«Незнающий философ»

«Незнающий философ»

Вольтеровский подход к решению важнейших философских проблем позволяет понять, как решался им вопрос о широте, глубине и достоверности человеческого познания. Данный вопрос представляет принципиальный интерес не только потому, что Вольтер вместе с другими французскими просветителями остро критиковал «метафизику» XVII в. с ее претензией на абсолютное философское знание и теологию с ее еще большими притязаниями на абсолютность своих «богооткровенных» истин. Дело в том, что с конца 30-х гг., когда был опубликован «Трактат о человеческой природе» английского философа Юма (1711–1776), стала распространяться агностическая интерпретация сенсуализма и эмпиризма, почва для которой была еще в начале века подготовлена Беркли. Между тем сенсуализм и эмпиризм были гносео-методологическим базисом философии французских просветителей. Надо добавить, что юмизм способствовал тому, что с начала 70-х гг. стала формироваться кантовская версия агностицизма, которой — наряду с пережившим второе рождение юмизмом — было суждено оказать большое воздействие на всю последующую буржуазную философию.

В произведениях Вольтера при рассмотрении им различных философских проблем постоянно встречаются не только выражения «мы этого не знаем», но и еще более сильные «нам не дано этого знать», «мы никогда этого не узнаем», «от нас скрыта сущность вещей и их первые принципы» и т. д., а одна из подытоживающих его мировоззрение работ называется «Незнающий философ». Все это служило основанием для многих зарубежных и некоторых советских вольтероведов говорить о Вольтере как об абсолютном скептике и агностике[15]. Однако в советских исследованиях послевоенного периода была показана несостоятельность таких квалификаций, учитывающих лишь букву, но не действительное содержание гносеологических воззрений мыслителя. «Цельность и целеустремленность Вольтера, — доказывал К. Н. Державин, — исключают в его натуре, как мыслителя и писателя, скептицизм и агностику» (17, 473). Уместно заметить, что положения о непознаваемости для человека сущности вещей часто встречаются также в произведениях великих французских материалистов и что попытка А. М. Деборина сблизить смысл этих произведений с агностицизмом Юма и Канта вызвала самые резкие возражения со стороны В. И. Ленина (см. 2, 29, 528–529).

При анализе понятия «незнание», играющего весьма важную роль в вольтеровской философии, обнаруживается прежде всего его многозначность. Высказывания Вольтера о философском «незнании» могут быть разделены на несколько групп, каждая из которых имеет свой особый специфический смысл, причем ни один из них не выражает, строго говоря, точку зрения агностицизма или абсолютного скептицизма.

Первую группу образуют вольтеровские высказывания, в которых «незнание» означает отрицание слепого доверия к положениям Священного писания, отцов церкви, виднейших теологов и крупнейших философских авторитетов прошлого. В такого рода высказываниях, означающих утверждение принципа антиавторитарности философского мышления, Вольтер стоит на позициях методологического сомнения, но не тотального скепсиса. При этом Вольтер четко связывает свою позицию со взглядами тех философов, которые были противниками скептицизма: «В физике, как и во всяком деле, начнем с сомнения. Это первое правило Аристотеля и Декарта» (6, 27, 126).

Ко второй группе относятся высказывания о «незнании», которыми Вольтер выражает убеждение в невозможности решить ту или иную проблему чисто умозрительным путем, не опираясь на чувственный опыт, что представляет собой форму решительной критики метафизической гносеологии и методологии, которым тотчас противопоставляется вполне плодотворная, с вольтеровской точки зрения, альтернатива.

Третью группу составляют высказывания, объективный смысл которых сводится к радикальному отрицанию проблематики теологии и метафизики (сюда относятся и деистические положения самого Вольтера). Когда Вольтер говорит о непостижимости для людей атрибутов бога, способа его бытия и действования, призывая не тратить силы на бесплодные умствования по этим вопросам, это означает их категорическое исключение из области философской мысли: они выступают для нее, по сути дела, как псевдопроблемы. Если сюда добавить высказывания об отсутствии вполне убедительных доказательств самого бытия бога, то можно сделать вывод, что, хотя по всем этим вопросам у Вольтера обнаруживается и признается глубочайшее неведение, это все же не позиции агностика. Дело в том, что действительно «незнающим философом» Вольтер является лишь по отношению к нереальному бытию и отрицание познаваемости последнего объективно ставило под сомнение его реальность. Это обстоятельство, будучи осознанным, имело немаловажное значение в движении Ламетри, Дидро, Гельвеция, Гольбаха от деизма вольтеровского типа к выработке последовательно материалистического понимания природы.

В четвертую, едва ли не самую важную в мировоззренческом отношении группу должны быть включены высказывания Вольтера, в которых за формальным «незнанием» отчетливо проступает совершенно определенное, притом материалистическое решение фундаментальных философских проблем. Так, убежденность Вольтера в том, что человеческое чувствование и мышление являются свойствами самой материи, нередко выражалась в неадекватной форме «незнания». Имея в виду соответствующее воззрение Локка, Вольтер, постоянно вынужденный в полемике с теологами прибегать к эзоповскому языку, писал: «Особенно восхвалял я ту сдержанность, столь новую, столь мудрую и в то же время столь смелую, с которой он заявляет, что свет нашего разума никогда не даст нам достаточно данных для утверждения, что бог не может даровать мысль и чувство бытию, именуемому материей» (6, 1, 21). Не менее твердая уверенность в материальности корпускул, слагающих природу, оформляется в другом случае как похвала «малознанию» аналогичных ньютоновских суждений по этому вопросу: «Может быть, нет ничего более скромного, чем мнение Ньютона, который ограничивался верой в то, что элементы материи материальны, т. е. представляют собой бытие протяженное и непроницаемое…» (6, 22, 432).

Защитники атакуемого Вольтером мировоззрения превосходно улавливали, что в таких его высказываниях они имеют дело не с незнанием проблемы, а с ее решением в антитеологическом духе. По поводу слов Вольтера о том, что во всем надо сомневаться и что поэтому доктора теологии должны быть скромнее в своих утверждениях, аббат Дюбон, например, замечал: «Для чего отвергать противоположные мнения, если все сомнительно? Фактом, однако, является то, что, если верить деистам, все сомнительно для других, но для них самих все ясно. Проповедуя, таким образом, скромность „этим бедным докторам“, которые ничего не знают, деисты считают себя вправе быть решительными и давать положительные решения, — они, знающие все» (53, 24–25). Подобное мнение, но уже в отношении излюбленного тактического хода всей просветительской литературы выразил ее заклятый противник из лагеря идеологов Реставрации Жозеф де Местр: «Не дадим себя одурачить этой лицемерной скромностью. Всякий раз, когда вы видите, как философ прошлого века почтительно склоняется перед какой-нибудь проблемой и говорит, что „вопрос превосходит силы человеческого разума“, что он „не собирается его решить“ и т. д., то можете быть уверены, что он, напротив, считает вопрос очень ясным…» (58, 4, 117).

Пятой группой высказываний о «незнании», с одной стороны, очерчивается область тех явлений и процессов природы, сущность которых в XVIII в. действительно не была познана, а с другой стороны, ведется борьба против связанных с этим попыток отрицать возможность каких-либо твердых знаний об этих явлениях и процессах. В борьбе с философскими предубеждениями против признания реальности силы тяготения, открытой Ньютоном, Вольтер замечал: «Часто говорят, что тяготение — это скрытое качество. Если под данным словом понимают реальный принцип, которого не могут объяснить, то вся Вселенная находится в таком положении. Мы не знаем, ни каким образом существует движение, ни как оно передается, ни почему тела обладают упругостью, ни как мы мыслим, ни как мы живем, ни как и почему какая-либо вещь существует: все есть скрытое качество» (6, 22, 481). Подлинный смысл этого высказывания (и множества других, аналогичных ему) Вольтера заключается, во-первых, в утверждении определенного и очень существенного знания: научно-философской мысли достоверно известно не только объективное существование материальной Вселенной, но и то, что в ней действует закон всемирного тяготения, что материя находится в состоянии движения, передаваемого от одного тела к другому в соответствии с математически строгими законами, что материальные тела обладают упругостью, что, наконец, имеются многочисленнейшие материальные существа, которые наделены свойством жизни, а наиболее высокоорганизованные из них обладают также сознанием, причем во всех этих существах нет какого-либо имматериального принципа их существования и функционирования. Во-вторых, смысл рассматриваемого высказывания заключается в констатации того, что достигнутый уровень знаний является ограниченным и что они не углублены до выяснения физической сущности силы тяготения или же сущности биологических и психологических процессов. Надо заметить, что на все эти вопросы Вольтера интересуют именно естественнонаучные ответы. Выражение Вольтером такого рода «незнания», по сути дела, формулировало ряд насущнейших задач естествознания, предостерегая против искушения ограничиться общефилософским взглядом на природу и против опасности натурфилософских спекуляций.

Совершенно неубедительна попытка крупного американского вольтероведа Н. Торрея усмотреть в признании Вольтером непознанных еще наукой «тайн» (les mysteres) природы наличие в его произведениях «очевидного (? — В. К.) мистического смысла» (73, 252); в понимании Вольтера эти «тайны» принципиально отличны от «таинств» религиозного мистицизма, хотя оба понятия во французском и английском языках выражаются одним словом (эта общность лингвистической формы является единственным «аргументом» Торрея).

Существенным в гносеологии Вольтера является то, что достигнутый уровень познания природы он нисколько не считал пределом для науки, а был убежден в возможности дальнейшего значительного расширения и углубления человеческих знаний. Открытие силы тяготения, неизвестной до Ньютона, рассматривалось Вольтером как самое ободряющее свидетельство познавательной мощи науки, и он высказал осторожное, но довольно твердое предположение, что «настанет, быть может, время, когда будет накоплен достаточно большой опыт, позволяющий узнать некоторые другие скрытые принципы» (6, 22, 582). Будучи уверен, что материя обладает еще множеством неизвестных человеку сущностных свойств, Вольтер писал, что и о них «философия, быть может, даст когда-нибудь людям идеи» (там же, 503). Из всего этого следует, что для Вольтера незнание существования и сущности каких-либо «скрытых принципов» природы не являлось некоей фатальностью, сохраняющей значимость навечно, а представляло собой лишь актуальную границу постижения природы.

Ситуация осложняется, однако, тем, что для Вольтера, считавшего несостоятельным учение рационалистов XVII в. о схватывании бытийной целостности актом чистого умозрения, признание качественной и количественной бесконечности материи исключает возможность иметь о ней исчерпывающее знание не только в настоящем, но и в сколь угодно отдаленном будущем. Тот же вывод вытекал и из признания Вольтером того, что каждая вещь находится в бесконечном множестве существенных для нее отношений и связей с другими вещами Вселенной. Для мыслителей, которые жили в эпоху широчайшего распространения метафизической идеи, что абсолютность является непременной чертой подлинного знания, было чрезвычайно затруднительно на эмпирико-сенсуалистической основе не только решить, но и правильно поставить проблему познания бесконечности бытия. Многие радикальные высказывания Вольтера об ограниченности человеческого знания («мы никогда не узнаем этого»), представляющиеся поверхностному взгляду квинтэссенцией агностицизма, по своему действительному содержанию выражают нащупывание путей отхода от довлевшей над умами установки на обладание абсолютной истиной, как таковой, и перехода к концепции бесконечно расширяющегося и углубляющегося познания. Речь идет именно о нащупывании, а не о четком определении новых гносеологических путей, и соответствующие формулировки Вольтера (аналогичные высказывания имеются также у великих французских материалистов), не улавливающего диалектического единства неограниченности и ограниченности человеческого знания, явно некорректны: в них сделан акцент только на ограниченность, а фактически обрисовываемая самим Вольтером безграничность познания не находит в его произведениях надлежащего понятийного выражения.

Только диалектический материализм оказался в состоянии правильно поставить и решить эту гносеологическую проблему, являвшуюся камнем преткновения для множества философов Нового времени. Энгельс, констатируя «противоречие между характером человеческого мышления, представляющимся нам в силу необходимости абсолютным, и осуществлением его в отдельных людях, мыслящих только ограниченно», указывал: «Это противоречие может быть разрешено только в бесконечном поступательном движении, в таком ряде последовательных человеческих поколений, который, для нас по крайней мере, на практике бесконечен. В этом смысле человеческое мышление столь же суверенно, как несуверенно, и его способность познавания столь же неограниченна, как и ограниченна. Суверенно и неограниченно по своей природе, призванию, возможности, исторической конечной цели; несуверенно и ограниченно по отдельному осуществлению, по, данной в то или иное время действительности» (1, 20, 88).

Можно сделать вывод, что в противовес агностическим концепциям, возникавшим в XVIII в. как субъективно-идеалистическая реакция на Крушение одностороннего рационализма со свойственной ему иллюзией обладания абсолютной истиной, Вольтер развивал такие взгляды на постижение действительности, которым был свойствен, по сути дела, здоровый, хотя и не нашедший адекватного концептуального выражения гносеологический оптимизм.