Дж. Кришнамурти

Дж. Кришнамурти

Одним измоихпервых непосредственных соприкосновений с восточной духовностью была встреча с Дж. Кришнамурти в конце 1968 года. Вэтовремя Кришнамурти приехал в университет Санта Круз прочитать цикллекций; ему было 73 года, и выглядел он ошеломляюще. Резкие черты егоиндийской внешности, контраст между темной кожей и белыми, хорошо уложенными волосами, европейская одежда, величественная осанка, взвешенный, безупречный английский, и — превыше всего — интенсивность егоконцентрации, — весь его облик меня совершенно очаровал. В это времякак раз появилось "Учение Дона Хуана", и когда и увидел Кришнамурти, яне мог удержаться от сравнения его облика с мифическойфигуройэтогомудреца из племени яки.

Воздействие физической внешности Кришнамурти усиливалось и углублялось тем, что он говорил. Кришнамурти был оригинальным мыслителем, отвергавшим всякий духовный авторитет и традиции. Его учение былоблизко к буддизму, но он никогда не пользовался терминами буддизма иликакой-либо иной сферы традиционной восточной мысли. Задача, которую онсебе поставил, была необыкновенно трудной — использовать язык и рассуждения, чтобы привести свою аудиторию за пределы языка ирассуждений;и то, как он справлялся с этой задачей, производило большое впечатление.

Кришнамурти обычноизбиралхорошо известную экзистенциальнуюпроблему — страх, желание, смерть, время — как темуопределеннойлекции, и начинал разговор чем-нибудь вроде следующего: "Давайте подойдем к этому вместе. Я не собираюсь говорить вам что-либо;я — неавторитет; мы собираемся исследовать этот вопрос вместе". Затем он показывал тщетность всех обычных попыток исключить, кпримеру, страх, после чего спрашивал, с большой интенсивностью и точным ощущением драматичности: "Возможно ли для вас, в этот самый момент, прямо здесь, избавиться от страха? Не подавить его, не отрицать его, не сопротивляться ему, но избавиться от него раз и навсегда? Это наша задача насегодняшний день — избавиться от страха полностью, совершенно, раз инавсегда. Если мы не сможем сделать этого, моя лекция будет бесполезной".

Сцена была готова; публикаувлеченаивниманиезавоевано.

"Итак, давайте рассмотрим этот вопрос, — продолжал Кришнамурти, — без осуждения, без оправдания. Что такое страх? Давайте войдем в неговместе, вы и говорящий. Давайте посмотрим, можем ли мы действительнообщаться на другом уровне, с одинаковой интенсивностью, в одно и то жевремя. Можете ли вы, используя говорящего как зеркало, найти ответ наэтот чрезвычайно важный вопрос: "Что такое страх?". И затем он начиналсплетать безукоризненную сеть понятий. Он показал, что для того, чтобыпонять страх, необходимо понять желание; чтобы понять желание, необходимо понять мысль, — а следовательно время, знание, самость, и такдалее и тому подобное. Кришнамурти представлял блестящий анализ того, как эти основные экзистенциальные проблемы связаны — не теоретически, а в опыте. Он не только представлял вам результат своего анализа, онстремился вовлечь вас в сам процесс анализирования. В конце концов выуходили с сильным и ясным ощущением того, что единственный способ разрешитьлюбуюиз ваших экзистенциальных проблем состоит в том, чтобывыйти за пределы мысли, за пределы языка, за пределы времени — достичь, как он выразил это в названии одной из своих лучших книг, "свободы от известного".

Я помню, чтоя был очарован, но также и глубоко растревоженлекциями Кришнамурти. После каждого вечернего разговора мысЖаклинчасамисидели у нашего камина, обсуждая то, что сказал Кришнамурти.

Это была моя первая встреча с радикальным духовным учителем, и я сразуже столкнулся с серьезной проблемой. Я был в начале многообещающей научной карьеры, которая эмоционально захватывала меня, и вот Кришнамуртипредлагает мне, со всей харизмой и убежденностью, перестать мыслить, освободиться от всякого знания, оставить рассуждения. Что этозначилодля меня? Следовало ли мне отказаться от своей научной карьеры, которая только начиналась, или я должен был остаться ученым и оставить всякую надежду достичь духовной самореализации?

Я очень хотел попросить совета у Кришнамурти, но он не допускалвопросов на своих лекциях, и не разговаривал ни с кем после них.

Мы сделали несколько попыток встретиться с ним, но нам весьма определенно ответили, что Кришнамурти не хочет, чтобы его беспокоили. Счастливое совпадение (совпадение ли?) в конце концов привело нас квстрече. Выяснилось, что секретарь Кришнамурти был французом, и после последней лекции Жаклин, урожденной парижанке, удалось разговоритьсясним. Они поладили, и в результате мы имели возможность прийти к Кришнамурти на следующее утро.

Я был весьма испуган, когда оказался, наконец, лицом к лицу сУчителем, но не терял времени. Я знал, зачем я пришел."Как я могубыть ученым, — спросил я, — и вместе с тем следовать Вашему советуостановить мысль и достичь свободы от известного?" — Кришнамуртинезадумался ни на мгновение. Он ответил на мой вопрос за десять секунд, таким образом, что это совершенно разрешило мою проблему. "Прежде всего Вы — человек, — сказал он, — а затем уже Вы — ученый. Сначалавам нужно освободиться, и эта свобода не может бытьдостигнутапосредством мысли. Она достигается лишь медитацией — пониманием целокупности жизни, в которой каждая форма разделения прекращается". Достигнув этого понимания жизни как целого, сказал он мне, я смогу специализироваться и работать как ученый безвсякихпроблем. Иразумеется, речьнешлао том, чтобы оставить науку. Переходя на французский, Кришнамурти добавил: "????????????"После этойкороткой, нозначительной встречи я встретился сКришнамурти лишь шесть лет спустя, когда меня, вместе снесколькимидругимиучеными, пригласили провести неделю, дискутируя с ним в егообразовательном центре в Броквуд Парк к югу отЛондона. Онвыгляделпо-прежнему поразительно, хотя и был менее энергичен. В эту неделю ягораздо лучше узнал Кришнамурти, в том числе и некоторые его недостатки. Когда он говорил, он был величествен и харизматичен, но я был разочарован тем, что мне так и не удалось вовлечь его в разговор. Он говорил, но не слушал. С другой стороны, у меня было много существенныхразговоров с коллегами-учеными — ДейвидомБомом, КарломПрибрамом, Джорджем Сударшаном и другими.

С тех пор я почти что утерял связьсКришнамурти. Явсегдапризнавал его значительное влияние на людей, но я не был больше ни наодной из его лекций, и не прочел ни одной его книги. И вот, в январе1983 года я оказался в Мадрасе, в Южной Индии, на конференции теософского общества рядом с поместьем Кришнамурти, и посколькуКришнамуртибыл там и читал вечернюю лекцию, я отправился засвидетельствовать моеуважение. Прекрасный парк с огромными старыми деревьями былзаполненлюдьми, преимущественно индийцами, которые тихо сидели на земле и ждали ритуала, в котором большинство из них участвовало уже много раз. Ввосемь часов Кришнамурти появился, в индийской одежде, и прошел медленно, но с большой уверенностью к приготовленному помосту. Было замечательно видеть, как в свои семьдесят лет он проходит этот путь, какон делал это более чем полвека, восходит поступенькампомостабезпосторонней помощи, садится на подушечку и складывает руки в традиционном индийском приветствии перед началом беседы.

Кришнамурти говорил семьдесят пять минут, без колебаний и почти с той же интенсивной сосредоточенностью, которую я отметил пятнадцатью годами ранее. Темой вечера было желание, и он раскинул свою сетьс той же ясностью и искусством, как и всегда. Для меня это было уникальной возможностью оценить эволюцию своего понимания с тех пор, какя впервые встретился с ним, и в первый раз почувствовал, что понимаюего метод и личность. Его анализ желания был ясным и красивым. "Восприятие порождает чувственную реакцию, — говорил он, — затем вмешивается мысль — "я хочу…","я не хочу…", "я желаю…" — и так возникает желание. Оно не порождается желаемым объектом, и будет сохраняться при различных объектах до тех пор, пока вмешивается мысль. Поэтому освобождение от желания не может быть достигнуть посредствомподавления или избегания чувственного опыта (то есть аскетизма). Единственный способ освободиться от желания — освободиться от мысли".

Но Кришнамурти не сказал, как может быть достигнуть освобождение от мысли. Как Будда, он предлагал блестящий анализ проблемы, но, вотличиеотБудды, непоказывал ясной дороги к освобождению. Можетбыть, размышлял я, Кришнамурти сам недалеко ушел по этому пути? Можетбыть, он сам был недостаточно свободен от обусловленности, чтобы вестисвоих учеников к полной реализации?

После лекции я был приглашен с некоторыми другими на обед. Разумеется, Кришнамурти был утомлен после лекции и нерасположен к разговору. Не был расположен к этому и я. Я пришел лишь чтобы засвидетельствовать мое уважение, и был щедро вознагражден. Я напомнил Кришнамурти о нашей первой встрече и поблагодарил его еще раз за решающее влияние и помощь, хорошо понимая, что наверное вижу его в последний раз, как оно и оказалось.

Проблема, которую Кришнамурти решил для меня в духе дзен, одним ударом, — это проблема, с которой сталкивается большинство физиков, когда они встречаются с идеями мистических традиций — как можновыйти за пределы мышления, не оставляя науку? Я думаю, что именно поэтому многие из коллег опасаются моих сравнений между физикой имистицизмом. Может быть, им поможет то, что я также чувствовал эту угрозу.

Я чувствовал ее всем своим существом, но это было в начале моей научной деятельности, и мне очень повезло, что человек, который заставилменя почувствовать эту угрозу, помог мне также и превозмочь ее.

Параллели между физикой и мистицизмомУже в самом начале моего знакомства с восточными традициямияобнаружил параллели между современной физикой и восточным мистицизмом.

Помню, как я читал французскую книжку про дзен-буддизм вПариже, изкоторойвпервые узнал о важной роли парадокса в мистической традиции.

Я узнал, что духовные учителя Востока часто весьмаискуснымобразомпользовались парадоксальными загадками, чтобы заставить своих учениковпонять ограниченность логики и рассуждений. В частности, втрадициидзен была развита система невербальных инструкций посредством кажущихся бессмысленных загадок, называемых коанами, которые не могутбытьразрешены посредством мышления. Они созданы специально, чтобы остановить процесс мышления и подготовить ученика к невербальномупереживанию реальности. Все коаны, прочел я, имеют более или менее уникальныеразрешения, которые знающий учитель распознает немедленно. Когда решениенайдено, коан перестает быть парадоксальным и становится глубокозначимым высказыванием в состоянии сознания, которое он помогает вызвать.

Когда я впервые прочел происпользованиекоановвобучениидзену, это показалось мне странно знакомым. Я провел многие годы, изучая другого рода парадоксы, которые, похоже, играли подобную роль вобучении физиков. Были, конечно и различия. Мое обучение как физика небыло столь интенсивным, как обучение дзену. Но я вспомнил, как физикив20-хгодах переживали квантовые парадоксы, стремясь к пониманию вситуации, где природа была единственным учителем. Параллели были очевидными и позже, когда я больше узнал о дзен-буддизме, я понял, чтоони действительно значимы. Как и в дзене, разрешение проблемфизикискрывалось в парадоксах, которые не могли быть решены логическим рассуждением, которое нужно было понимать с новой точки зрения, осознавновую, субатомную реальность. Природа была учительницей физиков, и, как мастер дзен, она не делала утверждений, она лишь загадывала загадки.

Сходство квантовой физики и дзен-буддизма поразиломеня. Всеописаниякоанов подчеркивали, что разрешение такой загадки требовалоот ученика чрезвычайного усилия концентрации и вовлеченности. Коан овладеваетсердцеми умом ученика и создает поистине ментальный тупик, состояние постоянного напряжения, в котором весь мир становится сомнением и вопрошанием. Когда я сравнил это с тем местом из книги Гейзенберга, которое я так хорошо помнил, я почувствовал, чтооснователиквантовой теории переживали нечто подобное: "Я помню обсуждения с Бором, которые продолжались много часов, и заканчивались поздноночьюпочтив отчаянии. Когда после этого я отправлялся один на прогулку всоседний парк, я повторял себе снова и снова: может ли природабытьстольабсурдной, какой она представляется в этих атомных экспериментах?" Позже ятакже начал понимать, почему физики-теоретики и восточные мистики сталкивались со сходными проблемами и переживалинечтопохожее. Когда сущностная природа вещей анализируется интеллектом, онакажется абсурдной или парадоксальной. Это всегдазналимистики, нолишь недавно это стало проблемой для науки. В течение нескольких вековявления, изучавшиеся в науке, принадлежали к повседневному окружениюученых, к области их чувственного опыта. Поскольку образы и понятия ихязыка абстрагировались из этого опыта, они былиудовлетворительныидостаточны для описания природных явлений.

Однако в XX веке физики проникли глубже в микромир, в царстваприроды, гораздо дальше отстоящие от нашей макросреды. Наши знания оматерии на этом уровне уже не основываются нанепосредственномчувственном опыте, и поэтому наш обычный язык не годится для описания наблюдаемых явлений. Атомная физика впервые позволила ученымподойтиксущностнойприроде вещей. Как и мистики, физики теперь имели дело снечувственным опытом реальности и, как имистики, онидолжныбылистолкнутьсяс парадоксальными аспектами этого опыта. С этого моментамодели и образы современной физики становятся близкими образам восточной философии.

Обнаружение параллели между дзенскимикоанамиипарадоксамиквантовой физики, которые я позже назвал "квантовыми коанами", в значительной степени стимулировало мой интерес к восточному мистицизмуиобострило внимание. В последующие годы, будучи более вовлеченным в духВостока, я вновь и вновь встречался с понятиями, которые были мне знакомыпозанятияматомнойисубатомной физикой. Обнаружение этогосходства сначала было всего лишь интеллектуальной игрой, хотя и увлекательной, но однажды, поздно вечером, в конце лета 1969 года, у менябыло значительное переживание, которое заставило меня отнестись к параллели между физикой и мистицизмом более серьезно. Описание этого переживания, которое я поместил в начале "Дао физики", до сих пор кажется мне наиболее точным: "Однажды летним вечером я сидел на берегу океана, глядя на набегающие волны и чувствуя ритм своего дыхания, и внезапноощутил, что все вокруг меня участвует в гигантском космическомтанце. Как физик я знал, что песок, скалы, вода и воздух вокруг менясостоятиз вибрирующих молекул и атомов, а последние состоят из частиц, взаимодействующих друг с другом, создавая и разрушая другие частицы. Я знал также, что земная атмосфера постоянно бомбардируется потоками "космических лучей",частиц высокой энергии, проходящихмножество превращений, когда они достигают воздуха. Все это было мне знакомо по моим исследованиям в области физики высоких энергий, но до сихпор я знал это лишь в виде графиков, диаграмм и математических теорий.

Теперь, когда я сидел на этом берегу, мой предыдущий опыт ожил; я "видел" каскады энергии, спускающиеся из внешнего пространства, в которыхчастицы создавались и разрушались в ритмической пульсации;я "видел",как атомы элементов, в том числе и атомы моего тела, участвуют в этомкосмическом танце энергии;я чувствовал его ритм и "слышал",каконзвучит, и в этот момент я знал, что это Танец Шивы, Короля Танцоров, почитаемого индусами".

В конце1970года срок моей американской визы кончился, и ядолжен был вернуться в Европу. Я не знал, где я хочу продолжать своиисследования, так что собирался посетить лучшие исследовательские институты в области моей специальности, установить контакты с людьми, которых я знал, постаравшись приобрести статус приглашенного исследователя или что-нибудь подобное. Первым делом я направился в Лондон, гдепоявился в октябре, все еще будучи хиппи в душе. Появившись в приемнойП.Т. М???тьюза, исследователя в области частиц, с которым я встречалсяв Калифорнии, и который был тогда главой теоретического отдела в Империал Колледж, я прежде всего увидел огромную афишуБобаДиллана. Япринялэтозахороший знак и тут же решил, что останусь в Лондоне;М???тьюз сказал, что он будет счастлив предложить мнегостеприимствоИмпериал Колледж. Я никогда не жалел об этом решении, в результате которого я остался в Лондоне на четыре года, несмотря даже нато, чтопервые несколько месяцев после моего приезда были, может быть, самымитяжелыми в моей жизни.

Конец 1970годабыл для меня трудным переходным временем. Ябыл в начале длительного периода болезненных расхождений с женой, которые закончились разводом. У меня не было друзей в Лондоне, и я вскоре обнаружил, что не могу получить исследовательский грант или академическое положение потому, что я уже начал исследование в рамках новойпарадигмы, и не хотел отказываться от него, принимая ограничения академическойработы на условиях полной занятости. Во время этих первыхнедель в Лондоне мое настроение было хуже, чем когда-либо, иименнотогда я решил придать своей жизни новое направление.

Незадолго до отъезда из Калифорнии я сделал фотомонтаж — танцующийШивана фоне следов сталкивающихся частиц в прозрачной камере — иллюстрирующий мое переживание космического танца на берегу. Однаждыя сидел в моей крошечной комнатушке около Империал Колледж и смотрел на эту прекрасную картину, и внезапно я совершенно ясно понял, сабсолютнойуверенностью, чтопараллель между физикой и мистицизмом, которую я только начал постигать, когда-нибудь станет общеизвестной; ятакже понял, что нахожусь в наилучшем положении, чтобы тщательно исследовать эти параллели и написать книгу об этом. Тогда ярешил, чтонапишу эту книгу, но также понимал, что я еще не готов к этому. Мнеследовало сначала более тщательно изучить предмет и написать рядстатей, прежде чем приниматься за книгу.

Вдохновленный этим решением, я взял мойфотомонтаж, которыйсодержалдля меня глубокое и важное утверждение, в Империал Колледж, чтобы показать его коллеге-индусу, занимавшему со мной одинкабинет.

Когда я показал ему монтаж, не говоря ни слова, он был глубоко тронути спонтанно начал читать стихи на санскрите, которые он помнил с детства. Он рассказал, что его воспитывали в традициях индуизма, но он забыл все, связанное с духовным наследием, когда ему, как он выразился,"промыламозги" западная наука. Он сам никогда не думал о параллеляхмежду физикой и индуизмом, но когда он увидел мой фотомонтаж, они сразу стали для него очевидными.

В течение следующих двух с половиной лет я предпринял систематическое изучение индуизма, буддизма и даосизма и исследовал параллели, которые обнаруживал между идеями этих мистических традиций и фундаментальными понятиями и теориями современной физики. В течение шестидесятых годов я попробовал различные техники медитации и прочел множествокнигпо восточному мистицизму, не собираясь при этом реальноследовать одному из путей. Теперь, когда я углубился в изучение восточных традиций, меня больше всего привлек даосизм.

Даосизм, по-моему, одна из тех великих духовных традиций, которыедаютглубокоеипрекрасное выражение экологической мудрости, подчеркивая как фундаментальное единство всех явлений, так и укорененность индивидуумов и обществ в циклических процессах природы. Вот какговорит об этом Чжуан Цзы: "В превращениях и росте всех вещейкаждаяпочка и каждая черта обретают свою подобающую форму. Мы видим их постепенное созревание и упадок, постоянный поток превращений иизменений". И Хуай Нан Цу: "Тот, кто следует естественному порядку, участвует в потоке Дао".Даосские мудрецы умели сосредоточить своевниманиенанаблюдениях природы, различая "характеристики Дао".При этом онивыбирали установку, которая по существу является научной; только глубокоенедовериек аналитическим методам рассуждения помешало им создать подлинно научные теории. Тем не менее их тщательныенаблюдения, соединенныессильноймистической интуицией, привели их к глубокимпрозрениям, которые подтверждаютсясовременныминаучнымитеориями.

Глубокаяэкологическая мудрость, эмпирический подход и особый ароматдаосизма, который я бы назвал "тихим экстазом", были чрезвычайно привлекательны для меня, так что даосизм естественно стал для меня тем путем, которому я собирался следовать.

Также сильное влияние оказал на меня в эти годы Кастанеда. Егокниги показали мне другой подход к духовным учениям Востока. Традицииамериканских индейцев, излагаемые легендарным яки Доном Хуаном, казались мне весьма близкими к даосизму, как онизлагаетсялегендарнымимудрецамиЛао Цзе и Чжуан Цзы. Сознавание причастности естественномутечению вещей и искусство действовать в соответствии с этим составляетсердцевину обеих традиций. Даосский мудрец плывет в потоке Дао, "человек знания" яки должен быть легким и текучим, чтобы "видеть" сущностную природу вещей.

Даосизм и буддизм — традиции, касающиеся самой сущностидуховного, не принадлежащей ни какой частной культуре. В частности, буддизм доказал в течение своей истории, что может приспособиться к различным культурным ситуациям. Начавшись учением Будды в Индии, он распространился в Японии и, несколькими веками позже, перешагнул через Тихийокеан в Калифорнию. На мое мышление оказало сильное влияние подчеркивание роли сострадания в приобретении знания, свойственноебуд-дийскойтрадиции. Сточкизрения буддизма не может быть знания безсострадания, что для меня означает, что наука не имеет никакой ценности, если она не сопровождается заботой об обществе.

Хотя 1971-72 годы были трудными для меня, они былитакжеиволнующими. Япо-прежнемубыл наполовину ученым, наполовину хиппи, проводил исследования по физике частиц в Империал Колледже, но также иосуществлялсвое более обширное исследование организованно и систематически. Мне удалось найти несколько дополнительных заработков — преподавание физики высоких энергий группе инженеров, перевод техническихтекстов с английского на немецкий, преподаваниематематикистаршеклассникам; этого было достаточно, чтобы прожить, хотя и не давало материального изобилия. Эти два года я прожил в значительной степени какпилигрим; радости и удовольствия моей жизни не принадлежали к материальному плану. Меня поддерживала вера в мое прозрение и убежденность, что мое упорство будет рано или поздно вознаграждено. Все это время настене у меня висела цитата из даосского мудреца ЧжуанЦзы: "Яискалправителя, который дал бы мне работу на продолжительное время. То, чтомне удалось его найти, говорит о характере времен".