его деятельность слишком хорошо известна, чтобы мне нужно было сказать что-нибудь об авторе письма. Поэтому я замечу только, что письмо его адресовано моему хорошему знакомому немецкому купцу Р… {Рейнлендеру. Ред.} в Лондоне, что с И. Ф. Беккером я лично не знаком и он никогда политически не был со мной связан, наконец, что я опускаю деловое начало письма, а также большую часть того, что в нем сказано о серной банде и бюрстенгеймерах и что уже известно из прежних сообщений. (Оригинал письма находится среди документов моего процесса в Берлине.)
«Париж, 20 марта 1860 г.
… На днях мне попала в руки брошюра Фогта contra Маркс. Это произведение меня тем более огорчило, что история так называемой серной банды и пресловутого Шерваля, которую я, благодаря своему тогдашнему пребыванию в Женеве, доподлинно знаю, полностью в ней извращена и совершенно неправильно связана с политической деятельностью экономиста Маркса. С г-ном Марксом я лично не знаком и никогда никакого касательства к нему не имел; наоборот, г-на Фогта и его семью знаю уже более 20 лет, и поэтому в личном отношении стою к нему гораздо ближе; могу только выразить глубочайшее сожаление и самым решительным образом осудить легкомыслие и бессовестность, с какими Фогт ведет эту борьбу. Недостойно пользоваться в борьбе извращенными иди даже вымышленными фактами. Если даже несостоятельно обвинение, что Фогт состоит на службе у Наполеона, то и тогда легкомыслие, с которым он, словно самоубийца, губит прекрасную карьеру, подрывает и компрометирует свое положение и репутацию, производит удручающее впечатление. От души желал бы ему всеми честными путями полностью опровергнуть такое тяжкое обвинение. Ввиду всего того, что он до сих пор натворил в этом безотрадном деле, я чувствую настоятельную потребность рассказать Вам историю о так называемой серной банде и о «безупречном» г-не Шервале, чтобы Вы могли судить, насколько Маркс может нести какую-либо ответственность за их существование и деятельность.
Итак, несколько слов о возникновении и прекращении существования серной банды, о которой вряд ли кто-нибудь может дать более точные сведения, нежели я. Понятно, что во время своего тогдашнего пребывания в Женеве я благодаря своему положению не только мог наблюдать за всем, что творилось в среде эмиграции; в интересах общего дела я, в качестве старшего по возрасту, считал своей обязанностью внимательно следить за всем, что предпринималось в этой среде, чтобы, при случае, по возможности предостеречь и удержать эмигрантов от вздорных затей, столь простительных в их тяжелом положении, вызывавшем у них озлобление, а часто и отчаяние. На основании тридцатилетнего опыта я отлично знал, как богата всякая эмиграция иллюзиями».
(Последующее в значительной части было уже раньше сообщено в письмах Боркхейма и Шили.)
«… Эта в большинстве своем группа бездельников была в шутку названа серной бандой. То был кружок из случайно заброшенных в одно место парней, возникший без всякой подготовки, без председателя и программы, без, устава и догматов. О тайных союзах или о каких-нибудь политических или иных целях, которых нужно систематически добиваться, у них и мысли не было; только открыто, чересчур даже открыто и откровенно они стремились произвести эффект, доходя до эксцессов. Тем более не могло быть и речи о какой-либо связи их с Марксом, который, в свою очередь, наверняка ничего не знал об их существовании и с которым они тогда к тому же сильно расходились в своих социально-политических воззрениях. Кроме того, эти молодцы обнаруживали в то время граничившее с высокомерием стремление к самостоятельности и едва ли подчинились бы чьему-либо авторитету как в теории, так и в практике; они осмеяли бы отеческие увещания Фогта, равно как и тенденциозные указания Маркса. Обо всем происходившем в их кругу я был хорошо осведомлен тем более, что мой старший сын ежедневно встречался с их коноводами. И вся затея с этой необузданной бандой просуществовала не дольше зимы 1849–1850 годов; сила обстоятельств разбросала наших героев во все стороны.
Кто мог бы подумать, что давно преданная забвению серная банда после десятилетней спячки будет снова воспламенена профессором Фогтом, чтобы использовать удушливый запах против мнимых врагов, и что угодливые газетные писаки, как электромагнитно-симпатические проводники, будут с наслаждением распространять его дальше. Ведь даже par excellence {по преимуществу. Ред.} либеральный г-н фон Финке говорил в связи с итальянским вопросом о серной банде и привел ее в качестве иллюстрации скромной прусской палате. А бреславльская буржуазия, — всегда, как будто, пользующаяся хорошей репутацией, — в своей sancta simplicitas {святой простоте. Ред.} устроила карнавальное шествие в честь серной банды и в знак своей благонамеренности окурила город серой.
Бедная, невинная серная банда! Тебе nolens volens {волей-неволей. Ред.} пришлось после твоей мирной кончины разрастись в настоящий вулкан, подобно нечистой силе стращать пугливых обывателей полицией, вулканизировать тупиц всего мира, до крайности разжигать горячие головы, и сам Фогт, как мне кажется, навсегда обжег себе глотку тобою.
Теперь о Кремере, vulgo Шереале. Этот в политико-социальном отношении и в обыкновенном смысле слова мошенник появился в 1853 г. в Женеве под именем англичанина Ньюджента. Это была девичья фамилия сопровождавшей его мнимой жены, настоящей англичанки. Он свободно изъяснялся по-английски и по-французски, но долго избегал говорить по-немецки, так как был, по-видимому, очень заинтересован, чтобы его принимали за настоящего англичанина. Будучи искусным литографом и хромолитографом, Ньюджент вводил, по его словам, искусство хромолитографии в Женеве. У него были хорошие манеры, он умел себя поставить и показать с выгодной стороны. Вскоре он получил много заказов у профессоров университета на рисунки по естественной истории и античному искусству. Первое время он жил очень замкнуто, а затем стал вращаться почти исключительно среди французской и итальянской эмиграции. Я основал тогда office de renseignements {справочную контору. Ред.} и ежедневную газету «Messager du Leman». В качестве сотрудника у меня работал баденский эмигрант по имени Штехер, бывший директор реального училища. У него был большой талант к рисованию, и он хотел поправить свои дела, усовершенствовавшись в хромолитографии; в лице англичанина Ньюджента он нашел себе учителя. Штехер очень часто рассказывал мне много хорошего о способном, любезном, щедром англичанине и о милой грациозной англичанке. Штехер был также учителем пения в Просветительном обществе рабочих и привел как-то туда своего учителя Ньюджента; там я имел удовольствие впервые познакомиться с ним, и он снизошел заговорить по-немецки, и притом так бегло на нижнерейнском диалекте, что я сказал ему: «Вы ведь родом не англичанин». Однако он настаивал на своем и объяснил, что родители отдали его в детстве в одно учебное заведение в Бонне, где он оставался до 18-летнего возраста и усвоил местный диалект. Штехер, который до последнего времени был в восхищении от этого «милого» человека, помогал к тому же Ньюдженту поддерживать мнение, что он англичанин. Мне же, напротив, этот инцидент внушил большое недоверие к мнимому сыну Альбиона, и я советовал членам Общества быть осторожными с ним. Через некоторое время я встретил англичанина в обществе французских эмигрантов, причем пришел как раз в тот момент, когда он хвастал своими геройскими подвигами во время парижских восстаний. Впервые тогда я понял, что он занимается и политикой. Это вызвало у меня еще большие подозрения на его счет; я стал подтрунивать над «львиной храбростью», с которой он, по его словам, сражался, чтобы дать ему возможность отстаивать передо мной свои подвиги в присутствии французов, но так как он принял мои едкие насмешки с собачьей покорностью, то я проникся к нему также и презрением.
С тех пор он старательно избегал меня, где только мог. Между тем он стал устраивать при содействии Штехера танцевальные вечера в Обществе немецких рабочих, куда они привлекли бесплатно некоторые музыкальные силы — итальянца, швейцарца и француза. На этих балах я вновь встретил англичанина уже в качестве настоящего maitre de plaisir {распорядителя. Ред.}, вполне в своей стихии; ибо безумное веселье и ухаживание за дамами больше были ему по плечу, чем львиная храбрость. Но в Обществе рабочих он и не занимался политикой; здесь он только скакал и прыгал, смеялся, пил и распевал. Между тем, я узнал от золотых дел мастера Фрица из Вюртемберга, что «глубоко революционный англичанин» основал союз, который состоит из него (Фрица), еще одного немца, нескольких итальянцев и французов, — всего из семи членов. Я заклинал Фрица не ввязываться с этим политическим акробатом ни в какие серьезные дела, немедленно выйти из союза самому и уговорить товарищей сделать то же. Через некоторое время я получил от своего книгопродавца брошюру Маркса о процессе коммунистов в Кёльне, где Шерваль был изобличен как Кремер и разоблачен как мошенник и предатель. У меня тотчас же возникло подозрение, что Ньюджент и есть Шерваль, тем более, что, согласно брошюре, он был родом с Рейна, — это соответствовало его диалекту, — и жил с англичанкой, что тоже совпадало. Я тотчас же высказал свою догадку Штехеру, Фрицу и другим и дал им прочесть брошюру. Недоверие к Ньюдженту быстро распространилось, — брошюра Маркса сделала свое дело. Фриц вскоре пришел мне сказать, что вышел из этого «союзика» и что его примеру последуют и остальные. Он открыл мне при этом и тайную цель союза. «Англичанин» намеревался печатанием фальшивых государственных ценных бумаг подорвать кредит европейских государств и на вырученные на этом деньги вызвать европейскую революцию и т. д. В это самое время французский эмигрант, бывший парижский адвокат, некий г-н Лейа, читал лекции о социализме. Ньюджент посещал эти лекции; Лейа, бывший его защитником на процессе в Париже, опознал в нем Шерваля, о чем тут же и заявил ему. Ньюджент умолял не выдавать его. Я узнал об этом от одного французского эмигранта, приятеля Лейа, и всем тотчас же сообщил об этом. У Ньюджеита хватило наглости появиться еще раз в Обществе рабочих, но его там разоблачили как француза Шерваля и немца Кремера и выгнали. Говорят, особенно яростно на него набросился в связи с этим делом Раникель из Бингена. Женевская полиция хотела к тому же привлечь его за организацию упомянутого союзика, но фабрикант фальшивых денег бесследно исчез.
В Париже он занялся разрисовкой фарфора, а так как я здесь тоже работал в этой области, то мне пришлось встретиться с ним на деловой почве. Однако он остался таким же легкомысленным, неисправимым вертопрахом.
Как мог Фогт осмелиться связать похождения этого бродяги в Женеве с деятельностью такого человека, как Маркс, и назвать его товарищем или орудием Маркса, я никак в толк не возьму, тем более, что это относится к периоду, когда Маркс в указанной брошюре так здорово отделал этого плута. Ведь именно Маркс своей брошюрой разоблачил его и выгнал из Женевы, где, по словам Фогта, он якобы работал для Маркса.
Когда я думаю о том, как естествоиспытатель Фогт мог вступить на такой ложный путь, я перестаю понимать что бы то ни было. Разве не жаль видеть, как легкомысленно, как бесплодно, как расточительно уничтожает Фогт то сильное влияние, которое он приобрел благодаря случайному стечению обстоятельств! Неудивительно было бы, если бы после этого все стали относиться с недовернем и подозрением к естественнонаучным работам Фогта, как к научным выводам, столь же легковесно и недобросовестно опирающимся на ложные представления, а не на положительные и тщательно исследованные факты!
Чтобы стать государственным деятелем и ученым, недостаточно одного тщеславия, — в противном случае даже Кремер мог бы быть и тем и другим. К сожалению. Фогт из-за своей серной банды и своего Шерваля сам опустился до уровня своего рода Шерваля. И действительно, между ними есть внутреннее сходство, заключающееся в резко выраженном стремлении к житейскому благополучию, к обеспеченному существованию, компанейским развлечениям и легкомысленным шуткам в серьезных вопросах…
В ожидании Вашего скорого дружеского ответа примите сердечный привет от преданного Вам
И. Ф. Беккера
Р. S. Я только что снова заглянул в брошюру Фогта и, к своему еще большему изумлению, увидел, что честь оказана и бюрстенгеймерам. Вкратце Вы должны знать, как обстояло дело и с этой бандой…
Далее я увидел также в этой брошюре, что Фогт утверждает, будто Ньюджент-Шерваль-Кремер приехал в Женеву по поручению Маркса. Я считаю поэтому нужным добавить, что Ньюджент, который до последней минуты своего пребывания в Женеве разыгрывал роль англичанина, ничем ни разу не дал заметить, что он когда-либо и где-либо имел дело с каким-нибудь немецким эмигрантом; да это вообще совершенно не годилось бы для его инкогнито. Даже в настоящее время здесь, хотя это уже не имеет того значения для него, какое имело там, он отказывается это признать и отрицает всякое знакомство с немцами в прошлом.
До сих пор я все еще думал, что Фогт легкомысленно поддался чьей-то мистификации, но теперь его выступление мне все более кажется проявлением злого умысла, Он меня мало занимает, но мне жаль его доброго, славного, старого отца, которому эта история, безусловно, доставит много неприятных минут.
Не только разрешаю Вам, но даже прошу Вас в интересах истины и доброго дела распространить все сообщенное мной среди Ваших знакомых.
Искренне Ваш
И. Филипп Б.» (см. приложение 3).