3. Институционализация биографических образцов

3. Институционализация биографических образцов

В процессе индивидуализации классовые различия и семейные обстоятельства по-настоящему не упраздняются, скорее, они отступают на задний план относительно вновь возникающего «центра» проекта биографии. Одновременно возникают новые зависимости. Эти последние указывают на имманентные противоречия в процессе индивидуализации. На этапе развитого модерна индивидуализация происходит в рамочных условиях процесса обобществления, который как раз и делает индивидуальную самостоятельность все более невозможной: одиночка хотя и высвобождается из традиционных связей и соотнесенностей обеспечения, но получает взамен принуждения рынка труда и потребительского образа жизни вкупе с им присущими стандартизациями и контролем. На место традиционных связей и социальных форм (социальный класс, малая семья) встают вторичные инстанции и институты, которые налагают свой отпечаток на биографию одиночки и вопреки индивидуальному решению, реализуемому как форма сознания, делают его игрушкой моды, обстоятельств, конъюнктур и рынков.

Таким образом как раз индивидуализированное приватное существование все более сильно и явно зависит от обстоятельств и условий, которые полностью ему неподвластны. Параллельно возникают конфликтные, рискованные и проблемные ситуации, которые по своему происхождению и «покрою» закрыты для какой бы то ни было индивидуальной обработки. Как известно, они охватывают практически все, что дискутируется и оспаривается в политике и обществе, — от так называемых «ячеек социальной сети», переговоров о заработной плате и условиях труда до защиты от бюрократических перегибов, предоставления образовательных возможностей, регулирования транспортных проблем, защиты от разрушения окружающей среды и т. д. Индивидуализация затрагивает как раз сами рамочные социальные условия, которые менее чем когда-либо допускают индивидуальный самостоятельный образ жизни.

Несущие отчетливую печать сословности классово-культурные или семейные биографические ритмы перекрываются или заменяются институциональными биографическими образцами: вход и выход из системы образования, вход и выход из сферы наемного труда, социально-политические фиксации пенсионного возраста, и все это как в продольном разрезе биографии (детство, юность, зрелость, выход на пенсию и старость), так и в ежедневном ритме и бюджете времени (гармонизация семейной, образовательной и профессиональной жизни). Наслоение особенно отчетливо просматривается на примере «нормальной женской биографии». В то время как мужчины в своей биографии остаются во многом не затронуты семейными событиями, женщины ведут противоречивое, двойственное, семейно-институциональное существование. Для них все еще имеет силу семейный ритм, а в большинстве случаев вдобавок также и ритм образовательный и профессиональный, что порождает конфликтные напряжения и постоянно непримиримые требования.

Индивидуализация означает рыночную зависимость во всех аспектах образа жизни. Возникающие формы существования суть формы одиночные, сами себя не осознающие — массовый рынок и массовое потребление паушально спроектированных квартир, мебели, предметов ежедневного спроса, пропагандируемых через средства массовой информации общепринятых мнений, привычек, установок, стилей жизни. Иными словами, индивидуализация отдает людей во власть внешнего у правления и внешней стандартизации, которые были неизвестны нишам сословных и семейных субкультур.

Такие институциональные варианты биографии означают, что регулирования в образовательной системе (например, сроки образования), в профессиональной системе (например, рабочее время в ежедневном расписании и в совокупной биографии) и в системе социальных гарантий прямо сопряжены с фазами биографии человека: всякое институциональное установление и вмешательство есть (имплицитно) установление и вмешательство в рамках самой человеческой биографии. Повышение возрастной границы приема ребенка в детский сад, например, усложнит или вовсе лишит женщину возможности соединять материнские и профессиональные обязанности (т. е. женщины опять-таки вытесняются с рынка труда). Со снижением пенсионной границы для целого поколения одним росчерком пера повышается «социальный возраст» (со всеми вытекающими отсюда проблемами и шансами). Одновременно производится перераспределение трудовых дол ей на подрастающие, молодые поколения. Именно индивидуализация означает, таким образом, институционализацию, институциональную форму, а тем самым политическую формируемость биографий и жизненных ситуаций. Формирование их осуществляется большей частью «неявно», как «латентное сопутствующее последствие» решений, которые явно соотнесены с внутрипроизводственной сферой (системой образования, рынком труда, работой по найму и т, д.). Для наглядности обратимся к столь живописному примеру, как телевидение.

Телевидение обособляет и стандартизирует. С одной стороны, оно высвобождает людей из традиционно оформленных и связанных обстоятельств беседы, опыта и жизни. Но одновременно все находятся в сходной ситуации: потребляют институционально изготовленные телевизионные программы, причем от Гонолулу до Москвы и Сингапура. Индивидуализации — точнее, высвобождению из традиционных жизненных взаимосвязей — сопутствуют унификация и стандартизация форм существования. Теперь даже внутри семьи каждый обособленно сидит перед «ящиком». Так возникает социально-структурный образ индивидуализированной массовой публики или, говоря резче, стандартизованное коллективное бытие разобщенных массовых отшельников (ср.: О. Апаег 8, 1980).

Причем происходит это надкультурно, наднационально. Вечерами весь мир, независимо от сословной принадлежности, собирается, так сказать, на деревенской площади телевидения и потребляет новости дня. В этом смысле индивидуальные ситуации даже невозможно более соотнести в их институциональной зависимости с национально-государственными границами. Они стали частью всемирной стандартизованной сети массовой информации. Более того: институциональные и национальные границы в определенном смысле упразднены. Через средства массовой информации мы ведем своего рода двойственное пространственно-социальное существование. Мы здесь и одновременно где-то еще, находимся в одиночестве и все же слушаем концерт Нью-Йоркского филармонического оркестра или, сидя дома за ужином, одновременно становимся очевидцами жестоких сцен гражданской войны в Ливане. Если угодно, возникающие жизненные ситуации в их «двоеместности» демонстрируют некую индивидуально-институционально шизофреническую структуру. Причем изнутри и снаружи шансы разглядеть это весьма различны. Изнутри вообще не разглядишь, а извне или сверху очень даже можно. Границы между «внутри» и «вовне», стало быть, одновременно и существуют, и не существуют.

С этим связаны и новые политические шансы контроля и влияния. Ввиду телевизионных привычек широких слоев населения (отказ от них вызывает явления «ломки») телевизионные программы вместе взятые формируют недельный и дневной распорядок семьи.

Частная сфера вовсе не такова, какой кажется, — она вовсе не отграничена от окружающего мира. Это обращенная в частное и вторгающаяся в него внешняя сторона обстоятельств и решений, которые принимаются в других местах: в телестудиях, в системе образования, на предприятиях, на рынке труда, в транспортной системе и т. д. — и почти совершенно не учитывают лично-биографических последствий. Кто не замечает этого, упускает из виду очень важную черту социальных форм жизни на этапе развитого модерна — перехлестывание и переплетение возникающей индивидуализированной частности с мнимо ограниченными институционально сферами и производственными секторами образования, потребления, транспорта, производства, рынка труда и т. д.

Вместе с этой институциональной зависимостью растет подверженность возникающих индивидуальных ситуаций кризисам. Зависимость от институтов существует не вообще, а в определенных приоритетах. Ключ жизненной стабилизации — на рынке труда. Пригодность для рынка труда неизбежно требует образования. Человек, лишенный того или другого, социально стоит перед материальным ничто. Без соответствующих сертификатов о профессиональном образовании ситуация так же удручающа, как и при их наличии, но вдобавок без соотносимых с ними рабочих мест. Только в таких условиях те, кто отвергнут уже на входе в систему профессиональной подготовки, социально падают в бездну. Предоставление и непредоставление ученических мест становится, таким образом, вопросом вхождения или невхождения в общество. Одновременно в силу конъюнктурных или демографических «бумов и спадов» целые поколения могут сойти на экзистенциальную периферию. Иными словами, институционально зависимые индивидуальные ситуации как раз по линии экономических и рыночных конъюнктур порождают специфические для поколений ущемления или преимущества в соответствующих «когортных ситуациях». А эти последние всегда проявляются, в частности, как недостаточное социальное обеспечение со стороны государственных институтов, которые таким образом попадают под нажим необходимости предотвратить или возместить посредством правовых регулирований и социально-государственных перераспределений институционально запрограммированное отсутствие шансов у целых поколений, жизненных и возрастных фаз.

Учреждения действуют в юридически фиксированных категориях «нормальных биографий», которым реальность соответствует все меньше. Опорой нормальной биографии являются нормальные трудовые правоотношения. Так, система социальных гарантий выстроена с ключевым ориентиром на участие в наемном труде. Одновременно растет число тех, кому при всей готовности невозможно или очень трудно включиться в систему занятости. В основу социального обеспечения заложены типовые стандарты, которые ввиду постоянной массовой безработицы могут быть удовлетворены все меньше и которым развитие жизненных условий в семье и в отношениях между мужчинами и женщинами соответствует все меньше. Концепция «кормильца семьи» оттеснена на задний план семьей с разделенными и меняющимися в зависимости от фаз и решений ролями зарабатывающего и обеспечивающего, опекуна и воспитателя детей. Место «полной» семьи заняли различные варианты семьи «неполной». Растущая группа отцов-одиночек считает себя дискриминированной разводным законодательством, которое ориентировано на монополию матери, и т. д.

Обществу, развивающемуся в системе координат индустриально-общественного образа жизни — социальные классы, малая семья, роли полов и профессия, — противостоит, таким образом, система институтов попечительства, управления и политики, которые ныне все больше берут на себя своего рода наместнические функции завершающейся индустриальной эпохи. Они воздействуют на жизнь, «отклоняющуюся» от официальных типовых стандартов, стараясь дисциплинировать ее с позиций нормативной педагогики. Они становятся возродителями и ревнителями давних стабильностей, которые справедливы ныне лишь для убывающей части населения. Так обостряются противоречия между институционально запроектированной и социально действующей «типовой нормой», и здание индустриального общества грозит съехать в нормативно-правовую сферу.

В силу институциональной зависимости индивидуализированное общество одновременно становится восприимчиво к всевозможным конфликтам, связям и коалициям, пересекающим традиционные классовые границы. Антагонизм сторон рынка труда отступает как определенное противоречие, а центральное место занимают многообразные формы, где вытесненные коллективные отношения всякий раз прорываются конфликтами в частной сфере: к примеру, события вроде запланированной прокладки улицы неподалеку от собственного сада, острые ситуации в школе у детей или строящееся в окрестностях хранилище атомных отходов заставляют человека осознать аспекты «коллективной судьбы».

Однако решающее значение имеет то, как в жизненных обстоятельствах людей индивидуализированного общества проявляется, воспринимается и обрабатывается институционально формируемая коллективная судьба. Если обратиться к сравнению, то можно сказать так: вогнутое зеркало классового сознания, не распадаясь, дробится на осколки, и каждый осколок воспроизводит собственную полную перспективу, но расчлененная трещинами, распавшаяся на множество частей поверхность зеркала уже неспособна дать совокупного отражения. По мере того как человек с каждым витком индивидуализации все больше высвобождается из социальных связей и «приватизируется», происходит двойственное развитие. С одной стороны, формы восприятия становятся частными и одновременно — по-мысленные на оси времени — внеисторическими. Дети уже не знают жизненных обстоятельств родителей, а тем паче дедов и бабок. Иными словами, временные горизонты жизневосприятия все более сужаются, пока история (в экстремальном случае) не сжимается до (вечного) Сегодня, когда все вращается вокруг собственного «я», собственной жизни. С другой стороны, сокращаются сферы, где собственную жизнь определяют коллективные действия, и растут принуждения строить собственную биографию самостоятельно, причем и как раз там, где она есть не что иное, как продукт обстоятельств.

В этом смысле индивидуализация означает, что биография людей высвобождается из заданных привязок и открыто включается в поведение отдельного индивида как задача, зависящая от его решений. Доли принципиальных жизненных возможностей, закрытых для решения, уменьшаются, а доли открытой решению, самостоятельно создаваемой биографии увеличиваются. Индивидуализация жизненных ситуаций и процессов, стало быть, означает: биографии становятся «авторефлексивными», социально заданная биография трансформируется в самостоятельно создаваемую. Решения о специальном образовании, профессии, рабочем месте, местожительстве, супруге, количестве детей и т. д. вкупе со всеми решениями подчиненного порядка не только могут приниматься, но и должны приниматься. Даже там, где слово «решение» звучит слишком высокопарно, поскольку нет ни осознания, ни альтернатив, индивиду придется «расхлебывать» последствия не принятых им решений. Иными словами, посредством институциональных и жизненно-исторических заданностей возникает как бы биографический «конструктор», блоки которого допускают множество вариантов сборки. На переходе от «типовой биографии к выбранной» образуется чреватый конфликтами и исторически не отработанный тип «кустарной биографии». Или-или богатых и ущербных жизненных либо конфликтных ситуаций релятивируется посредством специфических для той или иной жизненной фазы проблемных узлов (скажем, для молодых взрослых людей это — совпадение решений о браке, детях и профессии супругов), которые нуждаются в особом планировании и обсуждении — частном и институциональном.

В индивидуализированном обществе индивид под страхом перманентного ущерба своих интересов должен научиться рассматривать себя как активный центр, как плановое бюро, рассчитанное на собственную его биографию, способности, ориентации, брачные партнерства и т. д. В условиях создаваемой биографии «общество» надлежит рассматривать как величину «переменную». Конечно, скудость образовательных шансов — проблема, затрагивающая всех; но что это означает в плане формирования моей собственной судьбы, от которой меня никто не избавит? Что я могу и должен предпринять, чтобы, имея средний балл 2,5, все-таки изучать медицину? Таким образом, общественные детерминанты, вторгающиеся в собственную жизнь индивида, необходимо рассматривать как «внешние переменные», которые в собственном жизненном пространстве можно смягчить, обойти или упразднить, проявив «выдумку в области мероприятий», ориентированную на радиус собственной активности, и учитывая «внутренние различения» возможностей контактов и активности.

Требуется активная поведенческая модель повседневности, которая, будучи сосредоточена вокруг «я», предоставляет и открывает ему шансы для действий и таким образом позволяет рационально приложить возникающие возможности формирования и решения к собственной биографии. Это означает, что ради собственного выживания необходимо под поверхностью интеллектуальных боев с тенью выработать эгоцентрическое мировоззрение, которое, так сказать, переворачивает соотношение «я — общество» с ног на голову, приспосабливая его к задачам формирования индивидуальной биографии.

В результате открываются шлюзы для субъективизации и индивидуализации рисков и противоречий, порождаемых обществом и его институтами. Для индивида детерминирующие его институциональные ситуации уже не только события и обстоятельства, обрушивающиеся на него извне, но по меньшей мере еще и последствия принятых им самим решений, которые он должен рассматривать и прорабатывать как таковые. Этому способствует и то, что характер типичных событий, выбивающих индивида из колеи, исподволь меняется. Если случавшееся с ним раньше было, скорее, «ударом судьбы», посланным Богом или природой — например, войной, стихийными бедствиями, смертью супруга, — словом, событием, за которое сам он ответственности не нес, то теперь это прежде всего события, расцениваемые как «личный сбой» — от провала на экзаменах до безработицы или развода. В индивидуализированном обществе, стало быть, не только наблюдается чисто количественный рост рисков, но возникают и качественно новые формы личного риска: появляется дополнительное бремя в виде новых форм «распределения вины». Из этих принуждений к самостоятельной проработке, самостоятельному планированию и самостоятельному созданию биографии рано или поздно безусловно вырастут и новые требования к специальному образованию, опеке, терапии и политике.

В заключение укажем последнюю, на первый взгляд инверсивную, главную черту: индивидуализированные биографии, с одной стороны вновь привязанные своими структурами к самоформированию, с другой стороны открыты почти в беспредельное. Все, что в системно-теоретической перспективе видится раздельным, становится неотъемлемой составной частью индивидуальной биографии — семья и работа по найму, специальное образование и занятость, управление и транспорт, потребление, медицина, педагогика и т. д. Границы подсистем действительны для этих подсистем, но не для людей в институтозависимых индивидуальных ситуациях. Или формулируя в духе Ю. Хабермаса: индивидуальные ситуации располагаются поперек различения система — жизненный мир. Границы подсистем пересекают индивидуальные ситуации. Они, так сказать, суть биографическая сторона институционально разделенного. В этом смысле речь идет об индивидуализированных ситуациях институтов, чьи не учтенные на системном уровне взаимосвязи и разрывы постоянно порождают трения, сложности согласования и противоречия внутри индивидуальных биографий и между ними. Образ жизни становится в таких условиях биографическим снятием системных противоречий (например, между специальным образованием и занятостью, между юридически гарантированной и реальной типовой биографией)[11]. Биография — говоря вслед за Н. Луманом — есть сумма подсистемных рациональностей, а вовсе не их окружение. Мало того, что покупка кофе в магазинчике на углу способна порой стать вопросом участия в эксплуатации сельскохозяйственных рабочих в Южной Америке. Мало того, что при вездесущности пестицидов курс (анти)химии становится предпосылкой выживания. Мало того, что педагогика и медицина, социальное право и транспортное планирование предполагают активного и — как его красиво называют — «думающего вместе с нами» индивида, который благодаря собственной прозорливости ориентируется в джунглях преходящих необходимостей. Все эти и все прочие эксперты перекладывают свои противоречия и раздоры на индивида да еще и (как правило) благонамеренно предлагают ему оценить все это критически по своему разумению. По мере детрадиционализации и создания всемирных информационных сетей биография все больше высвобождается из своего непосредственного жизненного круга и открывается поверх границ стран и опыта для некой дистанционной морали, которая потенциально заставляет индивида постоянно формировать собственное мнение. Погружаясь в незначительность, он в то же время якобы возносится на трон творца мироздания. Меж тем как правительства (покуда) действуют в национально-государственной структуре, биография уже открывается всемирному обществу. Более того: всемирное общество становится частью биографии, хотя эту постоянную перегрузку можно выдержать только с помощью ее противоположности: пропускания мимо ушей, упрощения, притупления.