3. Высвобождение из женской и мужской роли?

3. Высвобождение из женской и мужской роли?

Набросок такой перспективы странно контрастирует с вышеприведенными данными, которые ярко документируют и контртренд обновления сословно-половой иерархии. В каком смысле вообще может идти речь о «высвобождении»? В равной ли мере женщины и мужчины высвобождаются из стереотипных заданностей своей «половой судьбы»? Какие условия этому способствуют и какие препятствуют?

За последние десятилетия существенные изменения — как показывают обобщенные выше данные — несколько высвободили женщин из традиционно женского ролевого назначения. При этом центральное место занимают пять условий, которые отнюдь не носят взаимопричинного характера.

Прежде всего благодаря увеличению ожидаемой продолжительности жизни произошел сдвиг в биографической структуре, в протяженности жизненных фаз. Как показывают, в частности, социально-исторические исследования Артура Э. Имхофа, это способствовало «демографическому освобождению женщин». Если в прежние десятилетия, схематично говоря, жизни женщины хватало как раз на то, чтобы произвести на свет и вырастить «желательное» для общества количество детей, то теперь такие «материнские обязанности» заканчиваются примерно к 45 годам. «Жизнь ради детей» стала для женщин проходным жизненным этапом. За ним следуют в среднем еще три десятилетия «опустевшего гнезда» — вне традиционного средоточия женской жизни.

«Так, ныне в одной только ФРГ свыше пяти миллионов женщин в „расцвете лет“ живут в „супружеских семьях“, из которых дети уже ушли, причем нередко эти женщины не имеют конкретного дела, придающего смысл их жизни».

(Imhof, 1981, S. 181).

Во-вторых, процессы модернизации, особенно на этапе после второй мировой войны, реструктурировали и домашний труд. С одной стороны, социальная изоляция домашнего труда никоим образом не является структурным признаком, внутренне присущим ему как таковому, эта изоляция — результат исторического развития, а именно детрадиционализации жизненных миров. В ходе индивидуализации малая семья обретает все более резко выраженные границы, образуя как бы «остров», который отмежевывается от сохранившихся связей (классовых культур, соседств, знакомств). Именно таким путем в существовании домашней хозяйки возникает изолированное рабочее существование раг excellence[5]. С другой стороны, процессы технической рационализации вторгаются и в домашний труд. Всевозможные приборы, машины и прочие потребительские товары облегчают и выхолащивают работу в семье. Она становится незаметной и бесконечной «остаточной работой» между индустриальным производством, оплачиваемыми услугами и технически усовершенствованным внутренним оснащением домашнего хозяйства. В совокупности изоляция и рационализация приводят к «деквалификации домашнего труда», которая толкает женщин, ищущих «наполненной» жизни, и к профессиональной деятельности вне дома.

В-третьих, если верно, что материнство, как и прежде, является самой сильной привязкой к традиционной женской роли, то едва ли можно переоценить значение противозачаточных и регулирующих средств, а также правовых возможностей прерывания беременности для высвобождения женщин из традиционных заданностей. Дети, а значит, и материнство (со всеми его последствиями) суть уже не «назначенная природой судьба», а — в принципе — дети по желанию, материнство по желанию. Статистика, правда, показывает, что материнство без экономической зависимости от супруга и без семейной ответственности по-прежнему остается для многих утопией. Но молодое поколение женщин — не в пример поколению их матерей — может принять решение (или участвовать в его принятии), стоит ли заводить детей, когда их заводить и сколько. Одновременно женская сексуальность освобождается от «рока материнства» и может быть осознанно раскрыта и развита вопреки мужским нормам.

В-четвертых, рост числа разводов говорит о непрочности брачного и семейного обеспечения. Зачастую женщины живут буквально на грани нищеты. Почти 70 % всех матерей-одиночек вынуждены вместе с детьми обходиться менее чем 1200 марок в месяц. Они и пенсионерки — самые частые клиенты социальной помощи. В этом смысле женщины «освобождены», т. е. отрезаны от пожизненной гарантии экономического обеспечения со стороны мужчины. Ведь статистически документированное стремление женщин на рынок труда (которое, пожалуй, опрокинет все прогнозы о преодолении безработицы в 90-е годы) свидетельствует и о том, что многие женщины осмыслили этот исторический уроки делают из него выводы.

В том же направлении действует, в-пятых, уравнивание шансов на образование, которое помимо всего прочего отражает также сильную профессиональную мотивацию молодых женщин (см. выше).

Все это — демографическое высвобождение, деквалификация домашнего труда, предупреждение беременности, развод, участие в образовании и профессиональной деятельности — в совокупности показывает степень высвобождения женщин из заданностей их современной, сословной женской судьбы, и высвобождения безвозвратного. Но тем самым за дело берется спираль индивидуализации: рынок труда, образование, мобильность, планирование карьеры — все это семья теперь имеет в двойном и тройном размере. Семья превращается в постоянное жонглирование множеством центробежных амбиций между профессиями и их требованиями мобильности, образовательными принуждениями, обязательствами перед детьми, которые с этим несовместимы, и монотонностью домашнего труда.

Однако таким условиям, ведущим к индивидуализации, противостоят другие, которые вновь привязывают женщин к традиционному ролевому распределению. В по-настоящему развитом рыночном обществе, позволяющем всем мужчинам и женщинам самостоятельно обеспечивать экономически их существование, и без того скандальные показатели безработицы наверняка возросли бы во много раз. А это означает: в условиях массовой безработицы и вытеснения с рынка труда женщины хотя и освобождены от обеспечения брака, но не свободны для самообеспечения путем работы по найму. Означает это и вот еще что: как и прежде, они в большинстве своем зависимы от экономического обеспечения со стороны мужа, которое более не является таковым. Этот промежуточный этап — «свобода от», но еще не «свобода для» реального поведения наемного работника — дополнительно усугубляется обратной зависимостью от материнства. Пока женщины рожают детей, вскармливают их, чувствуют за них ответственность, видят в них существенную часть своей жизни, дети остаются как бы желаемыми «препятствиями» в профессиональной конкурентной борьбе и соблазнами для осознанного решения против экономической самостоятельности и карьеры.

Так противоречия между освобождением и обратной зависимостью от давнего ролевого распределения буквально рвут женщин на части, заставляя их метаться то туда, то сюда. Это отражается и в их сознании и поведении. Они бегут от домашней работы в профессиональную деятельность и, наоборот, пытаются посредством противоречивых решений на разных этапах своей биографии «каким-то образом» соединить несоединимые условия своей жизни. Противоречия окружающего мира усиливают их собственные противоречия: на бракоразводном процессе они вынуждены отвечать на вопрос, как это они пренебрегли своим профессиональным обеспечением. В семейной политике они вынуждены отвечать на вопрос, почему они не исполняют своих материнских обязанностей. Мужу они отравляют своими профессиональными амбициями и без того нелегкую профессиональную жизнь. Бракоразводное право и бракоразводная реальность, отсутствие социального обеспечения, закрытые двери рынка труда и львиная доля домашней работы — вот лишь некоторые из противоречий, которые процесс индивидуализации принес в жизненные обстоятельства женщин.

Ситуация мужчин совершенно иная. Если женщины также и по причинам экономического обеспечения существования вынуждены расшатывать давнее свое ролевое предназначение к «жизни ради других» и искать новой социальной идентичности, то у мужчин самостоятельное экономическое обеспечение существования и давняя ролевая идентичность совпадают. В мужском ролевом стереотипе «работника-профессионала» соединяются экономическая индивидуализация и традиционное мужское ролевое поведение. Уход за другими, типичный для партнера (жены), мужчинам исторически незнаком, а «свобода для» наемного труда при одновременной семейной жизни разумеется сама собой. Относящаяся сюда теневая работа традиционно выпадает на долю жены. Радостями и обязанностями отцовства мужчина всегда мог наслаждаться дозированно, как досужим развлечением. Отцовство никогда не являлось настоящим препятствием для профессионального образования, напротив, принуждало к нему. Иными словами, все те компоненты, которые вырывают женщину из традиционной женской роли, у мужчин отсутствуют. Отцовство и профессия, экономическая самостоятельность и семейная жизнь в обстоятельствах мужской биографии не являются противоречиями, которые необходимо отвоевывать и удерживать вопреки условиям в семье и обществе, более того, в традиционной мужской роли их соединимость задана и обеспечена. Но это означает, что индивидуализация (в смысле рынкоопосредованного образа существования) закрепляет мужское ролевое поведение.

Мужчины если и выступают против заданности своей половой роли, то по другим причинам. В профессиональной фиксации мужской роли тоже есть противоречия: скажем, полная отдача в профессии ради чего-то, чем потом невозможно заняться ввиду отсутствия свободного времени, а то и потребностей и способностей; вкалывание до седьмого пота неизвестно ради чего; трата времени и сил на профессиональные и производственные задачи, с которыми невозможно, но необходимо себя идентифицировать; вытекающая отсюда «безучастность», которая наделе никогда таковой не является, и т. д. Как бы там ни было, существенные импульсы к высвобождению из мужской роли, пожалуй, не имманентны, а наводятся извне (через изменения у женщин), причем в двояком смысле. С одной стороны, благодаря большему участию женщин в наемном труде мужчины сбрасывают иго роли единственного кормильца. Таким образом слабеет принуждение обстоятельств, заставляющее их ради жены и детей с необходимостью подчинять себя на работе чужой воле и чужим целям. В итоге становится возможна иная заинтересованность в профессии и в семье. С другой стороны, «семейная гармония» становится ненадежной. Определяемая женщиной сторона мужского существования выходит из равновесия. Одновременно мужчины начинают догадываться о своей несамостоятельности в повседневной жизни и о своей эмоциональной зависимости. В том и другом заложены важные импульсы, толкающие к расшатыванию идентификации с заданностями мужской роли и опробованию новых форм жизни.

Более остро противоречия между мужчинами и женщинами проступают в конфликтах. Центральное место здесь занимают два «катализатора»: дети и экономическое обеспечение; в обоих случаях они могут присутствовать в браке латентно, однако же при разводе тотчас выходят на поверхность. Примечательно, что при переходе от традиционной модели к модели «двух зарабатывающих» изменяется распределение нагрузок и шансов. В случае брачного обеспечения женщины она — говоря схематически — после развода остается с детьми и без дохода, мужчина же — с доходом и без детей. Во втором случае на первый взгляд мало что меняется. Женщина располагает доходом и имеет детей (по действующему праву). Но здесь в одном важном аспекте присутствует неравноправие. По мере того как упраздняется экономическое неравенство между мужчинами и женщинами — в силу ли профессиональной деятельности женщины, в силу ли положений касательно обеспечения в бракоразводном праве, — отчетливо проступает (частью естественное, частью юридическое) ущемление отца. Женщина, существо, становящееся незнакомым, биологически и юридически владеет ребенком благодаря своему чреву, которое, как известно, принадлежит ей. Отношения собственности между яйцом и семенем экстериоризируются. Отец в ребенке всегда остается зависим от матери и ее произвола. Это касается, и в первую очередь, также всех вопросов прерывания беременности. Дистанцирование ролей женщин и мужчин прогрессирует, и маятник грозит качнуться в другую сторону. Мужчины, освобождающиеся от «рока» профессии и поворачивающиеся лицом к детям, обнаруживают пустое гнездо. Тот факт, что (особенно в США) участились случаи, когда отцы похищают детей, отнятых у них после развода, говорит сам за себя.

Но индивидуализация, разделяющая ролевые позиции мужчин и женщин, вновь толкает их и к совместной жизни. С ослаблением традиций растет привлекательность супружеской общности. Все утраченное внезапно ищут в другом. Сперва ушел Бог (или мы его выпихнули). Слово «вера», некогда означавшее «познание», ныне имеет довольно жалкий оттенок. Исчез Бог — люди перестали ходить к священнику, а значит, растет груз вины, которую уже не с кем разделить и которая при размывании грани между «правильно» и «неправильно» все равно не становится меньше, а только неопределеннее и неопределимое. Классы, которые хотя бы умели истолковать накапливавшееся в них страдание, перекочевали из жизни в речи и цифры. Давние соседства, возникавшие в обмене и в воспоминаниях, исчезли в условиях мобильности. Знакомства еще существуют, но сосредоточиваются они вокруг собственного центра. Можно вступать и в разные общества и союзы. Палитра контактов скорее расширяется, растет, становится многообразнее. Но многочисленность делает их менее прочными, более поверхностными. Выказывая сугубо схематический интерес друг к другу, люди тем самым изначально отвергают претензию на нечто большее. Ласка тоже зачастую мимолетна, что-то вроде рукопожатия. Все это способно поддерживать динамизм и открывать «возможности», но тем не менее многочисленность связей не может заменить тождествообразующую силу стабильных первичных взаимоотношений. Как показывают исследования, необходимо и то и другое, и многочисленность многообразных связей, и прочная близость. Счастливые в браке женщины страдают от проблем контактов и социальной изоляции. Разведенные мужчины, объединившиеся в группы, чтобы высказать свои проблемы, не могут справиться с внезапным одиночеством, даже если они входят в социальные сетевые структуры.

В идеализациях современного идеала любви опять-таки отражается путь модерна. Чрезмерное идеализирование — оборотная сторона утрат, какие приносит модерн. Если не Бог, не священник, не класс, не сосед, так хотя бы ты. А «размеры» этого ты — всего лишь инверсия пустоты, царящей вокруг.

Это означает также, что брак и семья держатся не столько на материальном фундаменте и на любви, сколько на страхе перед одиночеством. Именно одиночество, которое грозит и внушает страх за их пределами, при всех кризисах и конфликтах, наверное, и составляет самый надежный фундамент брака.

Во всем этом заключена прежде всего принципиальная релятивизация разногласий вокруг семьи. Гражданскую малую семью, через форму которой в высокоиндустриализованных демократиях Запада нормирована совместная жизнь полов, то провозглашали священной, то предавали анафеме, то полагали, что кризисы семьи следуют один за другим, то объявляли, что она восстает из пут приписываемых ей кризисов. Но все это остается привязано к вердикту домной альтернативы. Обвинять семью во всех тяжких грехах или, наоборот, идеализировать ее — значит впадать в ошибку. Семья — лишь поверхность, на которой зримо проступают исторические конфликты между мужчинами и женщинами. Внутри ли, вне ли семьи — полы неизбежно сталкиваются, а стало быть, сталкиваются и противоречия, накопленные между ними.

Но в каком же смысле тогда можно говорить об освобождении относительно семьи? В динамике индивидуализации в семье вообще начинают меняться формы совместной жизни. Связь семьи и индивидуальной биографии слабеет. «Пожизненная» единая семья, хранящая в себе совокупные родительские биографии мужчин и женщин, становится исключительным случаем, правилом же становится специфическое для каждой жизненной фазы метание между разными семьями «на время» или нефамилиальными формами совместной жизни. На оси времени семейная привязка биографии истончается при переходе от одного жизненного этапа к другому, а тем самым упраздняется. Из-под становящихся заменимыми семейных связей вылущивается вне и внутри семьи самостоятельность отдельной мужской и женской биографии. С привязкой к той или иной фазе каждый(-ая) проживает несколько частичных семейных жизней, а также бессемейных жизненных форм и как раз поэтому все больше живет собственной жизнью. Таким образом, лишь в продольном разрезе биографии — не во всякий данный момент и не в семейной статистике — проявляется индивидуализация семьи, т. е. инверсия приоритета семьи и индивидуальной биографии (внутри и вне семьи). Поэтому эмпирически степень освобождения из семьи находит свое выражение в жизненно-историческом обзоре данных о разводах и повторных браках, о до-, между- и околобрачных формах совместной жизни, которые — взятые по отдельности и соотнесенные с «за» и «против» семьи — остаются противоречивы. Оказавшись перед выбором из двух крайностей — семья или не семья, — все большее число людей теперь «выбирает» третий путь: противоречивую, плюралистическую суммарную биографию на переломе. Этот биографический плюрализм жизненных форм, т. е. смена семей, соединенная и прерываемая другими формами совместной или одинокой жизни, становится (парадоксальной) «нормой» общности и противостояния мужчин и женщин в условиях индивидуализации.

С точки зрения жизни в целом большинство людей, таким образом, вступили в исторически назначенную, болезненную и пугающую фазу опробования форм совместной жизни, причем предугадать конец и результат этого ныне еще невозможно. Но все выстраданные «заблуждения» не способны удержать от новой «попытки».