Глава 9 ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ: ВВЕДЕНИЕ

Глава 9 ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ: ВВЕДЕНИЕ

Термин "экзистенциализм" не обозначает никакой философской системы в отдельности. Он действительно может быть использован для того, чтобы именовать философию Сартра, поскольку он сам недвусмысленно назвал ее "экзистенциализмом". Но термин не пригоден, например, для философии Габриэля Марселя, который, однажды согласившись с тем, чтобы его именовали экзистенциалистом, теперь не признает этого наименования. Это объясняет и тот факт, что Мартин Хайдеггер отмежевался от Сартра и привлек внимание к различиям между их соответственными философиями. Далее, необходимо провести различие между экзистенциалфилософией Карла Ясперса и экзистенциалфилософией Хайдеггера; и это различие имеет тенденцию исчезать, когда термин "экзистенциализм" необоснованно применяют к обеим философиям.

Однако в этих лекциях я не могу оставить название "экзистенциализм" для философии Сартра. Вы вполне справедливо будете ожидать от меня рассказа о тех философах, которые в общем называются "экзистенциалистами". А они, разумеется, включают не только Сартра, но также Кьеркегора, Ясперса, Хайдеггера и Марселя. Есть также и другие авторы, которых также можно включить сюда, например Аббаньяно, Мерло-Понти, Бердяева и Камю, хотя единственным из них, о ком я собираюсь говорить сколько-нибудь подробно, будет Камю. Другими словами, я намерен придерживаться общепринятой линии в разговоре о тех философах, которые обычно обсуждаются в книгах, посвященных экзистенциализму. Я, разумеется, не собираюсь восходить к Сократу или даже к святому Августину; и еще менее я собираюсь обсуждать томизм, который в соответствии с утверждениями некоторых томистов является подлинным экзистенциализмом. Поскольку я полагаю, что то, чего вы ждете от меня, — это обсуждение современного экзистенциалистского движения.

Итак, я сказал, что существуют значительные различия между разными философиями, которые обычно классифицируются как экзистенциалистские. И я надеюсь, что некоторые различия станут более очевидны, когда я перейду к изложению взглядов отдельных мыслителей. Однако обыкновение объединять этих разных философов в одну группу и рассматривать их как членов одного класса не просто плод неправильного понимания и толкования, а имеет объективное обоснование в природе этих философий, то есть, помимо различий, существуют и некоторые общие элементы. Это и является тем вопросом, который я хочу обсудить в первую очередь. Возможно, было бы более естественно обсуждать, что сближает эти философии, после описания того, что различается в их содержании. Но если такая вещь, как экзистенциалистское движение, в современной философии существует и продуктами ее являются эти различные системы, то, наверное, допустимо и даже желательно начать с обсуждения некоторых общих импульсов и тем.

Я не думаю, что мы можем успешно определить и обозначить экзистенциализм, рассматриваемый как движение в целом, в терминах отдельных абстрактных высказываний, таких, как "существование предшествует сущности". Совершенно верно, что Сартр категорически утверждал, что это главная черта экзистенциализма и что она является общей для всех экзистенциалистских философий. Однако возникает вопрос, что подразумевается под этим высказыванием? Если оно означает только, что ничто не может принадлежать к какому-либо классу или иметь какие-то характеристики, если оно не существует, то оно было принято многими философами, которые не являются экзистенциалистами. Любой, кто убежден, что существование не является предикатом в том смысле, в каком "белый" является предикатом, принял бы ее. Однако Сартр не вкладывает в высказывание только такой смысл. Он связывает философию с атеизмом, провозглашая, что она значит или что в ее значение входит утверждение, что не существует вечных сущностей, наличных в уме Бога как "идеи", которые предшествуют существованию вещей. Он также, по-видимому, подразумевает, что не существует вообще никаких объективных сущностей, определяемых в терминах человеческого интереса и выбора. И в обоих случаях высказывание будет отвергнуто Габриэлем Марселем. Если Марсель подчеркивает первичность экзистенциального, он подразумевает, например, как я думаю, что моя включенность в мир через мое тело или мое участие в бытии через "воплощение" есть экзистенциальная и жизненная включенность или участие до того, как я объективирую определенные концепты "эго" и тела, так что ошибочно начинать с идеи или "сущности", скажем, тела и затем пытаться теоретически доказать, что ей нечто соответствует, как если бы без такого доказательства вопрос был бы сомнителен. Марсель, конечно, не отрицает, что существуют общие структуры, или "сущности", которые можно обнаружить, а не просто изобрести или сконструировать сознанием. Опять-таки, в соответствии с Хайдеггером, Сартр просто переворачивает высказывание, которое могло бы принадлежать Платону, то есть что сущность предшествует существованию и что такая метафизика не имеет ничего общего с его собственной, то есть хайдеггеровской, системой. Далее, высказывание "Существование предшествует сущности", как оно понимается Сартром, было бы неприемлемо ни для Кьеркегора, ни для Ясперса. Конечно, если высказывание берется в том смысле, что человек не имеет данного от рождения характера, который определяет его действия, но что он свободен, оно могло бы служить для различения экзистенциализма и характер-детерминизма. Однако оно не может помочь отличить экзистенциализм от других философий, которые также отрицают детерминизм, если ему не придается, в действительности, более точный смысл. И чем более точно значение, которое ему придается, тем теснее будет связь между этим высказыванием и некоторой отдельной ветвью экзистенциализма.

Мне представляется очень сложным найти набор ясно определенных высказываний, таких, которые могли бы помочь отличить экзистенциализм от всех других философий. Однако в то же время возможно дать некоторые общие ориентиры, которые помогут выявить дух и общее стремление движения, не давая нам, однако, возможности определить экзистенциализм в строгом смысле слова "определить". Без этих ориентиров определение было бы равно приложимо к любому автору, который в общем классифицируется как экзистенциалист.

В своей работе "Экзистенциализм изнутри" (1953) Э.А. Аллен описывает экзистенциализм как попытку философствовать с позиции деятеля, нежели, как то было принято раньше, с позиции наблюдателя. И мне на несколько мгновений хотелось бы задуматься, может ли это различие помочь нам понять экзистенциализм.

Общая природа этого различия может быть легко прояснена, как мне представляется, при помощи примеров. Позиция Аристотеля, так как она выражена в эзотерических или педагогических работах, это главным образом безличная позиция ученого. Он наблюдает за миром и анализирует, например, то, как различные смыслы, в которых может использоваться слово "причина" в качестве базовой категории, экземплифицируются в вещах на различных уровнях жизни и психической активности. Несомненно, иногда в некоторых фрагментах экзотерических работ и даже в отдельных пассажах эзотерических сочинений проскальзывает другое отношение; однако большей частью он безличный аналитик и зритель. Он пишет скорее как представитель Разума, чем как конкретный Аристотель, озабоченный личными проблемами, возникающими из внутренних метаний по выражению течения его жизни. Кьеркегор, напротив, философствует в продолжение собственных личных проблем. Философия и биография идут вместе, в том смысле, что первая возникает как ответ на личные драмы, в которые вовлечен Кьеркегор и которые разрешаются на экзистенциальном уровне, скорее через выбор, чем только на абстрактном и теоретическом уровне. Он не находится позади проблем как безличный аналитик и зритель; он пытается разрушить их, как тот, кто погружен в них всем своим бытием; они для него не просто объекты интеллектуальной любознательности, но скорее вопросы жизненной озабоченности, которые он не может рассматривать с позиции отстраненного интереса. Он не зритель, а деятель.

Однако, хотя и не составляет большого труда увидеть действительное различие между философскими позициями Аристотеля и Кьеркегора, совсем не легко определить или точно описать различие между наблюдателем и деятелем. Мы не можем провести его необходимым образом просто по присутствию или отсутствию страстного интереса. Известно, например, что Гегель в некотором смысле был страстно заинтересован в разработке деталей диалектики. И все же Гегель обычно считается, и, несомненно, так считал Кьеркегор, самой противоположностью экзистенциальному мыслителю. Невозможно определить это различие и по отношению к конкретным проблемам. Возьмем, например, проблему человеческого имморализма. Вполне возможно, что человек рассматривает эту проблему весьма отстранение Он проверяет доказательства за и против человеческого имморализма; однако, возможно, ощущает, что ответ не важен для его личности. Он рассматривает эту проблему во многом сходно с тем, как он мог бы рассматривать проблему в чистой математике или лингвистике. Другой человек, однако, может чувствовать, что решение проблемы имеет для него, как индивидуального существа, жизненную важность и что на карту поставлена ценность его жизни и моральных борений. Проблема в определенном смысле одна у обоих. Но первый отстранен и принимает позицию наблюдателя, тогда как последний не отчужден, а вовлечен и принимает позицию деятеля. Можно сказать, разумеется, что нет философии без отстраненности. Философствование неизбежно влечет за собой отступление от сферы непосредственного опыта; она включает рефлексию и, таким образом, универсализацию. Поскольку Кьеркегор философствует, он неизбежно переходит от экзистенциального уровня к уровню рефлексии, и до этой степени он становится зрителем. Это кажется истинным. Но различие, которым мы озабочены, это не различие между деятелем и наблюдателем, это различие между философствованием с позиции наблюдателя и философствованием с позиции деятеля. И мысль, которую мы хотим выразить, заключается в том, что экзистенциализм — это попытка философствовать скорее с позиции деятеля, чем с позиции наблюдателя. Это, очевидно, означает несколько вещей. Во-первых, это означает, что проблема, которую рассматривает философ, представляется ему вырастающей из его собственной персональной экзистенции индивидуального человека, который свободно определяет свою судьбу, но который ищет ясности, чтобы иметь возможность делать это. Во-вторых, это означает, я думаю, что проблема представляет для него жизненный интерес, а не просто результат привходящих обстоятельств, поскольку он есть человеческое существо. Например, для советского ученого может быть вопросом жизненной важности разрешить научную проблему, которую ему поручили. Но насколько ни была бы она жизненно важна для его дальнейшего благополучия и счастья, проблема, взятая сама по себе, не является для него такой, которая возникает и обязана своей важностью просто тому факту, что он есть индивидуальное свободное человеческое существо. В-третьих, попытка философствовать с позиции деятеля требует, чтобы некто не пробовал решить проблему забыть себя и свою личную вовлеченность, пытаясь принять, например, позицию Абсолюта, для которого отдельные люди не имеют никакого значения. Я не могу сказать, что удовлетворен этим прояснением различения, но не хочу тратить время на дальнейшие изыскания. Я хотел бы спросить, действительно ли экзистенциалисты пытаются философствовать с точки зрения деятеля?

Я думаю, мы можем сказать и о Кьеркегоре и Марселе, что они персоналисты, в том смысле, что их рефлексия вытекает из личного опыта, который обладает для них глубоким значением и важностью, и что они оба заинтересованы прежде всего в проблемах, которые ощущаются ими как лично значимые. Я уже отмечал связь биографии и философии в случае Кьеркегора. И справедливо, я думаю, считать, что философия Марселя есть выражение или часть его собственного духовного мира. Как мы увидим позже, он делает отчетливое различие между "проблемой", с одной стороны, в которую не вовлечено бытие вопрошающего, и "тайной", с другой стороны, которая требует не применения универсального технического метода в сугубо отстраненной манере, а скорее мысленного проникновения в данные, которые вовлекают бытие вопрошающего. Марсель пытается, например, постигнуть метафизическое значение любви или надежды скорее изнутри опыта как такового, чем рассматривая его в отстраненной "объективной" манере, как это сделал бы психоаналитик. Другими словами, он пытается соединить непосредственность опыта с философской рефлексией. И темы, которые он выбирает для размышления, именно те, что имеют значение и важность для его собственной духовной жизни. Он, конечно, философ, и как таковой, он переходит в план рефлексии и универсальности. И в то же время он думающий человек, и можно сказать, что он пытается философствовать с позиции деятеля, при условии, что мы примем тот факт, что созерцательное и рефлексивное отношение метафизика гораздо более очевидно в его случае, чем в случае Кьеркегора.

Когда, однако, мы обращаемся к Ясперсу и Сартру, связь между человеком и философией далеко не так очевидна. Я ни на мгновение не хочу сказать, что она отсутствует, однако мне кажется, что она не так очевидна, как в случае Кьеркегора и Марселя, особенно первого. Элемент систематизации, например, обладает для него важностью, которой он не имел для Кьеркегора. Последний был страстным личностным мыслителем, и только с большим трудом можно представить его занимающим университетскую кафедру философии. Ясперс, напротив, во многом профессор философии. Тем более мы видим, что и Ясперс и Сартр, несмотря на резкие различия между их философиями, едины в своем стремлении открыть человеку, что он есть и каковы конкретные возможности человеческого выбора с точки зрения освещения и обеспечения аутентичного выбора. И все же, даже если они не философствуют с точки зрения деятеля так, как это делал Кьеркегор, их забота о том, чтобы осветить и обеспечить аутентичный выбор, показывает, что они смотрят с позиции деятеля, а не просто удовлетворяют интеллектуальное любопытство наблюдателя.

Что до Хайдеггера, то его философствование покажется скорее философствованием наблюдателя, чем деятеля, если мы проследим провозглашенные им намерения в Бытии и времени. Поскольку он занят созданием онтологии, исследующей и решающей проблему Бытия или значения Бытия; и он настаивает, что экзистенциальный анализ человека есть предварительная стадия рассмотрения общей онтологической проблемы. Опять-таки его анализ, например, подлинного и не подлинного выбора не подразумевается как увещевание к кому бы то ни было выбирать и действовать особым образом. Может показаться, следовательно, что включать Хайдеггера в число экзистенциалистов — значит просто основываться на соглашении, основанном на непонимании и неправильной интерпретации. Однако, даже если он претендует на то, чтобы быть онтологом, а не экзистенциалистом, и даже если мы можем признать, что это его действительное намерение, едва ли можно отрицать, что в его выборе тем и способе их рассмотрения Хайдеггер дает достаточное основание для распространенного понимания его философии. Мне кажется, что в рамках и очертаниях онтологического исследования им движет стремление экзистенциалистского движения, и это делает необходимым осторожно отличать его философию от философии Ясперса, который имеет гораздо более близкое отношение к Кьеркегору; это также обосновывает его включение в любое общее исследование экзистенциалистского направления мысли. Я сильно сомневаюсь, смогут ли протесты Хайдеггера, даже в будущем, обеспечить его раздельность с экзистенциалистами. Гораздо более вероятно, как мне представляется, что историки увидят в его философии бракосочетание между экзистенциализмом, который в своей чистоте основывается на мысли Кьеркегора, и классической онтологической темой исследования Бытия. Однако мы можем признать, что постольку поскольку рассматривается философствование с позиции деятеля, это более относится к популярному Хайдеггеру, который был наиболее влиятелен и против которого он сам протестовал, чем к тому Хайдеггеру, каким он себе представлялся. Я отметил, что Ясперс, например, озабочен раскрытием возможностей человеческого выбора и обеспечением аутентичного выбора. И я сослался на темы хайдеггеровской философии, которые связывают его с экзистенциализмом. Я желал бы, следовательно, опустить дальнейшее исследование различия между наблюдателем и деятелем и заняться вопросом, есть ли некоторые темы или предметы, о которых можно сказать, что они являются общими для экзистенциалистов. Часто говорится, что экзистенциалисты в первую очередь интересуются человеком. Критик, конечно, может немедленно возразить, что это утверждение не соответствует фактам. Оно, естественно, не будет таким, например, в случае Хайдеггера, который, как мы видели, стремится поставить заново проблему значения Бытия, так что для него онтологическая проблема Бытия более центральна, чем любая дискуссия по поводу человека. Это не будет истинно, могут возразить, и в случае Ясперса, который ясно заявлял о том, что философия современности, как и прежних дней, озабочена Бытием. Далее, даже если это и подходит до некоторой степени Марселю, то тяготеет к тому, чтобы создавать неверное впечатление о его философии; поскольку это предполагает, что он предлагает антропоцентрическую философию, которой чужда метафизика. И такой критицизм должен быть, поскольку он выявляет важные факты, которые при генерализации, то есть при утверждении, что экзистенциалисты прежде всего интересуются человеком, могут быть пропущенными или пропадать из виду. Все же остается в силе, что, даже если экзистенциальный анализ человека подчиняется Хайдеггером исследованию значения Бытия, он занимает такое важное и выдающееся место в его философии, что неизбежно привлекает к себе внимание читателей. И постольку поскольку он может быть включен в число экзистенциалистов, этот анализ человека дает основания к такому включению. Что касается Ясперса, хотя в определенном смысле верно, что его философия концентрируется вокруг утверждения трансцендентного, акцент ставится на человеческом выборе и на человеческой реализации его собственных потенциальных возможностей. Опять-таки вполне разумно говорить, что мысль Марселя концентрируется вокруг человеческой личности; вокруг личности, связанной с другими личностями и Богом, но все же вокруг человеческой личности. Марсель, конечно, не озабочен анализированием, например, наиболее общих категорий, экземплифицирующихся в вещах: он не придерживается того типа онтологического размышления, который проводился от Аристотеля в древнем мире до Николая Гартмана в нынешнем столетии. Так не поступают ни Хайдеггер, ни Ясперс. Наконец, если мы обращаемся к авторам типа Сартра и Камю, то ясно, я думаю, что философии концентрируются вокруг человека.

В моем представлении, утверждение, что экзистенциалисты прежде всего интересуются человеком, может быть принято при условии, что мы признаем, что это генерализация, не свободная от тех дефектов, которыми страдают генерализации. Важно понимать, что подразумевается под нашим утверждением, что экзистенциалисты интересуются человеком. Во-первых, их не заботит человек, который может быть рассмотрен как объект, подобно любому другому объекту, при помощи научного метода. Человек может превратить самого себя в объект и рассматривать себя в качестве одного из видов вещей, которые вместе мы называем миром и каждый из которых может быть изучен с различных точек зрения в безличном и объективном разуме ученого. Человек может исследовать себя, например, с точки зрения биохимика, анатома, психолога или социолога. Однако, хотя человек может объективировать себя, он также является субъектом, что доказывается уже его способностью к самообъективации.

Однако здесь опять возможно непонимание. Можно подумать, что экзистенциалисты обращаются к замкнутому на себя человеческому эго. Это ошибочно, так как для экзистенциалистов первично данным является человек-в-мире. Хайдеггер говорил, что скандал в философии заключается не в отсутствии доказательств внешнего мира, а в том, что их вообще стали доискиваться. Марсель избегает разрыва между замкнутым на себя картезианским эго и внешним миром, настаивая на первичном характере инкарнации, воплощения, и концентрируясь на таких духовных активностях человека, как любовь, надежда и верность, которые включают отношение человека к человеку и раскрывают субъекта как сущностно "открытого". Человек для экзистенциалистов — это конкретная человеческая личность, а не абстрактный эпистемологический субъект. Однако в то же время он рассматривается под особым углом зрения, то есть как свободный, самотворящий и само-трансцендирующий субъект.

Используя слова "само-творящий" и "само-трансцендирующий", я хочу сказать, что то, чем становится человек, зависит для экзистенциалистов от его свободы и выбора. И человек трансцендирует себя в том смысле, что он не может быть идентифицирован со своим прошлым. И, по меньшей мере для Ясперса и для Марселя, человек также является само-трансцендирующим субъектом в том смысле, что он не только может входить в сферу интерперсональной коммуникации, но и устанавливать личное отношение к трансцендентному.

Однако было ошибкой считать, что экзистенциалисты занимаются академическим анализом человека как свободного существа, подобно тому, как это делает научный анализ, представленный, например, физиологом. Скорее, они пытаются понять человеческую свободу в связи с проблемой аутентичного выбора. Кьеркегор привлек внимание к тому, что означает быть экзистирующим индивидом, и прежде всего — что это означает для христианина. И он делал это для того, чтобы прояснить и облегчить выбор. Колеблется ли человек вместе с толпой, едва ли заслуживая право называться экзистирующим индивидом, или становится путем свободного выбора тем, что он есть, конечным индивидом, связанным с Богом, — это вопрос, ответить на которой можно только экзистенциально, то есть свободным выбором; и никакая интеллектуальная диалектика и чистое теоретизирование не могут заменить выбор. Думать, что они могут сделать это, было, по Кьеркегору, одной из главных ошибок абсолютных идеалистов. Однако, хотя теоретизирование не может разрешить экзистенциальные проблемы, размышление способно прояснить и облегчить выбор. Философ должен быть занят прояснением человеку возможностей выбора и демонстрацией того, какой выбор является подлинным. По Сартру, философ не может учреждать абсолютно значимый набор объективных ценностей, как и наставлять индивида в том, каким должен быть его моральный выбор. Но он может сделать ясной неизбежность выбора, показать его природу и различие между подлинным и неподлинным выбором так, чтобы человек осознал, что он есть, и приготовился встретиться с собой с открытыми глазами. С другой стороны, хотя Камю не утверждает, что философ может указывать индивиду, как ему в точности вести себя в абсурдном мире, он может привлечь внимание человека к природе мира и к возможностям выбора и поведения.

Верно, что Марсель может показаться исключением из этих обобщений. Идея свободы занимает в его философии менее значительное место, чем в философии Сартра или даже Ясперса. Дух его мысли, раскрывающийся в стремлении исследовать сферу Бытия, является более созерцательным, более "метафизичным", чем дух сартровской мысли, которая драматически развернута в сторону действия. Тем не менее едва ли мы можем читать произведения Марселя, не осознавая его заботы о демонстрации того, что значит быть человеком в полном смысле этого слова.

Мне следует признать, однако, что утверждение, что экзистенциалисты настроены на обеспечение опыта подлинной свободы, не приложимо к Хайдеггеру, если мы будем принимать во внимание его собственное объяснение своих интенций. Ибо хотя Хайдеггер и проводит различие между подлинной и не подлинной экзистенцией, он протестовал против того, что это различие является исключительно техническим, и никоим образом не собирался делать некий призыв. Если, следовательно, мы будем настаивать на применимости к Хайдеггеру того, что я говорил об экзистенциалистах вообще, мы совершим насилие над его мыслью. Единственным оправданием этого служит то, что именно "непонятый" Хайдеггер-экзистенциалист оказал наиболее широкое воздействие на публику. В своем действенном влиянии его философия преодолела заявленные интенции ее автора.

Все же мы можем сказать, что экзистенциализм в целом является современной исторической формой протеста свободного индивида против всего, что угрожает или кажется угрожающим его уникальному положению как экзистирующего субъекта, который, хотя и пребывая в мире и являясь частью природы, в то же время выступает из общего фона. Иногда мы обнаруживаем в философии тенденцию отнестись к человеку как к "объекту", составляющей физического космоса, редуцировать его, насколько это возможно, до уровня всех остальных объектов в мире. Однако мы также обнаруживаем и противоположное движение, которое является большим, чем простой протест, поскольку оно привлекает внимание к таким аспектам человека, которыми пренебрегали. Не только материализм угрожает свободе индивида: абсолютный идеализм также может нести ту же опасность. И этот вопрос в особенности уместен в случае Кьеркегора. По причине особенности его университетского образования философия означала для него прежде всего гегелевскую систему; и он восставал против возвеличивания Гегелем Идеи или Абсолюта в ущерб индивиду и против гегелевского упора на снятие и диалектический синтез противоположностей. Первичным фактом является индивид, и достаточно смешно, если этот индивид пытается слиться с универсальным сознанием или космическим разумом. Абсолютный идеализм может быть философией для изучения или для профессорской кафедры, однако он имеет мало отношения к экзистенциальным проблемам человеческой жизни. Кьеркегор не уставал критиковать растворение индивида в коллективности или универсальности и подчеркивать необходимость становиться более, а не менее личностью. В соответствии с его мыслью характерной чертой специфического имморализма современной ему эпохи является как раз пренебрежение индивидом.

В настоящее время подавление индивида принимает отличные от абсолютного идеализма формы. Мы наблюдали, например, и продолжаем наблюдать мощную тенденцию к политическому и социальному тоталитаризму, с его редукцией личной ответственности. И экзистенциализм, в некоторых своих формах, может считаться восстановлением значения свободного индивида перед лицом этой мощной тенденции. В этом заключается одна из причин того, что марксисты представляли философию Сартра как философию умирающей буржуазии, последнее усилие отстоять свою независимость. Экзистенциализм, подчеркивая важность отдельной человеческой личности, также является протестом против общего стремления нашей цивилизации сводить индивидуальное к совокупности социальных функций. Однако экзистенциализм — это больше, чем просто протест свободного индивида против тоталитаризма и безличной функционализации. В некоторых своих формах он кажется мне представляющим некий путь к спасению. Это только отчасти справедливо для Марселя, поскольку, как убежденный католик, он верит, что спасение человека достигается другими средствами, а не философствованием и самостоятельным выбором и усилием человека. Однако это можно подтвердить на примере философии Ясперса, а также Сартра и Камю. Кажется парадоксальным говорить о пути спасения применительно к атеистической философии Сартра. Однако мне хотелось бы объяснить, что я имею в виду.

В древнем мире люди относились к философии как к разумному наставлению в поведении и убеждениях, не связанному с официальным культом. Я не имею в виду, конечно, что большое число людей обращалось к философии в поисках нравственного руководства. Едва ли серьезная философия может быть популярным времяпрепровождением, однако уже на ранних этапах греческой мысли мы замечаем тенденцию видеть в философии способ жизни: можно только вспомнить о пифагорейском обществе. В эллинистическую и римскую эпоху эта тенденция воплощается в стоицизме и неоплатонизме. Индивид, выдернутый из самого себя в колоссальном космополитическом обществе Империи, единственной заботой которого является сохранение своей личной безопасности, мог найти в стоицизме идеал самодостаточного добродетельного человека или в неоплатонизме — религиозную доктрину освобождения и спасения.

В средневековом мире ситуация была совершенно иной. Путь к спасению указывала христианская религия, и, вне зависимости от того, следовали им люди или нет, они принимали христианские заповеди как норму морального действия. Философия тяготела к тому, чтобы быть сугубо академическим занятием. Я не хочу сказать, что всегда было это и только это, но в тех исторических обстоятельствах средневековые люди, вполне естественно, не ожидали от философии, отличной от христианской теологии, христианской морали и аскетики, наставления, которого Марк Аврелий, например, искал в стоицизме.

Но современная Европа — это не Европа средневековая. Убежденность в христианской религии ослабла, и затем последовало, как и предвидел Ницше, сомнение в абсолютном характере и универсальной применимости христианских ценностей и христианского морального наставления. В то же время сейчас более отчетливо, чем в предыдущем столетии, осознается, что наука не может дать нам нормативный кодекс поведения или религиозную веру. И поэтому нет причин удивляться тому, что по крайней мере некоторые должны будут обратиться к философии в поисках того, что, по их мнению, ни христианство, ни наука не могут им дать. Думаем ли мы, что экзистенциализм отвечает этой потребности или нет, он кажется мне одной из форм философии, которые пытаются это делать.

Для многих людей очень трудно верить в Бога. Некоторые из них считают, что сознают скорее отсутствие Бога, чем его присутствие. Даже если Он существует, Он как будто скрывает себя, нежели открывает. Даже те, кто не считают идею Бога утратившей всякое значение, могут чувствовать, что человеческое существование и история отчуждены от Божественного. С другой стороны, физический космос, хотя его существование теперь вполне очевидно, также чужд человеку в том смысле, что он безразличен к его идеалам, надеждам и стремлениям. Это уже не геоцентрическая, то есть, по существу, антропоцентрическая система прошлого, а необозримая Вселенная, в масштабах которой человеческая история и существование кажутся преходящими, случайными событиями. Если же человек пытается в поисках убежища обратиться к обществу, он находит могущественные силы, угрожающие его свободе и стремящиеся даже его ум превратить в объект жесточайшей тирании. И это не только вопрос пропасти между коммунистическим и демократическим миром. В самом демократическом мире существуют не только различия убеждений, политических идей и целей, но и силы, угрожающие подорвать социальную структуру в том виде, как мы ее знаем. Едва ли человек может найти в обществе и социальной традиции ответы на переполняющие его вопросы о вере, ценностях и поведении. Индивид стал загадкой даже для самого себя. Ему, например, сказали, что его сознательная жизнь есть проявление скрытых бессознательных влечений, импульсов и потребностей и что Я, как оно представляется сознанию, может оказаться разделенным внутри самого себя. Человек должен действовать, однако цели и правила действия неизвестны. Бог, если он существует, сокрыт; физический космос безразличен; общество разделено; человек загадочен для самого себя. Такой человек был описан как человек в состоянии отчуждения. И именно к нему, кажется, в первую очередь обращено послание экзистенциалистов. Ясперс, например, показывает, как можно сохранить связь с трансцендентным перед лицом крушения всех земных надежд и идеалов. Он предлагает нам постхристианскую религиозную философию, поскольку, как мы уже говорили, его "философская вера" не совпадает с христианской верой и для него сохранить связь с трансцендентным можно даже при крахе христианства. Сартр адресуется к тем, для кого "Бог умер". Он обращается к тем, кто утратил веру в Бога и обязательный моральный закон, к индивиду, который повернут к самому себе и должен действовать в таких условиях. Камю обращается к тем, для кого мир абсурден, для кого человеческое существование и история не имеют значения, но кто все же вынужден действовать в этом абсурдном мире. Хайдеггер и здесь составляет исключение, поскольку, как вовлеченного в онтологические исследования, его можно считать пишущим для профессоров философии и их студентов. Однако тот Хайдеггер, который оказал влияние на массы, есть философ, который говорит о "заброшенном" в мир индивиде, которому надо выбирать между подлинной и неподлинной экзистенцией в мире, где "отсутствует" Бог.

Можно сказать, что я чересчур драматизирую ситуацию. На практике большинство людей принимают вещи таковыми, каковы они есть, действуют более или менее в соответствии с общепринятыми правилами, погружены в повседневные хлопоты и не заботятся о разрешении экзистенциальных проблем. Число людей, думающих о тех же проблемах, что Кьеркегор или Унамуно, ограничено. Большинство просто пассивно усваивает идеи своего социального круга. Именно против этого и восстают экзистенциалисты. Это не означает, что они требуют от каждого вести героическую жизнь или отождествляют подлинное существование с эксцентричностью в обычном смысле слова. "Рыцарь веры" Кьеркегора ничем не отличается от остальных, кроме своей внутренней позиции. Однако, чтобы облегчить обретение подлинной экзистенции, они пытаются сокрушить социальное сознание и мышление толпы, для того чтобы пробудить индивида для видения своего экзистенциального положения и своей ответственности и возможностей как свободного индивида. В этом, по-моему, заключается одна из причин того, что они используют столь драматичный и эмоционально окрашенный язык. Во многих случаях они делают это, чтобы привлечь внимание к давно известным истинам, которые до поры не осознаются как глубоко затрагивающие каждого. Например, каждый знает, что "все когда-либо умирают". Но одно дело знать, что все когда-то умирают, и другое — осознать, что лично я с самого момента рождения начинаю приближаться к смерти, видеть в этом знак моей конечности и живо осознавать проблемы значимости и ценности человеческих надежд и идеалов, как вытекающие из конечности и ее последствий. И если автор хочет воодушевить человека жить sub specie mortis[6], вместо того чтобы сделать это, как Спиноза, sub specie aeternitatis[7], он, вероятно, будет использовать эмоциональный язык, чтобы преодолеть человеческую инертность.

Вероятно, здесь следует отметить, что интерес к драме человеческого существования не есть все, что можно обнаружить у экзистенциалистов. Естественно, именно это более всего задевает читателя, и именно поэтому этих философов называют "экзистенциалистами". Однако, если мы называем "экзистенциалистами" тех, кто озабочен экзистенцией как таковой, мы должны согласиться с Жильсоном и Маритеном в том, что Аквинат был экзистенциалистом по преимуществу. Однако так называемые "экзистенциалисты" озабочены прежде всего человеческим существованием, в драматическом свете; и понятие "экзистенция" имеет для них специфическое значение, относящееся прежде всего к человеку как свободному субъекту. Тем не менее эта драматическая коллизия не исчерпывает всего содержания их работ. Поскольку в их сочинениях можно обнаружить и феноменологические анализы значимых интересов и ценностей. Феноменологический метод, связываемый с именем Гуссерля, может быть описан как состоящий, отчасти по крайней мере, из объективного аналитического описания феноменов любого данного типа. Сам Гуссерль настаивал на epoche, или воздержании от суждений о существовании, или модусе существования объекта, избранного для размышлений, анализа и описаний; и он рассматривал применение этого метода как необходимую пропедевтику к онтологии, которая должна последовать за этим. Например, феноменолог будет рассматривать сущность "быть сознанием о…" без предположения какой-либо онтологии или метафизики, позволяя психическому феномену "говорить за себя". Он применяет этот метод к неизменяемым структурам психического опыта, таким, как "интенция", "сознание о…" или "восприятие". Однако он может быть применен, и был применен некоторыми его последователями, в других областях, к религиозному или эстетическому опыту, например, или к восприятию ценностей. Хайдеггер же пренебрег epoche и использовал феноменологический метод как инструмент онтологии. То же самое сделал и Сартр, снабдивший свою книгу "Бытие и ничто" подзаголовком "Опыт феноменологической онтологии". Даже о Марселе можно сказать, что он использует феноменологический метод, хотя, конечно, он никогда не был учеником Гуссерля. Марсель открывает и анализирует основные позиции и отношения, такие, как надежда, любовь и расположенность, которые раскрывают человеческий ответ другим; и он рассматривает их как раскрывающие природу бытия. Сам Гуссерль отверг хайдеггеровское использование феноменологического метода на службе у онтологии и экзистенциализма; однако сомнительно, чтобы правило соблюдения epoche было с успехом соблюдено, и даже если оно могло бы быть соблюдено, будет ли оно большим, чем просто выражение личного решения. В любом случае мне хотелось бы отметить, что проводимые такими экзистенциалистами, как Хайдеггер, Сартр, Мерло-Понти и Марсель, феноменологические анализы составляют одно из важнейших, если не самое главное, из их философских достижений. Я не думаю, что все их анализы приемлемы. Нельзя одновременно соглашаться с теми анализами любви, которые были проделаны Марселем и Сартром. Однако в любом случае они составляют важную часть их работы, что бы не думать о более драматических аспектах экзистенциализма.

В заключение этой лекции мне хотелось бы вернуться к использованию экзистенциалистами понятия "экзистенция". Я уже отмечал различие между подлинным и неподлинным существованием. А это предполагает, что экзистенциалисты, которые, проводя такое различие, понимают существование как особый модус бытия человека, где и подлинная, и неподлинная экзистенции открыты ему как потенциальности, как возможные детерминации его собственного способа бытия. Поэтому для Ясперса позиция, с которой начинает индивид, это потенциальная экзистенция. Также и для Хайдеггера одним из составляющих элементов значения экзистенции является потенциальное бытие, возможность быть собой (подлинная экзистенция) или не быть собой (неподлинная экзистенция). Марсель описывал понятие экзистенции в терминах отношения между объектом и сознанием. Далее, он был склонен определять экзистирующее как данное пространственно, поэтому, не будучи материалистом, он различает реальность и экзистенцию. Позднее, однако, он подчинил идею экзистенции идее причастности к бытию. Уровень до-рефлективной причастности именуется экзистенциальным, тогда как сознательное и свободное принятие причастности к бытию есть уровень бытия.

Если говорить о человеке как возможной или потенциальной экзистенции, поставленной перед выбором между подлинной и неподлинной экзистенцией, то термины "подлинный" и "неподлинный" кажутся предполагающими ценностные суждения. И что бы ни было в случае Хайдеггера, который заявляет о сосредоточенности только на анализе, трудно предположить, что эти термины, используемые Сартром, лишены ценностных коннотаций. Но даже если термин "подлинный" не используется в ценностном смысле, он должен, для того чтобы использоваться осмысленно, обозначать особый модус экзистенции, который наделен специфическим отношением к тому, что уже есть человек. Человек — это такой вид бытия, который, если он экзистирует подлинно, экзистирует особым образом. Другой вопрос — соответствует ли это сартровской интерпретации высказывания "Существование предшествует сущности", однако, если можно делать различие между подлинной и неподлинной экзистенцией, то должно быть, как мне кажется, верно говорить о человеке как стремящемся или не стремящемся стать тем, что он уже есть в некотором смысле. И в действительности Кьеркегор говорит именно таким образом. Возникает вопрос, что такое человек и что такое подлинная экзистенция. Здесь, я думаю, мы подходим к точке расхождения. Включает ли подлинная экзистенция, например, свободное установление человеком своего отношения к трансцендентному, к Богу? Или Бога не существует, и подлинная экзистенция должна определяться вне связи с абсолютными моральными ценностями или каким-то общеобязательным моральным законом? В свете этих вопросов экзистенциализм можно разделить на теистический и атеистический. Я помещаю на первое место теистический экзистенциализм, не просто потому, что сам верю в Бога, но потому, что он исторически возник первым. Философия Кьеркегора является глубоко религиозной; Ясперс и Марсель старше, чем Сартр.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.