IV От человеческой родины к родине мира

IV От человеческой родины к родине мира

Универсализм ума, как мы видели, но также универсализм сердца, вот чем одаряет Мишле мысль Марка Аврелия, которая, как мы видели, является теперь фундаментальной темой его жизни и его мысли.

Идея появляется еще в 1831 году в конце Введения к всеобщей истории, в терминах, достаточно близких к Речи о единстве науки·.

Единство, и на этот раз свободное единство, снова появляется в общественном мире, поскольку наука, путем наблюдения деталей, приобрела законный фундамент, чтобы возвысить свое величественное и гармоническое здание, и в силу этого человечество признает согласие двойного естественного и гражданского мира в благожелательном понимании, со- ставлящем их связь между собой.

Но именно в основном через социальный смысл оно вернется к идее универсального порядка. Как только порядок будет прочувствован в ограниченном обществе родины, та же самая идея распространится на человеческое общество, на республику мира. Афинянин говорил: «Приветствую, город Кекропа!» А ты, разве ты не скажешь: «Приветствую>, город провидения!» 174).

Мы видим, как универсализм ума, черпаемый в идее параллельности между законами общественного мира и естественного мира, расширяется в универсализм сердца. Именно любовь к родине, школа социального чувства, пролагает путь любви к универсальному порядку, к космической родине.

Здесь еще раз мы находим тему, близкую для Марка Аврелия: «Для меня как Антонина град и отечество — Рим, а как для человека — космос. И только полезное этим двум градам есть благо для меня» 175).

Эта идея приобретает в глазах Мишле капитальное значение, потому что она отвечает на фундаментальный вопрос, встающий перед ним: как современный человек сможет снова обрести чувство Вселенной, необходимое человеку. Этот вопрос появляется именно в 1831 году в Дневнике·.

Общее, универсальное, вечное — вот родина человека. Именно у вас я буду просить помощи, моя благородная страна: нужно, чтобы вы заместили для нас Бога, ускользающего от нас, чтобы вы заполнили в нас несоизмеримую пропасть, оставленную там угасшим христианством. Вы должны нам эквивалент бесконечного. Мы все чувствуем, как в нас погибает индивидуальность. Пусть снова начнется чувство общественной общности, человеческой универсальности, универсальности мира! Тогда, может быть, мы снова взойдем к Богу 176).

Всю свою жизнь Мишле будет отказываться от гума- нитаризма, который хотел бы устранить первый необходимый этап: любовь к родине 177), но он будет постоянно подниматься от человеческой родины к универсальной родине, к «великому городу», «объятию универсальной природы» 178). Последняя цель всегда будет заключаться в самогармонизации с универсальным порядком; мы распознаем здесь одну из великих точек зрения, о которых мы говорили.

Гармония с историей

Тема гармонизации, уже очерченная в 1831 году и вдохновленная Марком Аврелием, будет интенсивно развиваться, начиная с 1842 года, все время в связи с одним и тем же отрывком из Размышлений. Мишле будет истолковывать его прежде всего в смысле радостного одобрительного согласия с движением истории. Например, он пишет 4 апреля 1842 года в своем Дневнике 179):

Благожелательность к прогрессу, новым идеям, к юности (ибо это наш ребенок), смирение к утрате того, что эфемерно в нас (тело, идея, система), вера в будущее Бога, в чудесную и незнакомую плодотворность средств провидения, вот от чего щедро стареть и весело ступать к смерти. И всякий <…> верующий в Меня не умрет вовек 180).

А кто мешает нам по дороге принять юную кровь? Неисчерпаемую юность мира, великий поток вечной жизненности обновил бы нас, если мы не ужались бы снова, унылые и завистливые, в нашей узкой личности, то есть в том, что есть в нас наиболее эфемерного…-

«Все, что ты приносишь, о, мир, — говорит Марк Аврелий, — я принимаю, как плод для меня. Падай же, плодотворный дождь, дражайший дождь Юпитера».

Еще раз мы узнаем здесь текст, великий текст Марка Аврелия в глазах Мишле, кстати, цитируемый по памяти и контаминированный с другим отрывком из Размышлений. Фундаментальной идеей остается именно идея гармонизации, но она представлена в метафоре времени года, того самого момента, который дает плоды и дождь. То, что производит эволюция мира, всегда приходит в нужный момент, это всегда зрелый плод, который мы должны принимать как таковой, если мы будем сообразовывать наш разум со всемирным разумом. Метафора дождя проистекает из другой мысли Марка Аврелия, которую Мишле цитирует здесь достаточно неточно. Настоящий текст такой: «Молитва афинян: „Пролейся, пролейся дождем, благодатный Зевс, над пашнями и полями афинскими“. Или вообще не следует молиться, или молиться с такой простотой и благородством» 181). Каким бы ни был первоначальный смысл, придаваемый Марком Аврелием этой сентенции, кажется вполне очевидно, что Мишле думает, что эта молитва говорится в момент, когда падает дождь, то есть это и есть молитва согласия, «молитва гармонизации», согласно выражению, которое сам Мишле будет употреблять позднее. В этих формулах Мишле черпает уверенность в доверии к «великому потоку вечной жизненности», «к неисчерпаемой юности мира». Последнее выражение, звучащее так современно, также пришло от Марка Аврелия в смысле, который точно соответствует идее Мишле: молодость мира обеспечивает метаморфозу, вот почему не нужно привязываться к эфемерному. «Природа- вседержительница, — пишет Марк Аврелий, — скоро изменит все то, что ты видишь, и из его сущности создаст что-нибудь другое, а затем и еще что-нибудь новое, дабы вечно юным пребывал мир» 182). В другом месте: «…не следует ни жаловаться на случай, ни роптать на промысел. <…> Наблюдай за ростом каждого существа — от зародыша до одушевления, и от одушевления — до расставания с душой, и отдай себе отчет, из чего оно слагается и во что разлагается…Если бы ты, внезапно поднявшись вверх над землей, бросил бы взгляд на человеческие дела и на много изменчивый ход их, то преисполнился презрения к ним, имея в то же время возможность созерцать столько существ… в воздухе и эфире, и… сколько бы раз ты не поднимался таким образом, ты всегда увидишь одно и то же, единообразное и кратковечное» 18Э).

В этих текстах Марка Аврелия Мишле находит сначала оптимизм, веру в разум, который ведет мир, непоколебимый оптимизм, даже когда «плодотворность- средств провидения» остается нам неизвестной и непонятной. В этом оптимизме есть смысл только в силу полного изменения точки зрения, которая заставляет нас отказаться от нашего частичного и пристрастного видения индивида, чтобы обратить нас к универсальности, к грандиозной перспективе космоса и человечества. Наша индивидуальность (то есть, говорит Мишле, наше тело, наши идеи, наши системы) отождествляется с эфемерным, то есть с тем, что неумолимо погружается в прошлое. Открыться универсальности — это значит принять новизну настоящего с благожелательностью и любовью. Тема дорога Марку Аврелию и часто возникает в его Размышлениях, но Мишле решительно дает ей современную окраску, настаивая на принятии настоящего в самой его современности. Он пишет в Дневнике 184) от 11 августа 1850 года, обращаясь к Афенаиде: «Гармонизируй себя с мудростью юного мира, с его огромным прогрессом, с науками, что родились вчера, с исследованиями природы, по мере твоих способностей — с музыкой, искусством, свойственным нашему времени».

Но в этой открытости к универсальному отказ от эфемерного и приятие настоящего тем не менее не означает, что нужно игнорировать все, что имеется прочного и длительного в прошлом. Универсальность подразумевает чувство целокупности и преемственности, тесную связь между прошлым, настоящим и будущим. Эта тема идентичности человечества, обеспеченной историческим сознанием, уже присутствующая в Речи о единстве Науки, снова великолепно формулируется на страницах Дневника 1851 от 4 апреля 1842 года, который и является предметом нашего комментария:

Да, теснейшая связь объединяет все эпохи. Мы — сменяющие друг друга поколения — держимся не как звенья одной цепи, не как бегуны, о которых говорит Лукреций, передающие друг другу факел. Мы держимся совсем по-другому. Мы все были в лоне первых отцов, в чреве тогдашних женщин, пусть это будет понято в материальном смысле или нет, не имеет значения. Один и тот же текучий дух бежит от поколения к поколению. Инстинктивные движения заставляют нас вздрагивать по поводу прошлого, будущего, раскрывают нам глубинное единство человеческого рода.

Тот, кто ничего этого не почувствует, кто самоизо- лируется в каком-то одном моменте жизни мира, отрицая, что он в чем-либо принадлежал к истекшим поколениям, тот, если бы это было возможно, сократился бы до очень незначительной величины. Он остался бы в состоянии ребенка. Nescire historiam id est semper essepuerum: но сколькие хотят ускользнуть от истории — и ничего не задолжать прошлому?

Здесь мы подходим, может быть, к самому заветному, самому интенсивному пожеланию Мишле: самому быть, в качестве историка, «связью времен». На другой великолепной странице Дневника 18б), датируемой г сентября 1850 года, он ярко определяет поставленную перед собой задачу «заставить циркулировать сок для будущего»:

Моя работа мало служит настоящему миру. Настоящее озабочено, мало способно слышать, как бы оглушено одной мыслью… Преобладает навязчивая идея 187). Не будучи ни безумным, ни фанатичным, нужно оставаться в стороне, нужно ждать. Не ждать, ожидая, как говорят мистики, но ждать, все время производя. Производить и сохранять. В царстве навязчивой идеи оставить место для здравого смысла. Производить и сохранять, вопреки забвению мира о своем прошлом, связь времен, столь необходимую, эту жизненную цепь, которая от внешне мертвого прошлого заставляет циркулировать жизненный сок к будущему… Итак, моя жизнь очерчена. Будет мало успеха — не имеет значения. Пусть я буду связью времен! В царстве навязчивой идеи, которая вскоре охватит мир, я остаюсь тут, чтобы протестовать от имени истории и природы, вечной природы, которая возвратится завтра. Мое право — это моя непристрастная симпатия к временам и к идеям, великосердие, проявленное мною ко всем, самое священное право: любовь.

Если я настаиваю на этом — впрочем, фундаментальном — аспекте мысли Мишле, то это потому, что в своем усилии соединить гостеприимное отношение к настоящему и уважение к прошлому, он опять же берет за образец именно Марка Аврелия. В медитации о смерти 188) 26 марта 1842 года Мишле пишет:

Плодотворность, жизненность смерти — для людей и для систем. Она сортирует, просеивает, то есть отстраняет зло, высвобождает благо, чтобы благо оставалось, она обеспечивает настоящую вечность, настоящую жизнь.

Но в той части, менее благой и менее истинной, погибающей как индивидуальное, была жизнь, которая есть доброта, по меньшей мере, как причина того, что должно закрепить в нашей памяти тех, кто нас подготовил. Уважение к прошлому, нежное уважение!

Так сокровенная связь привязанности объединяет все эпохи. Равно как Марк Аврелий, начиная, благодарит каждого из своих наставников за каждую добродетель, как не поблагодарил бы я каждый век за те потенциальные способности, которые находятся во мне?

В первой книге Размышлений Марк Аврелий действительно перечисляет все, за что благодарен своим предкам, родителям, наставникам и богам: «Деду Веру я обязан сердечностью и незлобивостью. <…> Матери — благочестием, щедростью и воздержанием <…> от дурных дел… и дурных помыслов» 189). Это и выражение благодарности, признание наследия, и то «нежное уважение к прошлому», о котором говорит Мишле. Именно векам Мишле хотел бы воздать такие почести, чувствуя, что они продолжают жить в нем, как он сам предсуществовал в них.