II

II

Примечательно, что русская революция 1917 г. была неожиданной в том смысле, что практически все в международном социалистическом движении ожидали, что «первым» социалистическим государством станет Германия. Это ожидание разделяли также и большевики, даже Ленин. Почему никто, если говорить о 1900 г., не верил, что Великобритания, кандидатура которой рассматривалась самим Марксом, станет первой социалистической страной, — это вопрос заслуживающий исследования, но не здесь. Но во всяком случае это показывает, что в рассуждениях и ревизионистов, и Ленина присутствовали другие скрытые посылки.

Как мы знаем, Ленину нелегко было убедить своих коллег попытаться захватить власть в октябре 1917 г. И в любом случае кажется, что все чувствовали, что отклонение России, опередившей Германию, скоро будет исправлено. Конечно, многие и в самом деле доказывали, что новое советское государство не сможет выжить, если в Германии быстро не произойдет нечто. Мы знаем, что эти ожидания никогда не оправдались и лет через пять были оставлены.

И все же, почему эти ожидания оказались ложными? Э. X. Карр, пытаясь поставить русскую революция в историческую перспективу, доказывает:

«Та же самая двойственность, которая пронизывала российскую историю XIX века, отметила и большевистскую революцию. С одной стороны, она была кульминацией процесса вестернизации, с другой —бунтом против европейского проникновения».[175]

В 1914 г. Россия была европейской страной, великой военной державой и страной со значительным промышленным сектором. Но в качестве промышленной державы она была очевидно слабее европейских государств. Одновременно в 1914 г. Россия была неевропейской (или незападной) страной, и преимущественно аграрной страной. Но как аграрная страна она была несомненно сильнейшим из незападных государств. То есть, говоря нашим современным языком, Россия была либо слабейшей державой ядра, либо сильнейшим из государств периферии. Разумеется, она была и тем и другим и представляла собой очевидный пример того, что мы сегодня называем полупериферийными странами.

Я бы утверждал, что ленинистская стратегия могла быть успешной только в полупериферийной стране. Таким образом, при ретроспективном рассмотрении нет ничего удивительного, что первая социалистическая «революция» произошла в России. Вероятно, это было единственное место, где она была действительно возможна в ту эпоху. Это было ясно по трем причинам. Во-первых, такое восстание не было возможно внутри ядра капиталистического мира-экономики, потому что у рабочего класса там было слишком много иных возможностей, которые казались более привлекательными в краткосрочном плане и не требовали непомерного риска, связанного с повстанческой активностью. За годы, прошедшие с 1917-го, это стало совершенно ясным и несомненным. В то время это не могло быть столь очевидным.

Во-вторых, мы пришли к пониманию, что мобилизация массовой поддержки ориентированному на вооруженное восстание движению вряд ли может основываться исключительно на классовых призывах. К классовым призывам необходимо было добавить изрядную дозу националистических чувств, которые впоследствии мы стали называть антиимпериализмом. Но в зоне ядра чувство, направленное на достижение националистических целей, было уже в прошлом для большинства составляющих ядро стран. Лишь в Германии и Италии они могли стать весомым фактором, и в результате именно они стали двумя главными очагами фашистского движения в межвоенные годы.

Наконец, успешное восстание требует определенного человеческого базиса в городах, рабочего класса и интеллигенции определенной численности и уровня сознательности. Большая часть периферийной зоны еще не обладала ими в 1917 г., а в России они были. Таким образом, марксизм-ленинизм, что и показала его последующая история, возник как эффективная идеология антисистемной активности в полупериферийных странах начала XX в.