Беседы в Катерхэме

Беседы в Катерхэме

Прочитав "Малое прекрасно",я воодушевился. Я обнаружил ясноеподтверждение моему основному тезису в экономике, области, в которой уменяне было профессиональных знаний. Более того, Шумахер обрисовалмне первоначальные контуры альтернативного подхода, который (по крайнеймерев части, касающейся экологической перспективы), казалось, согласовывался с тем целостным взглядом на мир, открывающийсямневновой физике. Поэтому, когда я решил создать группу экспертов для моего проекта, я, конечно, захотел встретиться с Фрицем Шумахером, и, когда я на три недели приехал в Лондон в мае 1977 года, я написал емуи попросил его о встрече с целью обсуждения моего проекта.

Это был тот же визит в Лондон, во время которого я также впервые встретился с Р.Д.Лэйнгом. Вспоминая две эти встречи, я невольнопоражаюсь некоторым забавным совпадениям. И тот и другой ученый приняли меня очень доброжелательно, но оба не согласились со мной (Шумахер — сразу, Лэйнг — три года спустя в Сарагоссе) по поводу основных тезисов, связанных с ролью физики в сдвиге парадигмы. В обоихслучаяхрасхождения поначалу казались непреодолимыми, но были разрешены в последующих дискуссиях, которые в огромной степени послужилирасширениюмоего кругозора.

Шумахер очень тепло ответил на мое письмо и предложил, чтобы япозвонил ему из Лондона с тем, чтобы договориться о моем визите в Катерхэм, маленький городок в Суррее, где он жил. Когда я так и сделал, он пригласил меня на чашку чая и сказал, что встретит меня на станции.

Несколько дней спустя, ранним утром прекрасного весеннего дня, я селна поезд в Катерхэм и, пока ехал по пышущей зеленью провинции, волнение соседствовало у меня с чувством покоя и умиротворения.

Моя успокоенность укрепилась позже, когда я встретил Фрица Шумахера на станции Катерхэма. Он был изящениочарователен: высокийджентльмен лет шестидесяти с длинными седыми волосами, добрым, открытым лицом и спокойными глазами, сияющими из-под кустистых бровей. Онтепло меня приветствовал и предложил пешком отправиться к нему, и, пока мы совершали неспешную прогулку, я не мог отделаться от мысли, чтофраза "экономист-гуру" совершенно точно отражает внешность Шумахера.

Шумахер родился в Германии, но в конце второймировойвойныстал британским подданным. Он говорил с довольно изящным немецким акцентом и, хотя он знал, что я австриец, всю беседу вел на английскомязыке. Чуть позже, когда мы говорили о Германии, мы, естественно, переключились на немецкий ради нескольких выражений и коротких фраз, нопосле этих коротких экскурсов в родной язык мы всегда возобновляли беседу по-английски. Такое тонкое использование языка создало унассним очень приятное чувство товарищества. Нам обоим не был чужд определенный германский стиль выражений, и в то же времямыразговариваликак граждане мира, вышедшие за рамки своей родной культуры.

Шумахер обитал в атмосфере идиллии. Дом в беспорядочном эдвардианском стиле был уютен и открыт со всех сторон. Пока мы сидели внизуза чаем, нас окружало буйство природы. Обширный сад был дик и великолепен. Деятельностьнасекомых и птиц оживляла цветущие деревья, всяэкосистема, казалось, наслаждалась теплым весенним солнышком. Это былмирный оазис, где мир все еще казался единым. Шумахер с огромным энтузиазмом рассказывал про свой сад. Многие годы посвятил он изготовлениюкомпоста и экспериментам с различными органическими технологиями садоводства. Я понял, что в этом заключается его подходкэкологии-практический подход, коренящийся в опыте, который он смог интегрировать во всеобъемлющую философию жизни посредством теоретическогоанализа.

После чая мы прошли в кабинет Шумахера, чтобы поговорить предметно. Я начал беседу, изложив основную идею моей новой книги примернотеми же словами, что и Р.Д.Лэйнгу несколько дней спустя. Я начал сзамечания, что социальные институты неспособны решить основные проблемы нашего времени, потому что они придерживаются концепций устаревшеговзгляда на мир, механистического взгляда науки XVII века. Естественныенауки, так же как и гуманитарные и социальные, смоделированы по принципу классической ньютоновской физики, и ограничения ньютоно-картезианского мировоззрения очевидны сейчас во многихобластяхглобальногокризиса."В то время как ньютоновская модель все еще является доминирующей парадигмой в наших академических учреждениях и в большейчастиобщества, — продолжал я, — физики уже пошли дальше этого". Я описалновое мировоззрение, которое по моему мнению, порождено новой физикой — с ее акцентом на взаимосвязанность, взаимозависимость, динамическиемодели и постоянное изменение и трансформацию — ивыразилнадежду, чтодругие науки в конце концов вынуждены будут изменить лежащую в ихоснове философию с тем, чтобы соответствовать этому новому видению реальности. Я утверждал, что такие радикальные изменения составляют также единственный путь решения насущных экономических, социальных и экологических проблем.

Я очень аккуратно и полно изложил свой тезис и, когда я закончил, ожидал, что Шумахер согласится со мной по основным вопросам. Он выражал подобные взгляды в своей книге, и я был убежден, чтоон поможет мне сформулировать мой тезис более конкретно. Шумахер взглянул на меня дружелюбным взглядом и медленносказал: "Мыдолжны быть очень осторожны, чтобы избежатьпрямого столкновения".Я был ошеломлен его замечанием. Увидевмойсмущенный взгляд, он улыбнулся."Я одобряю ваш призыв ккультурнойтрансформации, — сказал он. — Примерно то же я часто говорил себе.

Некая эпоха движется к завершению; необходимы фундаментальныеперемены. Но я не думаю, что физика может быть нашим проводником в этом деле". Шумахер продолжал, указывая на разницу междутем, что он назвал "наукой для понимания",и "манипулятивнойнаукой".Он пояснил, что первую раньшечастоназывалмудростью. Ее цель — просвещение и освобождение человека, в товремя как цель второй — власть. Вовремянаучнойреволюции XVII века, как считает Шумахер, цель науки сместилась от мудрости к власти."Знание — сила", — сказал он, цитируя Френсиса Бэкона. Он отметил, что начинаяс тех самых времен термин "наука" прочно закрепился за манипулятивнойнаукой."Постепенное устранение мудрости превратилобыстрое накопление знаний в наиболее серьезную угрозу, — заявил Шумахер. — Западная цивилизация зиждется на том философс-ком заблуждении, что манипулятивная наука несет истину. Физикаявилась причинойэтой ошибки, физика же ее и увековечила. Физика ввергла нас в ту путаницу, в которой мы сегодня находимся. Великий космос представлялся ничем иным, как нагромождением частиц без цели или значения, и последствия этого материалистического подхода чувствуются везде. Наука имеет, в основном, дело со знанием, которое полезно для манипуляций, а манипуляции с природой почти неизбежно приводят к манипуляциям с людьми".

"Нет, — заключил Шумахер с печальной улыбкой. — Я неверю, чтофизика может помочь нам в решении наших сегодняшних проблем".Я был глубокопораженстрастнымидоводамиШумахера.

Впервыея услышал о роли Бэкона в смещении цели науки от мудрости к манипуляции. Несколько месяцев спустя мневстретилсяподробныйфеминистский анализ этой драматической метафоры, афакт присвоенияучеными функцийуправления стал одной из главных тем в моих беседах сЛэйнгом. Тем не менее, в тот момент, когда я сидел напротив Фрица Шумахера в его кабинете в Катерхэме, я не придавал большого внимания еговысказываниям. Я только очень глубоко почувствовал, что наукой можнозаниматься очень по-разному, что физика, в частности, может быть "духовным путем",что я и утверждал во вступительной главе к "Даофизики".

Защищая свою точку зрения, я указал Шумахеру, что физики сегоднябольше не верят в то, что они имеют дело с абсолютной истиной.

"Мы стали более сдержанными в своих подходах, — пояснил я. — Мы знаем, что, чтобы мы ни говорили о природе, все это будет выражено в терминах ограниченных и приблизительных моделей, и частьюэтогоновогопонимания является признание того, что новая физика — это всего лишьчасть нового видения реальности, которое сейчас появляется вомногихобластях.

Я закончил свою мысль соображением, что физики, тем не менее, могут быть все же полезными для других ученых, которые часто сопротивляются восприятию целостной экологической концепции из-за страха ненаучности. Новейшиеисследованияв области физики могут убедить такихученых, что такой подход отнюдь не является ненаучным. Наоборот, онсогласуется с самыми передовыми научными теориями физической реальности.

Шумахер возразил, что, хотяон и признает пользу акцента навзаимосвязанность и динамическое мышление в новой физике, но он не видитместакатегории качества в науке, построенной на математическихмоделях. "Само понятие математической модели сомнительно, — настаивалон. — Ценой за построение такого рода моделей является потеря качества, того, что имеет первостепенное значение".

Три года спустя, в Сарагоссе, подобный же аргумент лег в основу страстного выступления Лэйнга за новую физику. К тому времени я ужевпиталв себя идеи Бэйтсона, Грофа и других ученых, которые глубокопроанализировали роль качества, опыта и сознательности всовременнойнауке. Поэтомуябылне в силах дать обоснованный ответ на критикуЛэйнга. В моих же беседах с Шумахером у меня намечались лишь элементытакого ответа.

Я указал на то, что количественные подсчеты, контроль и манипулирование, представляют лишь один из аспектов современной науки. Янастаивал, что другим ее менее важным аспектом является оценкамоделей. Новаяфизика, вчастности, уходитот принципа изолированныхструктур в сторону моделирования взаимных связей."Этот принцип моделирования взаимосвязанности, — рассуждал я, — кажется, как-то приближается к идее качества. И мне кажется, что наука, имеющая дело исключительно с системами взаимозависимых динамических моделей, еще болееблизка к тому, что вы называете "наукой для познания".

Шумахер ответил мне не сразу. Казалось, он на некоторое времяушел в свои размышления, и наконец взглянул на меня с доброй улыбкой.

"Знаете, — сказал он, — у нас в семье есть физик, и у меня с ним было много подобных бесед".Я ожидал услышать о каком-нибудь племянникеиликузене, который изучал физику, но до того, как я успел сделатьвежливое замечание по этому поводу, Шумахер поразил меня, назвав имямоего кумира: "Вернер Гейзенберг. Он женат на моей сестре". Я совершенно не подозревал о близких семейных узах между этимидвумянезаурядными и влиятельными мыслителями. Я рассказал Шумахеру, как сильноповлиял на меня Гейзенберг, и вспомнил наши встречи и беседы с нимвпредыдущие годы.

Тогда Шумахер стал объяснять мне суть своих расхождений с Гейзенбергом и выразил не согласие с моей позицией."Ту поддержку, которая нам нужна для решения проблем сегодняшнего дня, нельзя найти в науке, — начал он. — Физика не несет никакого философского заряда, потому что не в силах обеспечить верхний и нижний уровеньличностикачественным познанием. С утверждением Эйнштейна, что все относительно, из науки исчезло вертикальное измерение, а вместе с ним какая-либо необходимость в абсолютных категориях добра и зла".

Затем началась долгая беседа. Шумахер поведал о своей веревфундаментальный иерархический порядок, включающий четыре уровня бытия: минерал, растение, животное, человек; с соответствующими характернымиэлементами: материя, жизнь, сознание, самоосознание. Каждый из этихуровней обладает не только своим характерным элементом, но такжеиэлементами всех нижних уровней. Это, конечно, древняя идея о Великойцепочке бытия, пересказанная Шумахером современным языком и снезаурядным изяществом. Тем не менее, он утверждал, что существование этихэлементов остается необъяснимой и неразгаданной тайной и чторазличиемеждунимипредставляютсобойфундаментальные скачки по вертикали,"онтологические прерывистости", как он их определил. "Вот почему физика не может нести философского заряда, — повторил он. — Она не трактует целое; она имеет дело только с низшим уровнем".

Здесь действительнокрылосьпринципиальноеразличие в нашихвзглядах на реальность. И хотя я согласился с тем, что физика ограниченаопределеннымуровнемизучаемых явлений, я не видел абсолютнойразницы между различными уровнями. Я возражал, говоря, что эти уровнихарактерны, восновном, различнойстепенью сложности и не являютсяизолированными, но взаимосвязаны и взаимозависимы. Более того, я заметил, следуя моим учителям Гейзенбергу и Чу, что способ, посредствомкоторого мы делим реальность на объекты, уровни или другиесущности, во многом зависит от наших методов наблюдения. То, что мы видим, зависит от того, как мы смотрим; модели материи отражаютмоделинашегомышления.

Я заключил мои возражения выразив надежду, что наука будущегобудетспособна иметь дело с полным диапазоном природных явлений, используя набор разных, но взаимосостоятельных концепцийдляописанияразличных аспектов и уровней реальности. Но во время моей беседы в мае1977 года я не мог подкрепить мое убеждение конкретнымипримерами. Вчастности, тогдая не знал о возникающей теории живых самоорганизующихся систем, которая стремится к единому описанию жизни, разума и материи. Однако, я изложил Шумахеру свою точку зрения достаточно хорошодля того, чтобы не вызвать последующих возражений. Мы спорили о принципиальныхразличияхв наших философских подходах, причем каждый изнас уважал точку зрения другого.

Экономика, экология и политикаС этого момента характер нашего диалога переменился. Довольнонапряженная дискуссия превратилась в гораздо более спокойную беседу, вкоторой Шумахеру, по большей части, отводилась роль учителя и рассказчика, в то время как я внимательно слушал и поддерживал разговор, изредка вставляя короткие вопросы и реплики. Во время нашей беседы в кабинет Шумахера часто заходили его дети. Помню, я был очень смущен всеми этими сыновьями и дочерьми, некоторые из нихпринадлежали, казалось, совершеннодругому поколению. У меня как-то не укладывалось вголове, что автор книги "Малое прекрасно" может иметьтакуюбольшуюсемью. Позже я узнал, что Шумахер был женат дважды и от каждого бракаимел четырех детей.

За времянашейдискуссии о роли физики и о природе науки мнестало ясно, что разница в наших подходахбыласлишкомсущественна, чтобыясмог просить Шумахера принять участие в проекте моей книги вкачестве эксперта. Однако в этот день я искренне желал научиться у него как можно большему, поэтому я вовлек его в длинный разговор по поводу экономики, экологии и политики.

Я спросил его, видит ли он новую концептуальную систему, которая помогла бы нам решить наши экономические проблемы."Нет, — ответил он без колебания. — Нам нужна полностью обновленная система мышления, но сегодня еще нет приемлемых экономических моделей. В министерстве угольной промышленности мы убеждались в этом снова и снова. Мыдолжны были больше полагаться на опыт, а не на понимание. Из-за ограниченности и фрагментарности наших знаний, — продолжал Шумахер с воодушевлением, — нам пришлось продвигаться маленькими шажками. Нам нужно было освободить место для не-знания*: сделай маленький шаг, дождисьобратной связи и иди дальше.(*Этослово, придуманноеШумахером, обозначает "невежество" (прямой перевод немецкого Nichtwissen). Понимаете, в маленьком есть мудрость". Шумахер утверждал, что, по его мнению, величайшаяопасностьвозникаетиз-за безжалостного применениячастичного знания в широких масштабах, и он сослался на ядерную энергию, как наиболее опасный пример такого бездумного применения. Он подчеркнул значение соответствующих технологий, которые служили бы людям, ане губили их. Шумахер утверждал, что это особенно важно для странтретьего мира, где наиболее приемлемой формой часто является, как онназывал, "промежуточная технология".

"Что представляет собой промежуточная технология?" — спросиля."Промежуточнаятехнология — это просто указание пальцем на луну, — сказал с улыбкой Шумахер, используя широко известное буддийское выражение. — Луна сама по себе не может быть полностью описана, но внекоторых специфических ситуациях на нее можно указать".

Для примера Шумахер рассказал мне историю о том, как он помогжителям одной индийской деревни изготовить стальные ободыдлятелег.

"Чтобы иметь эффективные телеги, нужно оснащать колеса стальными ободами, — начал он рассказ. — Наши прадеды внебольшихколичествахгнули сталь довольно качественно, но мы забыли, как это делается безпомощи огромных машин где-нибудь в Шефилде. Так как же это делали нашипрадеды?""У них был самый быстроходный инструмент, — продолжал Шумахервзволнованно. — Мы нашли такой инструмент в одной французской деревне. Он блестяще задуман, но очень неуклюже изготовлен. Мы принесли еговколледж сельскохозяйственной техники и сказали: "Давайте, ребята, покажите, на что вы способны!" В результате появился инструмент на томже принципе, но улучшенный средствами современной технологии. Он стоитпять фунтов, может быть изготовлен деревенским кузнецом, нетребуетэлектричества, и пользоваться им может любой. Вот что такое промежуточная технология".

Чем больше я слушал Шумахера, тем яснее я осознавал, что он нестолько человек великихконцептуальныхразработок, сколькочеловекмудрости и действия. Он пришел к простой системе ценностей и принципови сумел применить ее во многих тривиальных ситуациях для решениямножестваэкономическихи технологических проблем. Секрет его огромнойпопулярности лежит в том заряде оптимизма и надежды, который он несетлюдям. Онубежден, что самые необходимые вещи можно делать просто иочень эффективно, в малых масштабах, с очень небольшим начальным капиталом, и не чиня насилия над окружающей средой. На примере сотен успешных применений своих принципов он все больше убеждался втом, чтоего "экономика, уважающая людей" и "его технология с человеческим лицом" могут быть осуществлены обычными людьми, что действовать можно инужно уже сейчас.

В нашей беседе Шумахер часто возвращался к осознаниювзаимосвязивсехявлений и огромной сложности путей развития природы и процессов, в которые мы все включены. Мы достигли полного согласия в вопросе этого экологического осознания. Мы также разделили надежду, чтопринцип дополнительности — динамическоеединствопротивоположностей — необходим для понимания жизни. Шумахер выразил это так: "Вся драмаэкономической жизни и, конечно, жизни вообще, заключается в том, чтоона постоянно требует примирения противоположностей".Он проиллюстрировал это положение с помощью универсальнойпарыпротивоположностей, просматриваемой во всех экологических циклах: рост и упадок. Он назвалэто "лучшим признаком жизни".

Шумахер указал, чтовсоциальной и политической жизни такжесуществуют подобные проблемы противоположностей, которые не могут бытьразрешены, но могут быть преодолены мудростью. "Сообществам нужны стабильность и перемены, — утверждал он, — порядок и свобода, традицияи новшества, планирование и невмешательство. Наше здоровье и счастьепостоянно зависят от одновременного преследованиянесколькихвзаимнопротивоположных целей".

В завершении нашей беседы я спросил Шумахера, не доводилось лиему встречать политиков, которые ценили бы его взгляды. Он сказал мне, что невежество европейских политиков устрашает, и я почувствовал, чтоонособенноостро ощущает недостаток признания в своей родной Германии."Даже политики самого высокого ранга удручающе невежественны, — жаловался он. — Это тот случай, когда слепой ведет слепого".

"А как насчет Соединенных Штатов?" — поинтересовался я. Шумахер полагал, что там ситуация более обнадеживающая. Недавно он в течение шести недель ездил по США ивездееговстречаливоодушевленныетолпы людей. Он сказал, что во время этого турне он также встречался снесколькими политиками и нашел у них больше понимания, чем вЕвропе.

Кульминацией этих встреч явился прием в Белом доме, куда он был приглашен Джимми Картером, о котором Шумахер говорил с восхищением. Президент Картер, казалось, искренне заинтересовался идеями Шумахера и былготов учиться у него. Более того, мне показалось по тому, как Шумахерговорил о Картере, что у этих двух людей замечательные взаимоотношенияи они искренне общаются на разных уровнях.

Когда я заметил, что, по-моему, американский политик ДжерриБраун наиболее открытый навстречу экологическому сознанию и целостномумышлению вообще, Шумахер согласился. Он сказал мне, что высоко ценитживой и созидательный ум Брауна, и мне показалось, что он емуоченьсимпатизирует."Действительно, — подтвердил Шумахер, когда я сказалему о своем впечатлении. — Понимаете, Джерри Брауну столько же лет, сколько и моему старшему сыну. Я питаю к нему отцовские чувства".

Перед тем, как проводить меня на станцию, Шумахер провел меняк своему прекрасному неукротимому саду, постоянно возвращаясь к, очевидно, своейлюбимойтеме, органическомусадоводству. Свеликойстрастью говорил он о посадке деревьев, как о самом эффективном шаге, который можно сделать для решения проблемы голода. "Видите ли, деревьявыращивать гораздо легче, чем посевы, — объяснил он. — Они содержатобитателей различных видов, они вырабатывают жизненно необходимый кислород и кормят животных и людей".

"А знаете ли Вы, что на деревьях можно выращивать бобы и орехисвысоким содержанием протеина?" — взволнованно спросил Шумахер. Онрассказал мне, что недавно посадил несколько дюжин таких деревьев, вырабатывающих протеин, и пытается распространить свой опыт по всей Британии.

Мой визит подходил к концу, и я поблагодарил Шумахера за такойнасыщенный и воодушевленный день. "Я весьма польщен, — ответил он любезно, и после задумчивой паузы добавил с доброй улыбкой, — знаете, наши подходы отличаются, но мы едины в основных идеях".

Пока мышли к станции, я упомянул, что жил в Лондоне четырегода, и у меня в Англии все еще осталось много друзей. Я сказал Шумахеру, что отсутствовал более двух лет, и был более всего поражен разительным контрастом между сдержанными статьями о британскойэкономике, которые я читал в газетах, и оптимистическим, жизнерадостным настроением моих друзей в Лондоне и других районах страны. "Вы правы, — согласился Шумахер. — Люди в Англии живут в новой системе ценностей. Онименьше работают и лучше живут, но наши промышленные боссы этого еще непоняли".

"Работайте меньше и живите лучше!" — это былипоследниезапомнившиеся мне слова Шумахера, сказанные им на станции Катерхэма. Онсделал ударение на этой фразе, как будто в ней было дляменячто-тоочень важное. Четыре месяца спустя я был поражен, узнав о смерти Шумахера, очевидно от сердечного приступа, во время лекций вШвейцарии.

Егопредостережение — "работайте меньше и живите лучше!" — принялозловещий смысл. Возможно, оно, в большей степени было обращено к немусамому, чем ко мне. Тем не менее, когда несколько лет спустя графикмоих лекций стал излишне плотным, я часто задумывался надпоследнимисловамидоброго мудреца из Катерхэма. Эти воспоминания очень помоглимне в борьбе за разумное сочетание моих профессиональныхобязанностейс обычным наслаждением жизнью.