О прохождении мимо{460}
О прохождении мимо{460}
Так, медленно проходя многие народы и разные города, возвращался Заратустра окольным путём к своим горам и своей пещере. И вот, подошёл он неожиданно к воротам большого города; но здесь бросился к нему с распростёртыми руками бесноватый шут и преградил ему дорогу. Это был тот самый шут, которого народ называл «обезьяной Заратустры»: ибо он кое-что перенял из манеры его говорить и охотно черпал из сокровищницы его мудрости. И шут так говорил к Заратустре:
«О Заратустра, здесь большой город; тебе здесь нечего искать, а потерять можешь всё.
Почему захотел ты брести по этой грязи? Пожалей свои ноги! Плюнь лучше на городские ворота и — вернись назад!
Здесь ад для мыслей отшельника, здесь великие мысли кипятятся живьём и развариваются на маленькие.
Здесь истлевают все великие чувства, здесь позволено стучать только костлявым убогим чувствам!
Разве ты не чувствуешь запаха бойни и харчевни духа? Разве не стоит над этим городом смрад от умерщвлённого духа?
Разве не видишь ты, что души висят здесь, точно обвисшие, грязные лохмотья? — И они делают ещё газеты из этих лохмотьев!
Разве не слышишь ты, что дух превратился здесь в игру слов? Отвратительные слова-помои извергает он! — И они делают ещё газеты из этих слов-помоев!
Они травят друг друга и не знают, ради чего? Они распаляют друг друга и не знают, зачем? Они бряцают своей жестью, они звенят своим золотом.
Они холодны и ищут тепла в крепких напитках; они разгорячены и ищут прохлады у замёрзших умов; все они хилы и больны общественным мнением.{461}
Все похоти и пороки здесь у себя дома; но существуют здесь и добродетельные, здесь много услужливой, служащей добродетели:{462}
Много услужливой добродетели с пальцами-писаками и с твёрдым седалищем и ожидалищем; она благословлена мелкими звёздами на груди и набитыми соломой плоскозадыми дочерьми.
Существует здесь и много благочестия, много лести и угодничества перед богом воинств.{463}{464}
Ибо “Сверху” капают звёзды и милостивые плевки; вверх тянется каждая грудь без звезды.
У месяца есть свой двор, и при дворе — свои придурки; на всё, что исходит от двора, молится нищая братия и всякая услужливая нищенская добродетель.
“Я служу, ты служишь, мы служим”{465} — так молится господину всякая услужливая добродетель: чтобы заслуженная звезда прицепилась, наконец, ко впалой груди!
Месяц вращается вокруг всего земного; так вращается и господин вокруг самого что ни на есть земного, — а это есть золото торгашей.
Бог воинств не бог золотых слитков; господин предполагает, а торгаш — располагает!
Во имя всего, что есть в тебе светлого, сильного и доброго, о Заратустра! Плюнь на этот город торгашей и вернись назад!
Здесь кровь течёт испорченная, тепловатая, пенистая по всем венам; плюнь на большой город, на эту большую выгребную яму, где пенится всякая накипь!
Плюнь на город сдавленных душ и впалых грудей, язвительных глаз и липких пальцев —
— на город нахалов, бесстыдников, писак, пискляк, и распалённых честолюбцев —
— где всё порченое, зловонное, порочное, мрачное, прелое, прыщавое, коварное нарывает вместе —
— плюнь на большой город и вернись назад!»{466} —
Но здесь прервал Заратустра бесноватого шута и зажал ему рот.
«Перестань наконец! — воскликнул Заратустра, — мне давно уже противны твоя речь и твоя особа!
Зачем так долго жил ты в болоте, что сам должен был сделаться лягушкой и жабою?
Не течёт ли теперь у тебя самого в жилах гнилая, пенистая болотная кровь, что научился ты так квакать и поносить?
Почему не ушёл ты в лес? Или не пахал землю? Разве море не полно зелёными островами?
Я презираю твоё презрение; и если предостерегал ты меня, — почему не предостерёг ты самого себя?
Из одной только любви должно воспарить презрение моё и предостерегающая птица моя — но не из болота! —
Тебя называют моей обезьяной, ты, бесноватый шут; но я называю тебя своей хрюкающей свиньёй, — хрюканьем портишь ты мне мою хвалу шутовства.
Что же заставило тебя хрюкать? Никто достаточно не льстил тебе, поэтому и сел ты вблизи этой грязи, чтобы иметь основание вдоволь хрюкать, —
— чтобы иметь много поводов для мести! Ибо месть, ты, тщеславный шут, и есть вся твоя пена, я разгадал тебя!
Твоё шутовское слово вредит мне даже там, где ты прав! И если бы слово Заратустры было сто раз право, — ты бы всё-таки, моим словом, — вредил мне!»
Так говорил Заратустра; потом он посмотрел на большой город, вздохнул и долго молчал. Наконец он заговорил так:{467}
— Мне противен этот большой город, не только этот шут.{468} И здесь и там нечего улучшать, нечего ухудшать!
Горе этому большому городу! — Мне хотелось бы увидеть огненный столб, в котором сгорит он!
Ибо такие огненные столбы должны предшествовать великому полдню. Но всему своё время и своя собственная судьба.{469}{470} —
И такое поучение даю я тебе, шут, на прощание: где нельзя уже любить, там нужно — пройти мимо! —
Так говорил Заратустра и прошёл мимо шута и большого города.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.